Рай тебя не спасёт

Глава 4

Молох успел прыгнуть в закрывающуюся воронку портала за мгновение до того, как та схлопнулась. Видимо, поэтому обычно безболезненный скачок во времени напоминал путешествие между Сциллой и Харибдой. Внутренности скрутило. В голове нарастал нестерпимый гул, переходящий в ультразвук и застывающий на одной высокой ноте за пределами слышимости. Перемещение в другую эпоху заняло секунду, но секунда эта тянулась для Молоха, как столетие. Рёбра затрещали, голова словно увеличилась вдвое, готовая лопнуть, как перезрелый фрукт. Стремительно сужающийся портал выплюнул мужчину посреди безлюдной пустыни.

Воронка раскрылась высоко в воздухе. Молох пролетел несколько метров и плашмя шлёпнулся на песок, вкус которого ощутил на языке. Кашляя и отплёвываясь, мужчина поднялся на ноги. Это было одно из самых неприятных приземлений за всю его жизнь.

Вряд ли Росс не смог рассчитать координаты перемещения – знал, что его преследуют, и открыл портал высоко над землёй, желая, как в старые добрые времена, позлить Молоха. Неужели этот синеволосый псих с ним играет?

Мужчина отряхнул брюки от песка, поправил очки и, нахмурившись, оглядел ослепительно-белые дюны, тянувшиеся до горизонта. Солнце безжалостно пекло голову. Чёрный деловой костюм, белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, галстук и туфли – для местного климата на Молохе было слишком много одежды.

Жнец выбрал юго-западное направление: в ту сторону уводил магический след. Синеволосый безумец прыгнул в портал на пять минут раньше и успел скрыться – телепортировался несколько раз в этом времени. Молох не мог переместиться следом. Он чувствовал себя так, словно на предельной скорости пронёсся сквозь вращающиеся жернова. Слабым и беспомощным. Дезориентированным. Для того чтобы воспользоваться обычной магией богов смерти, надо было сосредоточиться, но перед глазами пульсировали круги, а голова казалась пустой и тяжёлой.

Воздух от жары дрожал. Горизонт расплывался. Высокие барханы теряли очертания в знойном мареве. Ноги проваливались в песок. Солнце било в глаза. Жнец шёл, прикрывая лицо от редких порывов ветра, оставляющих во рту привкус пыли. Дважды на пути Молоха встречались торговые караваны. Люди, сидящие на верблюдах, смотрели на мужчину в странной чёрной одежде с ужасом, принимая за джинна пустыни. Некоторые хватались за амулеты и шептали отгоняющие демонов заклинания.

«Это Сет! Сет, проклятье на наши головы! – в страхе восклицали торговцы. – Помоги нам Осирис!»

Силы вернулись к Молоху у границы старого кладбища, засыпанного песчаной бурей. Там же обрывались слабые магические вибрации, которые вели его на протяжении всего пути. Либо безумец умело замёл следы, либо спрятался среди этих полуразрушенных надгробий. Голова больше не болела. Теперь Молох мог телепортироваться, но не знал куда: ориентир исчез.

Мужчина огляделся по сторонам. Его окружали ровные ряды мастаба, протянувшиеся далеко вперёд. Что если Росс скрывается где-то здесь? Тишина оглушала. Налетевший ветер поднял в воздух облако пыли. Песок скрипел на зубах, раздражал глаза, забивался под ногти, в одежду, в каждую щель и трещинку. В клубах этой пыльной взвеси Молох заметил человеческий силуэт. Женщина, с ног до головы закутанная в бурнус, стояла, прислонившись к каменной стене мастаба, и не сводила с мужчины внимательных глаз. Секунда – и она исчезла вместе с утихшим ветром, но Молох не мог отделаться от тревожного ощущения, будто видел прежде эти неправильные черты. Неприятное чувство, словно смотришь на мутную фотографию и знаешь: человек на ней тебе знаком, но изображение слишком нечёткое, чтобы вспомнить.

Молох тряхнул головой, пытаясь избавиться от странного наваждения. Просто женщина, которая пришла навестить своего покойного родственника. Просто женщина. Обычная человеческая женщина.

«Смерть Великая, я её видел! Но где?»

– Ох братец, ты такой надоедливый! – Знакомый голос, раздавшийся за спиной, застигнул жнеца врасплох.

Последнее, что успел заметить Молох, прежде чем окружающий мир померк, – мазнувшие по его лицу ядовито-синие дреды.

Глава 5

Судя по тому, как густо сеть голубых жилок покрывала лицо ведьмы, лет ей было не меньше тысячи, и этот преклонный возраст бросался в глаза: в местной иерархии женщина занимала не самую высокую ступень, и её способности оставляли желать лучшего. Возможно, мне следовало обратиться за советом к колдуньям из круга старейшин, но, подозреваю, за такую дерзость они бы дружно плюнули мне в лицо. Ни одна талантливая ведьма не согласится торговать магией, сочтя это унизительным. Всё, что ей требуется, она получает от заботливых хранительниц Грозовой башни.

Какое бы низкое социальное положение ни занимала колдунья, к которой я обратился за помощью, она, как и прочие, чувствовала себя оскорблённой необходимостью оказывать кому-то услуги, а потому нашла способ выразить мне презрение, назначив встречу не где-нибудь, а на берегу Смрадного болота. Таким образом она словно говорила: «Я тебя не уважаю», – как раз в духе своей высокомерной расы.

Узнав о моей проблеме, ведьма расхохоталась. На её лице не было морщин, но кожа напоминала карту извилистых рек. Голубые вены дробили внешность, подобно царапинам на старинном портрете.

Ведьма веселилась, сидя на берегу бурлящего, пахнущего серой болота. То в одном, то в другом его месте на поверхность поднимались пузырьки газа и лопались, источая зловоние. Чёрный ноготь рисовал круги на воде, в которой водились столь жуткие твари, что я, демон, не рискнул бы опустить туда руку. Густую тину вдоль берега разрезал чешуйчатый хвост.

– Что можно сделать? – спросил я.

Колдунья захохотала злораднее, и мне захотелось сжать её горло, обрывая омерзительный, разносящийся по болотам смех. Я жалел, что пришёл сюда, но мне необходим был совет. Я устал биться головой о стену в поисках решения, которого, возможно, не существовало. Думать об этом было невыносимо. Стоило вспомнить предсказание пифии, и меня захлёстывала волна сильнейшей, ослепляющей ярости.

А ведьмы… Ведьмы лучше других разбирались в человеческих душах и умели просчитывать события наперёд.

– Не понимаю, почему нельзя поступить так, как веками поступали все демоны до тебя? – отсмеявшись, заключила мерзавка.

– Зеркало судеб…

– Да-да, – перебила ведьма. – Значит, надо создать условия чудовищные настолько, что контракт станет для твоей пары единственным выходом. Смотри.

Я склонился над болотной мутью и замер в ожидании то ли чуда, то ли неминуемой катастрофы, когда подтвердятся худшие из моих опасений. Палец, выводивший круги на воде, застыл, но рябь от него продолжала бежать по грязной поверхности. Быстрее и быстрее. То, что я увидел позже, заставило меня отшатнуться в ужасе.

– Это… отвратительно, – прошептал я, пытаясь побороть тошноту. – Просто безумие. Она меня возненавидит.

– Если узнает, но можно поступить хитро, – ведьма опять улыбалась. На мой взгляд, она улыбалась слишком часто. Её мимика раздражала, но, во всяком случае, не так сильно, как недавний, похожий на кашель смех. Если бы она начала хохотать и сейчас, после того как показала эту зверскую сцену, клянусь, я убил бы её, не задумываясь.

– К чему такая жестокость? Мне кажется, это слишком. Неужели нельзя обойтись без, – я брезгливо взмахнул рукой, не в силах подобрать достаточно крепкое слово, чтобы выразить отношение к увиденному, – без всего этого?

– Вспомни, что сказало Зеркало. Ничто другое не будет достаточным. Если хочешь обмануть судьбу, действовать надо наверняка.

– Но…

Я не знал, что возразить, поэтому растерянно замолчал, сражаясь с головной болью. Сначала оглушающий приговор пифии, теперь это… Никогда я не был в таком смятении. Немыслимая дикость, на которую меня толкала ведьма, вызывала внутренний протест, но отчаяние вынуждало хвататься за любую возможность, лишь бы избежать самой страшной для демона трагедии. Причинять боль любимым невыносимо, но и жить без них ужасно. Хаос сокруши, я чувствовал, что ещё чуть-чуть – и сойду с ума. Я просто не мог больше об этом думать, бесконечно прокручивать в мыслях вероятные последствия то одного, то другого своего решения.

– Если она узнает, что я в этом замешан, то никогда меня не простит.

– Сделай так, чтобы этого не случилось.

От вереницы образов, отражённых в болотной жиже, от тяжёлых испарений и булькающих на поверхности пузырьков газа меня замутило. Над водой стелился ядовитый туман. Сквозь него на противоположном берегу темнели хилые деревца, такие же сухие и скрюченные, как рука ведьмы, требующей плату за совет. Услуга за услугу.

Я опустился на колени и покорно подставил шею, сначала ощутив влажное прикосновение губ, а затем и боль от вонзающихся зубов. Если самое ценное в человеке – душа, то в демоне – кровь.

Глава 6

В себя Молох приходил медленно. Судя по положению солнца, он не менее трех часов провёл без сознания. Песок облепил его, словно бинты – мумию. Смешался со слюной и вязкой массой размазался по лицу. Кожа головы зудела. Волосы стояли торчком, а в приоткрытый рот, по ощущениям, набилась половина пустыни.

То, что спятивший жнец оставил Молоха в живых, удивляло, вызывало странное умиление. Сложно было ожидать от Росса большего проявления братской привязанности, и мужчина ощутил себя почти тронутым. Пошатываясь от тупой боли в затылке, Молох встал. Небо над пустыней стремительно темнело. Сколько драгоценного времени он потерял из-за своей рассеянности, заставившей его пропустить удар?! Пока разум Молоха отдыхал, маньяк отправился дальше, оставляя за собой след из трупов. Где жнец сейчас? В какой стране и в каком столетие? Сколько новых неприкаянных душ успело появиться за эти долгие три часа?

Молох выудил из песка очки и с удивлением обнаружил, что его рубашка расстёгнута. Половина пуговиц отсутствовала, словно кто-то с силой рванул на нём ткань. Кожу на груди неприятно стягивало. Мужчина наклонил голову, дрожащими пальцами ощупывая свежие раны. Перед уходом безумный братец оставил на его теле послание. Зубы заскрежетали от злости. Руки стиснулись в кулаки. Кровавыми штрихами порезов на груди Молоха было выведено корявое, но хорошо читаемое слово: «Зануда».

Глава 7

Четыре часа Ева вбивала координаты и соединяла точки, строя в программе каркас многоквартирного дома. И теперь, проведя последнюю линию, нажав кнопку расчёта и просматривая результаты, с досадой поняла, что полвечера потратила впустую. В вычислениях закралась ошибка, но будь Ева проклята, если найдёт, какую из трёхсот пятидесяти пяти координат внесла неверно. Легче открыть новый файл и всё перечертить. Ещё четыре убитых часа.

Выругавшись, Ева рассерженно шлёпнула компьютерной мышкой по коврику и откинулась на спинку стула.

«Я просто феерическая идиотка. Надо было считать вручную».

Так или иначе она уже договорилась со своим дипломным руководителем и менять что-либо было поздно.

Идиотка или нет, но, по крайней мере, Ева догадалась выбрать для дипломного проекта одну из самых распространённых тем, найти из базы старых работ похожие варианты и частично скопировать чужие чертежи, адаптировав под свои расчёты. Четырнадцать форматов размером с ученический стол. Она же не дура, чтобы делать диплом с нуля.

Свернув вкладки с учёбой, Ева продолжила рисовать то, что пришло ей в голову на прошлой неделе: человек в чёрном бесформенном плаще стоял на краю обрыва на фоне пожара. Осталось поиграть с контрастом и тоном. За кричащей в наушниках музыкой девушка не услышала, как открылась дверь в комнату, и испуганно дёрнулась, когда на плечо опустилась ладонь. За спиной раздался восхищённый голос матери:

– Какая красота! У тебя талант. – Марта всплеснула руками, словно актриса низкобюджетной драмы. – Один из героев твоих любимых комиксов?

Не отворачиваясь от монитора, Ева закатила глаза: даже после настойчивых и, стоит признать, изрядно опоздавших попыток построить доверительные отношения они с матерью продолжали разговаривать, словно марсианин с японцем.

– Я не читаю комиксы.

– Да? – Марта казалась озадаченной. Внушительный лаковый начёс на её голове как будто поник. – Я думала: все в твоём возрасте этим занимаются. Ладно, не важно. Как учёба?

– Нормально.

– Всё получается?

– Ага.

Ева не хотела показаться грубой или обиженной, лелеющей старые детские травмы. Она не держала на мать зла за постоянные командировки и расстановку приоритетов: семья у той шла после карьеры, йоги, духовных практик и фанатичных попыток продлить ускользающую молодость. Ева всё понимала. Догадывалась, что Марта не горела желанием заводить детей, но дважды уступила настойчивым требованиям родственников и любимого мужа. Или не любимого, а привычного и удобного. В любом случае Ева не собиралась никого осуждать, тем более – сводить счёты, но всякий раз, когда мать пыталась наладить порвавшуюся много лет назад связь, впадала в ступор. Было невозможно отделаться от ощущения, будто на улице её окликнул случайный незнакомец и фамильярным тоном устроил допрос. Они с матерью давно стали чужими, и с этим следовало смириться.

Потоптавшись за её спиной, Марта развернулась и с видом человека, провалившего важную миссию, вышла в коридор.

– Иди есть, – раздалось из-за двери.

* * *

Трудно сказать, что Ева ненавидела больше ежевечерней традиции вместе собираться за ужином. Отец разделывался со своей порцией за десять минут, а потом долго пил кофе, уткнувшись в смартфон. Все обращённые к нему вопросы он игнорировал, а если и отвечал, то грубо и односложно. Таким образом, внимание матери, считавшей беседу за столом обязательным атрибутом идеальной семьи, переключалось на старшую дочь. Пока отец просматривал новости, а пятилетняя сестра увлечённо размазывала по столу блины, Еве приходилось отдуваться за всех. Но это была половина беды, потому что за расспросами, как правило, следовала череда унылых нравоучений, а иногда и унизительных замечаний. И хотя мать всегда отличалась удивительным отсутствием такта, сегодня она превзошла саму себя.

Стоило Еве сесть за стол и потянуться к тарелке с блинами, как эту самую тарелку от неё аккуратно, но настойчиво отодвинули.

– В чём дело? – сказала девушка ошарашенно. – Если ты хочешь узнать, мыла ли я руки перед едой, то, полагаю, в мои двадцать два как-то поздновато для таких вопросов.

– Уже восемь вечера, – загадочно произнесла Марта.

– Да, я в курсе.

– Блины тяжёлая и калорийная пища, – продолжила она многозначительно.

– То, что нужно перед бессонной ночью, чтобы закончить расчёт. – Ева снова потянулась к тарелке и получила болезненный шлепок по руке. На глазах растерянной девушки блины были накрыты миской и убраны в холодильник.

– Какого чёрта? – Ева перестала что-либо понимать. Требуя поддержки, она взглянула на отца, но тот с невозмутимым видом гипнотизировал телефон: то ли не заметил разыгравшейся сцены, то ли решил не обращать на неё внимания.

Пятилетняя Кира вылила в кашу из блинов сок и, схватив плюшевого зайца, с громким воплем сбежала в детскую. Марта заламывала руки, видимо, мучительно пытаясь придумать, как смягчить чудовищную бестактность, которую собиралась сказать.

– Мне кажется: тебе надо похудеть, – выдала она. – Думаю, поэтому ты не можешь найти себе мальчика.

Будь происходящее сюжетом диснеевского мультфильма, в этот момент челюсть главного героя от изумления отвисла бы до самого пола.

– Они случайно утопили экскаватор за 450 тысяч долларов в болоте! – не отрываясь от экрана смартфона, внезапно изрёк отец. – Вы можете себе это представить? Бардак!

За стеной в детской раздался грохот выбрасываемых из комода вещей.

– Я ношу 46 размер, – прошептала Ева, не зная то ли расхохотаться, то ли последовать примеру сестры и, негодуя, начать швыряться посудой.

– И это много для твоего роста, – Марта нетерпеливо вздохнула.

Грохот за стеной нарастал. В ход пошла тяжёлая артиллерия: одна из музыкальных игрушек врезалась в пол, словно рухнувший с небес «Боинг», и теперь потрясённое молчание за столом заполнял визг сирены.

– Кира, выключи свою тарахтелку! – заорал отец. – Кто-нибудь пойдите и заставьте эту адову ревущую машину заткнуться!

Марта успокаивающе погладила мужа по плечу и снова перевела взгляд на дочь:

– И волосы…

– Что – волосы? – Еву начал разбирать истерический смех.

Кира всё-таки выключила «адову ревущую машину», и на один благословенный миг стало тихо, но продлилось это недолго. Кира принялась носиться из комнаты в комнату, сжимая в руках игрушечного хомяка, механическим эхом повторявшего всё, что ему говорили. В данный момент он вторил самозабвенному оглушительному воплю своей хозяйки, которая, судя по всему, получала от этого хорового крика ни с чем не сравнимое удовольствие.

Марта поморщилась.

– Твои волосы тусклые и секутся, – сказала она так, словно это было величайшее преступление. – И цвет… Сейчас, конечно, говорят, будто русый в моде: натуральность, естественность, всё такое, – но кому вообще идёт эта мышиная серость?

– Мне, например?

– С твоим цветотипом? Не смеши. Послушай, – мать окинула Еву снисходительным взглядом, – я тоже когда-то была бледной молью. Ты не представляешь, какие чудеса способны сотворить с внешностью тушь и румяна. Давай, я покажу, как пользоваться косметикой?

– Нет, спасибо.

– Хотя бы помадой?

Отчаянная надежда в глазах матери заставила взглянуть на её настойчивость под другим углом, понять: Марта просто пытается наладить отношения, пусть и в свойственной ей бесцеремонной манере. Вероятно, считает: ничто так не сближает мать с дочерью, как совместное увлечение всякими девчачьими штучками. Неужели Марта полагает, будто, поделившись бесценным опытом, превратит их с Евой в подружек, которые примутся шушукаться и секретничать? На какой-то миг Еве стало её жалко, но не настолько, чтобы подыграть. Сухо улыбнувшись, она покачала головой:

– Нет.

– Но похудеть тебе надо. И, прошу, смени свои ужасные кеды на нормальную обувь. В том магазинчике за углом я видела просто шикарные туфли на каблуках. По бешеной скидке!

Марта поправила домашнее платье, привлекая внимание к собственной идеальной фигуре, которую трепетно поддерживала диетой и йогой. С каменным выражением она поставила перед дочерью миску салата. Ева поднялась из-за стола, открыла холодильник и, чмокнув мать в щёку, унесла в комнату тарелку блинов.

* * *

Ева мучительно уговаривала себя вернуться к учёбе, когда дверь снова открылась, и на пороге возникло пятилетнее чудовище с хомяком и книжкой в руках.

– Сказку пелед сном, – потребовало оно, потрясая перед лицом сестры потрёпанной обложкой. Всё, что сказала девочка, хомяк повторил слово в слово, дребезжа и кивая плюшевой головой. – Почитай! Почитай!

– Одну, и ты от меня отстанешь.

Отмахнувшись от острого картонного края, нацеленного ей в глаз, Ева усадила сестру на диван. Обняла за плечи, устроив раскрытую книгу у себя на коленях. Сколько бы она не ворчала, общение с Кирой доставляло ей удовольствие. Она всегда чувствовала себя ближе к сестре, нежели к родителям. Так привязываются к кому-то столь же одинокому и заброшенному, но более беззащитному. Обе дочери до поры до времени ощущали себя ненужными, нелюбимыми. Возможно, поэтому Ева долгие годы стеснялась выражать свои чувства, не умела быть нежной. Благодарный поцелуй в щёку, ободряющее прикосновение казались чем-то запретным, противоестественным. Ласковая от природы Кира растопила этот лёд, приучила сестру к объятиям. Непосредственная, как все дети, она тянулась к Еве так трогательно, доверчиво, что нельзя было не проникнуться ответной любовью.

«Наверное, мне будет этого не хватать, когда она вырастет», – подумала девушка и поцеловала тёплую, прильнувшую к ней малышку в лоб.

В центре раскрытой книги сидел хомяк, слава телепузикам, выключенный. Кира притихла и слушала сказку, затаив дыхание. Собственный размеренный тон, незатейливые рифмы, сотни раз повторённые, выученные наизусть, усыпляли. Ева поймала себя на мысли, что, читая сестре, испытывает умиротворение, необычайное спокойствие, словно погружается в медитацию.

– Я люблю тебя, – прошептала она светловолосой макушке.

– А я – вас. – Марта вошла так тихо, что никто не заметил её приближения. Глядя с неописуемой нежностью, она опустилась на диван рядом с Евой и обняла обеих дочерей. Этим вечером в её улыбке, движениях не было привычной нервозности – только искренность и тепло, и впервые за много лет Ева не захотела отшатнуться от матери, как чужая. Накрыла лежащую на коленях руку своей, склонила голову на родное плечо и разрешила себе поверить в то, что всё может наладиться.

* * *

Ева проснулась посреди ночи от громких криков. Из коридора в комнату падал свет. Рядом на диване сидела взъерошенная Кира и смотрела на горящий прямоугольник стекла в двери глазами, полными ужаса. Малышка натянула одеяло на голову, словно прячась от невидимых монстров, дрожала и тихо хныкала. Одной рукой она прижимала к себе любимого хомяка, другой – до боли стискивала плечо Евы. Перепуганная до смерти девушка искренне поблагодарила бога за то, что какое-то время назад сестра проснулась от кошмара и прибежала к ней, а не осталась в детской, откуда сейчас доносился пугающий грохот. Кто-то со злостью топтал игрушки и опрокидывал мебель.

– Ты нам должен, – незнакомых голосов было несколько, сиплых и низких, как у заядлых курильщиков.

– Ты опять играл? – мать плакала. – Ты же обещал больше никогда…

– Я не понимаю. Я ведь не…

– Заткнись! – Раздались глухой удар и стон, утонувший в женских рыданиях.

Кира спрятала лицо в ладонях и, дрожа, прижалась к сестре. От ворвавшихся в дом чужаков их отделяли маленький коридор и закрытая дверь спальни. Ругань бандитов и судорожные всхлипы матери заглушил новый шум: судя по звукам, незнакомцы вырывали из комода шуфлядки, вытряхивали содержимое на ковёр, после чего швыряли пустые ящики в груду выброшенных вещей.

– Где деньги?

Под чужими подошвами хрустел, ломаясь, детский конструктор, разбросанный Кирой по всему полу. Кто-то из грабителей наступил на одного из её пупсов, и к безумной какофонии добавился тонкий кукольный голосок, повторяющий: «Мама, мама».

– Быстро, – прошипела Ева, выпутывая Киру из одеяла. Руки тряслись. Девушка торопливо подняла диванное сидение, чтобы спрятать малышку в бельевой нише. Ей казалось, что они непозволительно медлят, слишком шумят, что каждый шорох способен привлечь внимание бандитов.

– Лежи тихо.

Девочка свернулась в комочек на дне квадратного углубления. Захлёбываясь слезами, она кивнула, к счастью, от шока не в силах издать ни звука. Ева опустила сидение так, чтобы между ним и диванной спинкой остался зазор для воздуха, расправила простынь и кинула сверху смятое одеяло. В тот момент, когда она разогнулась и решила подумать о себе, раздался леденящий душу звук выстрела. А затем ещё один, эхом пронёсшийся по квартире. Ева подскочила на месте, зажав ладонью рот:

«О боже-боже-боже! Нет-нет-нет-нет-нет!»

Давясь рыданиями, она мучительно вслушивалась в наступившую тишину. Молилась, чтобы раздался голос матери или отца, женский плач, болезненный стон – хоть что-нибудь, подтвердившее бы: родители живы. Но вместо этого её настиг грохот приближающихся шагов. Один из убийц шёл по коридору.

Ева инстинктивно бросила взгляд на диван, в котором затаилась сестра. Лихорадочно оглядела комнату, ища, где спрятаться ей самой. Подбежала к окну, распахнула шторы – слишком высоко. Шаги замерли. Громадная тень заслонила свет, падающий из прихожей. В стекле отразился тёмный человеческий силуэт: за дверью стояли. Дверная ручка скрипнула и начала поворачиваться.

Ева попятилась и схватила первый попавшийся предмет – стеклянную вазу. Как только дверь распахнулась, девушка метнула своё импровизированное оружие в вошедшего, и то со звоном разбилось о косяк над головой убийцы. Мужчина выругался. Ева принялась панически швырять в него всё, до чего могла дотянуться: диски, книги, сувениры, настольную лампу. Когда снаряды закончились, она сжала в руке канцелярский нож.

– Бешеная, – восхищённо присвистнули за спиной стоящего на пороге бандита. – Мне такие нравятся. Возьмём её с собой?

– Заткнись.

Коренастая фигура перекрыла дверной проём. Волосатая рука потянулась к выключателю на стене – в глаза ударил ослепляющий после темноты свет. Ева поморщилась, заслоняя лицо ладонью. В комнату вошли двое. У того, кто переступил порог первым, по щеке текла кровь. Широкий и мощный, он надвигался на девушку, играя желваками квадратной челюсти. Второй незнакомец, вошедший следом, глумливо скалился.

– Убирайтесь! – закричала Ева, размахивая перед собой ножом для резки бумаги. Ладони вспотели. Пластмассовая ручка выскальзывала из влажных пальцев. Девушка решила, что, когда разбойник приблизится, надо целиться в шею, в артерию, и спросила себя, сможет ли хладнокровно убить человека. А затем подумала о спрятавшейся в диване сестре: «Молчи, Кира, молчи. Умоляю».

Как долго пятилетний ребёнок может лежать тихо, не шевелясь? Кира напугана. Что если она заплачет или начнёт звать сестру, родителей? Еву прошил ледяной озноб.

Будто прочитав её мысли, один из бандитов – тот, что всё время насмешливо ухмылялся, – огляделся по сторонам:

– Девчонка здесь одна? Ты все комнаты осмотрел? Должен быть ещё ребёнок: в доме полно игрушек.

Внутри у Евы похолодело.

«Молчи, только молчи», – повторила она свою мантру. И тут в звенящей тишине со стороны дивана раздалось знакомое дребезжание. Хомяк.

Пытаясь переключить внимание убийц на себя, Ева бросилась вперёд, размахивая лезвием. Она не успела сообразить, что делает: тело среагировало раньше. Сработал древний как мир материнский инстинкт – защитить, спасти, заслонить собой. Кира, маленькая ласковая Кира лежала, свернувшись клубочком, под диванным сидением, плакала и тряслась от страха. Она обнимала Еву крохотными ручками, притягивала за шею к себе и шептала, что сестра самая лучшая, что любит её больше, чем маму и папу. Милое, трогательное, беззаветно преданное ей создание. Ева не могла допустить, чтобы сестре причинили боль. В голове эхом пронеслось воспоминание о двух грянувших друг за другом выстрелах. Что если?.. О боже, боже, нет-нет-нет....

С воплем отчаяния Ева вскинула нож. Быкоподобный вытащил из-за пояса пистолет и нацелил девушке в грудь.

– Брось, – сказал он, злобно прищурившись.

Ева разжала пальцы и разрыдалась. На неё обрушился мощный, сбивающий с ног удар. Она не поняла, куда он пришёлся, – болело всё: голова, челюсть, горела и пульсировала щека. Рот наполнился кровью. Любитель зубоскалить обошёл оглушённую, лежащую на полу жертву и, сжимая пистолет, уверенно направился к дивану. Ева дёрнулась, но была придавлена тяжёлым армейским ботинком к ковру.

– Пожалуйста, не надо, не трогайте её, – умоляла она.

Убийца наклонился, сдёрнул постельное бельё и поднял диванную спинку. Раздался испуганный детский крик.

– Пожалуйста, пожалуйста, – шептала Ева, заливаясь слезами.

Незнакомец вскинул руку с пистолетом. Прогремел выстрел – и крик оборвался.

Всё кончено. Мама, папа, Кира – мертвы. Убиты. У неё больше нет семьи. Никого нет. Она не разрыдалась, не заголосила в отчаянии – обмякла на полу, безучастная, словно мёртвая, и невидящими глазами уставилась в потолок.

Её скрутили и грубо поволокли. Она не сопротивлялась. Ничто не имело значения. Тело казалось чужим. Ноги, будто лишённые костей, тянулись по полу бесполезными верёвками. Диванная спинка так и осталась откинутой. Её сестра была там. Её сестра…

Перед лицом промелькнули книжные полки в прихожей, открытая дверь в детскую… Безвольная рука, лежащая в луже крови. Ева закричала. И продолжала кричать, даже когда мужская мозолистая ладонь зажала ей рот. Кричала, выла, пока её тащили вниз по бесконечному лестничному пролёту и когда с силой заталкивали в незнакомую машину с тонированными стёклами. И спустя километры серой равнодушной трассы, прямой, как дорога в ад, всё ещё тряслась в безумной неудержимой истерике. А потом, окаменев, затихла.