И снег будет падать на крышу

И стоило мне выйти за порог, как я поняла, что мои неприятности на сегодня даже ещё не начинались.

– Здорово, центровая! – Серёга на этот раз был в куртке и в свитере с высоким объёмным горлом. Я смерила его оценивающим взглядом:

– Здорово, коль не шутишь. Ты откуда?

– Да я здесь, может, живу! А ни в какой не в Марьиной Роще.

– И далеко ты едешь?

– К вам еду. Билеты купить в театр.

– В театр? – Я постаралась эффектно приподнять бровь. Серёга нахмурился:

– Обижаешь! У нас, вообще-то, самодеятельность. Может, даже театр-студия получится.

– Развелось артистов! – Рассмеялась я. – Мой жених, между прочим, тоже собирается в артисты. Только более традиционным путём, через ГИТИС.

– Ну я не артист. Я по реквизиту, по декорациям. Вот, хожу иногда, смотрю, что умные люди делают. Может, у себя воспроизведём.

– Мартеновский цех воспроизведи. Слабо?

– Ну ты хватила! Ефремов ради него наизнанку вывернулся!

Подошёл троллейбус. Мы зашли и расположились в самом хвосте.

– А чо, жених талантливый? – Спросил Серёга, понизив голос.

– Лучше всех. Как Чаплин и Райкин вместе взятые.

– И когда свадьба?

– Какая тебе разница – тебя всё равно не позовём!

– Ой, больно надо! – Серёга расправил плечи и отвернулся. Я сжала обеими руками ручку сумки и подумала, что ненавижу таких людей, с которыми нужно как с собаками – всё время одёргивать.

Мы молча проехали две остановки.

– Центровая, а жаль, что у тебя жених есть. Может, мне ему морду набить?

– Ещё чего!

– Не, а если я тебя в кино позвать хочу? Чо мне делать?

– Ну, для начала меня спросить, пойду я или нет.

– И чо, пойдёшь?

– Нет, конечно. У меня жених есть.

– А если я ему морду набью?

– Тем более не пойду. Зачем мне куда-то ходить с человеком, который набил морду моему жениху?

Серёга рассмеялся. У него были большие, сахарного цвета зубы, и меж передними – щербинка.

– Ну ты это, если с женихом поссоришься – сообщи, – сказал он, отсмеявшись, и подмигнул мне.

– Золотую свадьбу отпразднуем. Тебе назло.

До МХАТа оставалась ещё одна остановка, но я вышла. И пошла в магазин – подождать, когда вернётся из института Настя: по средам у неё было три пары.

***

В первый миг мне почудилось, что Настя пьяна. Но всё оказалось хуже.

– Можешь меня поздравить! – Она смотрела на меня счастливыми шальными глазами. – В субботу мы с Эдиком идём в парк Горького!

– С Эдиком?! – Я вдруг поняла, что последний месяц почти не интересовалась Настиными делами, только о своих трещала без умолку. Да, говорила она про какого-то Эдика, но кто бы мог подумать…

– Ну, со старостой нашей группы! – Принялась растолковывать Настя. – Ты бы его видела! Высокий! Красивый! С усиками! Жгучий-жгучий брюнет!

– А Димка?

– Ну… Димка и есть Димка. Не занудствуй, пожалуйста! На Димке свет клином не сошёлся.

Мне стало ясно, что жаловаться на Серёгу сегодня бессмысленно.

– Ну удачи, – грустно сказала я и пошла домой.

***

У Тишковых горел свет, шло какое-то веселье. За жёлтыми шторами двигались тени, кто-то смеялся – кажется, женщина, но басовитая. Я прислушалась: не несутся ли из окна звуки гитары? Но нет, играла флейта – значит, Мирра Михайловна лично развлекала гостей.

Я зашла в подъезд, поднялась на площадку меж этажами и, прежде чем идти к себе на второй, не удержалась и выглянула в окно.

И увидела того, кого искала.

Мы разминулись на одну только жалкую минутку. Бегом влетел он во двор, лёгкий, невесомый, почти бестелесный, и мне хватило секунды, чтобы разглядеть то, чего не разглядела раньше. У него были слегка разболтанные суставы, делавшие его походку немного неустойчивой, а его тёмно-седые волосы были острижены ровно-ровно – хвост получился как у пони в цирке.

Он нёс Тишковым торт, и его маленькая рука с тёмными вздувшимися венами бережно сжимала тонкую ленточку.

Мне хотелось выбежать во двор и заговорить с ним, но я понимала, что у меня нет ни времени, ни повода.

«У тебя есть Жорик, – сказала я себе. – Ты же только что сердилась на Настю, а сама?»

Мне просто поговорить, просто поговорить, он любит другую женщину, у меня устроенная жизнь и всё схвачено, у меня Жорик, ГИТИС, решённая судьба, мне просто поговорить, просто задать ему пару вопросов – и только…

Он пробежал через двор и исчез в подъезде Тишковых, даже не повернув головы в сторону подъезда моего.

Что ж за день такой паршивый, подумала я и пошла вверх по лестнице.

***

Молодая русичка Зинаида Львовна – наша любимая учительница. Она никого не отчитывает, ни на кого не сердится. Все знают, что Зинаида Львовна любит не детей, а искусство, и тем школьникам, которым интересны русский язык и литература, рассказывает невероятные вещи не по учебнику, а тем, кто от литературы зевает, на её уроках можно сидеть на задней парте и заниматься своими делами. Нам с Жориком интересно, и мы на уроках Зинаиды Львовны жадно внимаем, заражённые её любовью к делу. Настя и Димка вообще читать не очень любят, и у Зинаиды Львовны нет к ним вопросов – сидят тихо и пусть сидят, лишь бы грамоту знали хоть на четвёрочку.

Класс не един в своей симпатии. Те, кому дома внимания не хватает, обижаются на Зинаиду Львовну. Но тех, кто благодарен ей, гораздо больше. Утомлённые деятельной любовью и пламенным неравнодушием Дарьи Гавриловны, на урок литературы мы приходим расслабленными, вялыми, рассаживаемся медленно, откидываясь на стульях и вытягивая ноги. А через пять минут всё приходит в движение. Горят глаза «ближних», летают записочки между «дальними». У Димки с Настей «морской бой», у нас с Жориком Есенин, Фет, Некрасов. Неприукрашенные биографии, любовные истории, забракованные для школьников стихи. Зинаида Львовна любит историю, живопись, музыку, и всё у неё переплетается и складывается в стройный узор. После её урока по Маяковскому мы с Жориком долго обсуждаем взаимосвязь футуризма и кубизма и мечтаем увидеть «Победу над Солнцем». А потом Жорик обещает принести мне две морковинки, если я заболею: мы оба согласны, что это самое прекрасное признание в любви. И никто из нас уже не помнит, что темой урока, вообще-то, была поэма «Владимир Ильич Ленин».

Шестой класс близится к концу. Нам по тринадцать лет. У мальчиков ломаются голоса, мы с Настей почти одновременно становимся девушками. У Жорика страшно лезет щетина, а тело покрывается чёрной густой шерстью, словно он сказочный оборотень. Он начинает стесняться уроков физкультуры и, несмотря на тёплый май, везде ходит с длинным рукавом. Я чувствую лёгкое отторжение, но стыжу себя: искалеченных, изуродованных не бросают, а тут из-за каких-то волос, тьфу на них сто раз!..

На одном из последних уроков мы читаем Тендрякова. «Медный крестик» – про мальчика Родьку, который нашёл старую икону, и бабушка решила, что пора ему приобщиться к религии. Верующие у Тендрякова выписаны такими неприятными, что мне не верится: должно же там у них быть что-то привлекательное, если даже в наш век некоторые идут туда по своей воле!

– Между прочим, когда советская власть только установилась, борьба шла даже с рождественскими ёлками, – говорит Зинаида Львовна. – С двадцать девятого года Рождество стало рабочим днём. Я, конечно, не застала те времена, но мама мне рассказывала, что фактически многие продолжали праздновать. Покупали отдельные ветки и собирали из них маленькие настольные ёлочки. В тридцать пятом году товарищ Постышев понял, что праздник запрещать глупо и бессмысленно, надо заменить его своим, советским. Товарищ Сталин поддержал его, и вместо Рождества у нас в стране начали с размахом и с праздничными ёлками отмечать Новый год.

Это полноценная лекция по истории борьбы с религией в СССР. По рядам идут вырезанные из «Крокодила» карикатуры на священников и верующих, затрёпанный номер журнала «Безбожник у станка», ветхая, невесть как сохранившаяся «Антирелигиозная азбука» – старше самой Зинаиды Львовны…

– Нет, а вы сами как считаете, можно нам верить в бога или нет?! – Слышится с третьего ряда голос Наташи.

Насколько Наташа сблизилась с Дарьей Гавриловной, настолько же за это полугодие обострились её отношения с Зинаидой Львовной. Перед Гавриловной ей легко быть хорошей – та не скрывает, каков её идеал школьника. Зинаида Львовна, напротив, словно ускользает от этой темы.

– Я считаю, что ты сама решишь, во что тебе верить в этой жизни, – говорит она ровным голосом.

– А сами вы верите?!

– Не верю.

– А как вы к этому пришли?!

– Наташа, моё дело информация, а не разговоры по душам. Если тебе интересно, как люди приходят в религию и уходят из неё, я рекомендую тебе биографии Достоевского и Толстого.

Наташа мрачно смотрит в крышку парты. Лёнька что-то успокаивающе шепчет ей на ухо. За эти две четверти он привык к Наташе и, кажется, искренне привязался к ней.

– А если я выберу верить, что тогда?! – С вызовом спрашивает Наташа. – Вы даже не расстроитесь?!

Зинаида Львовна пожимает плечами:

– Наверно, расстроюсь. Но я же тебе свою голову не приставлю!

– Наташ, отвяжись уже от человека! – Вспыхивает Жорик. – Урок не резиновый! Зинаида Львовна, расскажите, что там дальше было с ёлками!

– Слышь, у нас литература, а не история, – подаёт голос Лёнька.

– Но и не богословие! Давайте про ёлки, Зинаида Львовна, пожалуйста!

И тут звенит звонок.

– Ну вот, не дослушали! Всё из-за вас! – Сердито бросает Жорик Лёньке и Наташе. Зинаида Львовна улыбается:

– А кончилось вот чем: восьмиконечную Вифлеемскую звезду на ёлках заменили пятиконечной, создали новые песни, новые игрушки, и на этом религиозная составляющая праздника была исчерпана… Запишите домашнее задание.

Когда мы выходим из класса, Жорик первым делом направляется к Лёньке и протягивает ему руку:

– Давай поборемся! Если победа будет моя, вы от Зинаиды отвяжетесь!

Смотреть соревнование по армрестлингу собирается весь класс. Лёнькины ладони худые и жилистые, Жорины – помясистее, но и помягче. Мы с Наташей, враждебно глядя друг на друга, расчищаем в коридоре столик для цветов, временно составляя горшки на пол. Мальчики ставят на столик локти. Через несколько секунд уже идёт борьба. Мальчики пыхтят, их лица идут красными пятнами, но уступать никто не хочет. Вот, кажется, Жорик получил преимущество… Но какая-то отчаянная злость берёт Лёньку, и он резко, одним движением укладывает Жорину руку.

– Продули! – Торжествует Лёнька. Жорик смотрит на меня с виноватой улыбкой.

К концу следующего урока рука у Жорика опухает. Мы спускаемся в медпункт, и медсестра тут же идёт звонить Жориным родителям.

…вечер. Я звоню в дверь квартиры Степановых. Открывает тётя Галя, сегодня не её смена.

– Здравствуйте! Что с Жорой?

– Перелом пальца у него. Заходи, Марточка… Ой, а что это ты с морковью?

***

В субботу меня снова одолело желание поучиться готовить. Мы с Людой долго листали поваренную книгу и выбрали курник. И тут же столкнулись с препятствием – у нас дома не оказалось грибов. Ни свежих, ни солёных, ни сушёных.

– Давай-ка завтра, – сказала Люда. – Пойду на рынок и куплю.

– Но мне очень хочется! – Сказала я. – Так что я сама сбегаю.

Но, как назло, на нашем рынке грибов не нашлось. Я немного походила по рядам, поискала, может, где-то у входа стоит хотя бы одинокий грибник с утренним уловом. Не нашла и поняла, что придётся идти на дальний большой рынок, к цирку.

Если на нашем рынке было просто людно, то на Центральном – не протолкнуться. Я шла, лавируя между другими покупателями, и запахи преследовали меня: то рыбный, то мясной, то запах мокрой зелени.

У прилавка с овощами вдруг мелькнуло знакомое лицо – это была Зоя Ивановна, помощница Иванцовых. И я бы ни за что не обратила на неё внимания, если бы рядом с ней не стояла девочка моего возраста и не держала авоську, в которую Зоя Ивановна бросала овощи.

Я пригляделась, вспоминая Людины слова о том, что у Зои Ивановны нет детей. Может, это взрослая женщина, подруга, просто моложавая?

Но нет, это была девушка, максимум лет двадцати, поджарая, спортивная, загорелая, в расстёгнутой куртке поверх модного комбинезона.

Я попыталась вспомнить, как выглядела девушка у ломбарда. Но ни одного совпадения не нашла – точнее, не за что было зацепиться. Та была в пальто, эта в куртке, та в беретке, эта без головного убора, та неловко ковыляла на каблуках – у этой были ботинки на плоской подошве.

Молча она ждала, пока в авоську улягутся кочан капусты, свёкла, морковь. Затем они с Зоей Ивановной дружно, почти синхронно повернулись и пошли на выход.

***

На Петровском бульваре было полно народу. Я со своей покупкой шла по самому его центру, сильно спеша домой и ни на кого не обращая внимания. И тут впереди показалось то, что заставило меня сбавить шаг и с любопытством присмотреться.

По бульвару гуляла свадьба.

Какие-то совсем простые парни и девчата, одетые кто во что горазд, но цветисто и пестро, вышагивали мне навстречу и горланили свадебную песню. Впереди шествовали молодожёны – плечистый, ядрёный, краснорожий детина с немодным чубом и конопатая, щекастая деваха с толстыми губами и большими корявыми руками. Я машинально сунула руки в карманы, чтобы не было видно, что у меня они такие же большие и такие же корявые.

– И крылья эту свадьбу вдаль несли-и!..

Они поравнялись со мной, покачиваясь под гитарный перезвон. Ощущение было, что все в этой процессии уже хорошо напраздновались.

И тут я увидела, кто им играет.

Он был среди этих грубых и дюжих – маленький, худенький, на первый взгляд незаметный меж них. Его руки наигрывали заезженную мелодию, без которой не обходится ни одна свадьба, а в глазах было столько искренней радости и неподдельного удовольствия быть рядом с этими людьми…

«Вот кем ты работаешь, – подумала я и шарахнулась в сторону, пока он меня не заметил. – Ты бы ещё в похоронном оркестре играл!»

Свадьба прошла, и Лазарь Давыдович прошёл вместе с ней.

Я покосилась ей вслед и сказала себе, что должен же кто-то играть и на свадьбах, и на похоронах, не всем же в филармониях работать, ну правда, ну с самого начала надо было об этом думать, у тебя Жорик, у тебя всё схвачено, не реви, не реви, не реви!!!

Я проглотила слёзы и пошла домой.

***

Ночью мне снился мартеновский цех. Я шла по нему с Серёгой.

– Да у вас декорации лучше, чем во МХАТе! – Сказала я. Серёга засмеялся:

– Центровая, ну ты даёшь! Это же настоящий цех! Нам сталевары для спектакля помещение предоставили, прям здесь и будем играть!

– А зрители придут в такое место?

– Да куда они денутся! – Серёга отошёл к окну цеха и зачем-то постучал по стеклу. И громким заговорщическим шёпотом позвал меня: – Марта! Марта!

И тут на него откуда-то налетела Люда со шваброй. Она огрела его этой шваброй по затылку и крикнула:

– А ну кыш!

Я села в кровати и проснулась.

– Кыш, кому говорят! – Послышалось из-за окна, и я сонными глазами увидела за окном очертания чего-то тёмного и круглого – а потом услышала звук падения.

Сна как не бывало. Я выбежала на балкон.

Серёга собственной персоной стоял под ним, отряхиваясь и потирая колено. Услышав стук балконной двери, он поднял голову и помахал мне рукой.

– Милиция!!! – Крикнула Люда из соседнего окна.

Серёга неловко улыбнулся и рванул в подворотню, прихрамывая, но всё равно так быстро, что только его и видели.

– Что такое?! – В коридоре послышался голос дедушки.

– Да к Марте на балкон какой-то парень залезть пытался, – сердито ответила Люда.

– Жора?

– Вы чего, Жору я знаю! Он же чёрненький, с длинными волосами, а этот белобрысый и стриженый. Есть у меня подозрение, кто это…

– Марта не проснулась?

– Я её видела на балконе…

– Марта!

Я вздохнула и вышла из комнаты.

Дедушка, встревоженный, в одной пижаме, и злая-презлая Люда в ситцевом халате, наброшенном на ночнушку, дружно повернули ко мне головы.

– Ну что, Джульетта? – Строго спросил дедушка.

– Это Серёга, – сказала я. – Он рядом с библиотекой живёт.

– Ну и что бы ты стала делать, если бы он долез?

– Не знаю. Наверно, не проснулась бы, – честно сказала я. – Он меня звал, я слышала, но не просыпалась. А потом Люда закричала, вот тогда я вскочила.

– Нет, а Жора в курсе? – Спросила Люда с нескрываемой злостью.

– Да что у тебя так за Жору душа болит?! – Рассердилась я.

– Солидарность обручённых, – улыбнулся дедушка, но тут же снова нахмурился: – Тише, давайте хоть Веру Александровну будить не будем. Марта, ты какие-то авансы давала этому Серёге?

– Ну так… Проводил он меня пару раз.

Дедушка подошёл ко мне почти вплотную.

– Люда, идите спать. Дальше я с Мартой сам поговорю.

Люда смерила меня каким-то странным взглядом, осуждающим и в то же время недоверчивым, и удалилась. Дедушка взял меня за руку и повёл в мою комнату.

– Только давай ты не будешь лгать, – сказал он.

– Давай, – я села на кровать.

– Марта, тебе семнадцать лет, из них я знаю тебя девять, и все эти девять лет ты была удивительно благоразумна. До тебя я просто не знал, что бывают такие дети. Когда твои друзья отпрашивались у родителей на какие-то дальние прогулки, в поездки, их родители звонили мне и спрашивали, едешь ли ты. И говорили: «С вашей отпускать не страшно!»

– А теперь я вышла из доверия? – Спросила я сердито.

– Я подозревал, что это может случиться, но…

– Ну спасибо! – Мне захотелось кинуть в стенку будильник, но за ним было далеко тянуться. – Хорошо же ты обо мне думаешь! По-твоему, я вот так возьму и перечеркну свою жизнь, все девять лет, которые здесь прожила?! А для чего я вообще тогда буду жить, для чего?!

– Марта, я спрашиваю напрямик: что это за мальчик?

– Нормальный мальчик. С друзьями самодеятельный театр делает.

– Это не характеристика. Этим сейчас занимаются все подряд.

– Если ты беспокоишься насчёт Жорика, то у нас всё отлично. С Серёгой мы просто приятели.

– А он знает, что он просто приятель? – Спросил дедушка и кивнул в сторону распахнутой балконной двери.

Я присмотрелась и ахнула. На балконе, в углу, были брошены неопрятные, невесть откуда надёрганные яркие астры.

ЧАСТЬ 2. ЛЕДЫШКА

«Здравствуй, батя мой Алексей Филимонович!

Сегодня полтора месяца, как я работаю в библиотеке. К работе привыкла. Готовлюсь в институт.

На этой неделе справили день рождения Люды, ей пошёл тридцатый год. Подарили ей наручные часы. Скоро будем покупать новые подарки: в январе во дворце бракосочетания «Аист» будет Людина свадьба. Поскольку она сирота, дедушка с бабушкой станут посажёными родителями.

После свадьбы Люда переедет к мужу в Долгопрудный. В глубине души никто этому не рад, человек десять лет в доме – считай, родня. Но молчим и улыбаемся, чтобы не омрачать Людино счастье.

Здоровье моё совсем поправилось, но я стараюсь вести себя осторожно, не бегать и не волноваться.

Погода у нас тёплая, за весь октябрь два-три дождливых дня.

Из плохих новостей – как ты уже, наверное, знаешь, умерла министр Фурцева, наша Екатерина Третья. Мы с Жорой тревожимся, ждём перемен в сфере культуры и очень боимся, что они коснутся ГИТИСа.

Конверт, в котором придёт это письмо, не выбрасывай. На нём – новое здание театра МХАТ. Именно возле него я каждый день выхожу из троллейбуса, когда приезжаю с работы. Вечера уже очень тёмные, а там большие-большие фонари, и воздух вокруг них такой плотный, сияющий, словно нарисованный.

Привет тебе от дедушки, бабушки, Люды и Жоры.

Поцелуй от меня маму и братьев.

Марта.

26.10.1974»

***

– Мышка! Мышка, кис-кис-кис!

Кошка Мышка с утра убежала в подвал. Её, бывшую уличную, время от времени начинало страшно туда тянуть. Она не уходила за пределы двора, но в подвале могла забиться в самый труднодоступный угол, и выманивать её приходилось свежим мясом и рыбой.

Павел Николаевич вынес во двор мелко нарезанную курицу, положил кусочек у одного подвального окна, кусочек у соседнего. Я перегнулась через перила балкона:

– Павел Николаевич, я сейчас ещё рыбки вынесу!

Люда на кухне как раз в этот момент разделывала щуку и охотно дала мне немного рыбных обрезков. Через десять минут приманки были разложены уже у всех подвальных окошек. Мы с Павлом Николаевичем присели на скамеечку.

– Всё. – Сказал он. – Есть захочет – вылезет.

– Я помогу её поймать, – сказала я.

– Спасибо. Я думаю, она недолго… Как у тебя дела? Ты же в библиотеке работаешь?

– Работаю… Вот только знаете – кем?!

Моя обычная сдержанность куда-то делась. Я начала рассказывать, не в силах остановить поток слов, и только об одном уже думала – не проболтаться между делом про Серёгу. Павел Николаевич сочувственно смотрел на меня, слушал, кивал…

– Да что же за год такой! – Закончила я. – И работаю… этим, и в институт не попала, и в больнице валялась в самое лучшее время, когда сирень и грозы… И выпускной через пень-колоду, пришла, получила аттестат и ушла…

– Потом это всё сгладится, уж поверь, – сказал Павел Николаевич. – У нас в музучилище был самый грустный выпускной в истории страны – а ничего, сейчас уже думаешь о том, как молод был, а не о том, что нас тогда ждало.

Я невольно бросила взгляд на его чёрную повязку.

– Наверно, вы правы.

– По-настоящему грустно было знаешь когда? На вечере встреч к пятнадцатилетию выпуска. Вы собираетесь и узнаёте, что из вашего курса живы только трое мальчишек. Остальные либо не вернулись с фронта, либо умерли в последующие годы от старых ран…

– Разве вам не давали бронь?

– Бронь могли получить те, кто уже учился в консерватории. А мы только училище закончить успели.

Мы помолчали.

Вчера Евдокия Максимовна сказала мне по секрету, что в день смерти Фурцевой ограбили ещё одну девочку, на Неглинке. Приметы грабителя были те же – чернявый парень в кепке, подваливший к девочке в подворотне со словами: «Слышь, курва, не хочешь отдать самое дорогое?». Я гадала, знает ли об этом Павел Николаевич и можно ли с ним эту новость обсудить.

Тишков расценил моё молчание по-своему.

– Ты, конечно, думаешь: «Разговорился старик, словно мне от этого легче станет»…

– Я совсем так не думаю, – честно ответила я.

Помолчала и добавила:

– Спасибо за поддержку. Я понимаю, что у меня всё хорошо, на самом-то деле.

Мне очень хотелось спросить про Лазаря Давыдовича, но я понимала, что выдам себя с головой. Пока я думала, как бы аккуратно завести разговор, Павел Николаевич встрепенулся:

– О! Вот и она!

Я повернула голову туда, куда он показывал, и увидела Мышку, уплетающую рыбные обрезки. Я встала, осторожно подошла и пошевелила соседний кусочек:

– Мышь, Мышка! Смотри, тут ещё курочка!

Мышка, напряжённо нюхая воздух, приблизилась ко мне и стала есть.

– Ап! – Я подхватила её на руки. Мышка начала извиваться, но я плотно прижала её к себе, радуясь, что сквозь пальто ей меня не оцарапать:

– Давай домой!

Павел Николаевич открыл передо мной дверь подъезда, потом – дверь квартиры. Я подождала, пока он зайдёт сам, и выпустила Мышку. Та с мявом понеслась куда-то в дальнюю комнату.

– Я помою руки? А то они в рыбе.

– Конечно, ступай.

Пока я возилась в ванной, зазвонил телефон. Павел Николаевич снял трубку, и сквозь шум воды я услышала:

– Да! Нет, Лазаря здесь нет.

Я убавила воду.

– Насколько я знаю, он у друзей где-то в Тверской области. Вернётся первого ноября. Нет, не знаком, не подскажу.

Мне следовало молча домыть руки и уйти, но любопытство пересилило. Я тихонько прошла к дверям столовой.

– Ой!

Павел Николаевич стоял у телефона ко мне спиной. А в дверном проёме напротив беззвучно покатывался со смеху Лазарь Давыдович – с распущенными волосами, в майке и семейных трусах.

На моё «Ой!» они разом вздрогнули и посмотрели на меня.

Первым смог отмереть Лазарь Давыдович. Он подошёл, наставил на меня указательный палец, доверительно улыбнулся и сказал:

– Короче, ты меня не видела. Ага?

– От жены сбежали? – Съехидничала я.

– Было бы от кого бежать. Так, люди из прошлого беспокоят. У них тут событие намечается, а я участвовать не хочу. Вторые сутки тут сижу, чтоб не достали. Если не проболтаешься, с меня шоколадка. Угу?

– Угу, – сказала я. – Чур, с орешками!

– Как скажете, мисс! А теперь можно я пойду дальше прятаться от призраков прошлого?

И он очень быстро и очень задорно мне подмигнул своим рысьим глазом.

Я опустила взгляд, и он невольно упёрся в острые-преострые Лазарь-Давыдычевы ключицы. И я разом заметила так много – и то, что майка у него застирана до прозрачности и висит мешком, и то, что руки у него страшно худые и в локтях кажутся намного толще, чем над ними.

– Я тоже пойду, – тихо сказала я, развернулась и опрометью бросилась к выходу.

***

Мне страшно хотелось поделиться с Настей, но я понимала: нельзя.

Да Настя и не услышала бы меня сейчас. Последние две недели у неё только и разговоров было, что о загадочном Эдике. Мне было тошно слышать о нём – ведь только год назад мы мечтали, как станцуем друг у дружки на свадьбах… И мне оставалось лишь радоваться, что я давно не видела Димку: я не знала, как смогла бы смотреть ему в глаза.

Я скинула пальто и ботинки, прошла в свою комнату, рухнула поверх покрывала на кровать и задумалась.

Серёга прилип ко мне как банный лист, провожает и провожает, на днях пытался распустить руки – я его по ним ударила, и он сказал, что потерпит, пока я дозрею…

У Зои Ивановны есть какая-то девочка, пусть не дочь – быть может, племянница… Она могла бывать у Иванцовых дома и знать о крестике…

Лазарь Давыдович прячется у Тишковых от каких-то непонятных людей из прошлого – а я, между прочим, не знаю, за что он сидел, да кто же говорил, что за политику?..

Загадочный парень в кепке продолжает снимать крестики, и я не знаю, кто это, но точно не Серёга…

Может, их там целая банда…

Среди них, возможно, есть девушка или человек, способный прикинуться девушкой…

Лазаря Давыдовича я с первого взгляда приняла за женщину…

Он играет на свадьбах, он, наверно, беднее, чем мне показалось вначале…

И я нутром, вот просто нутром чую, что Серёга здесь тоже не просто так…

Что общего, чёрт возьми, у Лазаря Давыдовича и Серёги?!

Ещё раз, ещё раз… Человек, который снимает крестики, – чернявый парень в кепке. Серёга белобрысый. У Лазаря Давыдовича тонкое смуглое лицо и тёмные волосы, в кепке он может сойти за подростка. Серёга был у Евдокии Максимовны, когда на Чистых чернявый парень снял крестик с двадцатилетней девушки. Лазарь Давыдович был со мной в квартире Тишковых, когда некий дядя снял крестик с Геночки…

А Геночка не сумел сказать, черняв был дядя или нет. Значит, его крестик мог забрать Серёга!

Мне срочно нужно было прогуляться, чтобы сообразить, как действовать дальше.

– Люд! Люда, я в книжный!

– Давай! – крикнула Люда. – В Елисеевский за булками не зайдёшь?

***

День, к счастью, был ветреный. Я шла и прямо чувствовала, как ветер продувает меня насквозь и уносит сумбур и смятение.

В книжном, как всегда, было людно, но тихо. Я пошла в ряд с поэзией и стала молча разглядывать полки.

– Марта! Сто лет тебя не видел!

Я обернулась и увидела того, с кем меньше всего сейчас хотела бы встретиться.

– Привет, Дим. Как жизнь?

– Да вот, книжки для учёбы ищу… – Каждый раз, когда мы с Димкой сталкивались без Насти, он вроде и рад был меня видеть, но не очень понимал, о чём со мной говорить.

– Я тоже какую-нибудь книжку ищу. Просто почитать.

– Неужели ты в библиотеке от книжек не устаёшь?

– Не-а…

– Слушай… – Он посерьёзнел. – Давай отойдём.

Я ощутила холодок, бегущий по спине, но отошла.

– Слушай, я уже неделю не могу дозвониться до Насти. Трубку вечно снимает Лорка и говорит, что её нет дома. Ты не знаешь, Настя… куда-то уехала?

– Не знаю… – Ответила я.

– Понимаешь, я… немножко перед ней провинился. Я очень хочу с ней поговорить, но… Сама понимаешь. Если у тебя получится с ней связаться, передай ей, пожалуйста, что я всё осознал и что мне без неё плохо. И дома у нас, кажется, всё плохо. Передашь?

– Передам.

– Точно?

– Точно.

– Спасибо, – Димка грустно улыбнулся. – Слушай, а хочешь, я тебе очень интересную книжку дам? Прям очень! И редкую. Дефицит!

– Наверно, хочу. А там про что?

– А там пошли два чувака на Патриаршие, и привязался к ним какой-то странный тип. Давай с ними про смерть разговаривать. И говорит одному: я знаю, как ты умрёшь, тебе голову отрежут! Они его послали, а потом тот, которому предсказали, пошёл по улице и на масле поскользнулся. И как упадёт прям на трамвайные пути! И как трамвай ему голову отрежет!..

– Ну и вкусы у тебя такое читать! – Сказала я.

– Нет, ты дальше слушай. Тот чувак, второй, давай вопить: убили, убили! И давай по городу бегать и всем рассказывать, и просить позвать милицию. А все вокруг подумали, что он чокнулся. И посадили его в психушку.

– Дим! – Я сделала большие глаза. – Я не буду такое читать!

– Ну смотри. Моё дело предложить. Ну ты правда Насте передашь?

– Когда это я обещала и не делала?

– Никогда, – признал Димка. – Сообщи мне, если что-то получится.

***

Во дворе мне встретилась Евдокия Максимовна. Она сидела на скамейке и во все глаза смотрела за Геной, который увлечённо катал вокруг клумбы грузовик с резиновыми зверюшками.

– Булку с изюмом будете? – Предложила я, присаживаясь рядом.

– Нет, детка, спасибо. Я смотрю, белобрысый-то этот повадился к нам?..

– И я только вам могу сказать, почему продолжаю с ним общаться. Но я не знаю, что мне делать дальше. Он не даёт ни одной зацепки. А я не знаю, как проверить, при чём он или ни при чём. А если при чём, то как его наказать?

Евдокия Максимовна задумчиво пожевала губами.

– Говоришь, он на столяра учится?

– Да. В ПТУ.

– А скажи-ка ты ему, что у меня резной стул сломался. И что я готова дать ему подзаработать.

– Вы что?! – Ахнула я.

– А то. Может, он глупый и ещё чего-нибудь украдёт. А я на него в милицию-то и заявлю.

– А если он на вас с ножом?!

Евдокия Максимовна заулыбалась, как кошка.

– А ты меня, детка, не недооценивай. Я в войну, вообще-то, партизанила. Я, вообще-то, четырёх фрицев своими руками заколола.

***

С седьмого класса у нас появляется химия, и как-то сразу становится понятно, что врачом Наташе не быть. Во всех этих формулах она откровенно «плавает». Лёнька берёт её на буксир, но напрасно: она просто не понимает сути предмета, как я не понимаю физкультуру.

– Минакова, ты неправильно ставишь лыжи! Неправильно держишь палки! Смотри, как надо! Да нет, опять не так! Спину вообще по-другому надо держать! Что мне с тобой делать?! Всё, катись как умеешь, я больше не могу!

Но если для меня физкультура – мелочи жизни, то для Наташи химия – часть мечты. Первые месяцы она штудирует учебники, потом плачет от бессилия, а к концу учебного года решает, что будет не врачом, а учителем. Биологии или географии, а может, немецкого языка – благодаря маме она очень хорошо его знает. Наташе с детства хочется уехать куда-нибудь на край света, как герои её любимых фильмов «Коллеги» и «Дорогой мой человек». А какая на краю света разница – учить или лечить!