Fide Sanctus 1

– Даже не представляю, как там можно… – пробормотал парень и запнулся.

Лучница смотрела прямо в его глаза, широко распахнув свои, – и это заставляло говорить искренне основательно сбивало с мысли.

– То есть, – сделал он новую попытку, – не представляю, как вообще… там. Жить. То есть как там ты. Можешь. Зная теперь про твой мыльный пузырь.

Не ответив, девушка обнажила в плавной улыбке несколько передних зубов.

Верхние резцы были чуть крупнее, чем надо.

Да нет, они были как надо.

Над столом снова повисла пауза – но на этот раз она была свободна от неловкости.

– Вильгельм Завоеватель, кстати, знаете… От инверсии звучной и сочной поистине без ума был, – задумчиво сообщила Уланова, красноречиво подняв левую бровь.

В горле заклокотал смешок. Солнечное сплетение вспыхнуло золотым.

Подавшись вперёд, Свят расстегнул верхние пуговицы рубашки и азартно улыбнулся.

…За окном проносились машины, разрезая притихший город лучами фар, а над столом исступлённо и ласково бились воздушные узлы золотистой и мятной лент.

* * *

Зажав в ладони опутанный наушниками телефон, Вера прыгала по ступеням общажной лестницы, стараясь попадать в ритм пения Адель.

Хэллоуин наступал уже завтра, но она отчего-то совершенно не волновалась; память давно связала все слоги с нужными регистрами, и она была уверена, что споёт феноменально.

Ни одного зажима.

Ни один мышечный зажим не постучался ни в одну часть тела за всё время беседы.

Так хотелось и дальше слушать этот рассказ и подхватывать окончания его фраз.

Так хотелось слушать.

– Диму набери послушай! – гаркнула Верность Другим, потрясая блёклыми фотографиями Шавеля. – Он тебе расскажет про твои истинные интенции!

Вера фыркнула и решительно заткнула рот защитнице святого Дмитрия. Уши ласкала Rolling in the deep⁹, которая – удивительно! – не сумела надоесть за долгие репетиции.

Память услужливо ощупывала детали его внешности.

Эта внешность просилась на бумагу.

Растрёпанная чёлка касается углов глаз. Высокий ровный лоб. Тёмно-шоколадные глаза обрамлены чёрными, спутанными в уголках ресницами. Греческой формы нос и неправильной формы губы, которые будто пытались запретить себе улыбаться.

Но какую же правильную форму имели слова, вылетавшие из этих губ.

Насколько же явственно в нём чувствовалось желание нащупать в ней черты, которые позволят ему скинуть отполированный панцирь!

До чего же много личностной силы наверняка таилось под этой этикетной маской.

Уже открывая дверь в комнату, Вера внезапно осознала, что за весь разговор с Елисеенко она ни разу ни разу! не подумала о Диме.

* * *

Заканчивает фразы, будто побывала в голове.

Подхватив следующую гантель, Свят покружился на месте, словно прикидывая, а не метнуть ли её к чертям в окно квартиры. Хотелось вытворять любую чушь, способную повернуть курс его лайнера в обратную ледяному течению сторону.

Из колонок мурлыкал Океан Эльзы, а в окно стучалась полуночная атмосфера – и кованый фонарь за ним походил на живописный факел среди мрака.

Интересно было бы послушать и ещё про категории модальности.

И про эмотивную функцию языка. И про инверсию.

– Даже про архаизмы отлично заходило! – с жаром воскликнул Адвокат.

Было невероятно легко говорить и слышать… слышать и говорить.

Терять окончания фраз в её внимательном взгляде, логику текста – в её опасном интеллекте, а судороги самолюбия – в её обезоруживающей искренности.

Терять и теряться.

В ней чувствовалась необычайная вдумчивость и пытливость. Открытость новому. Беспечное доверие к реальности. Остроумие. Любознательность.

Откровенная уязвимость искренней души.

И вместе с тем смелая, решительная и безоговорочная вера в свои мысли.

У её слов хотелось греться, как у июльского костра.

Слушая его, она выстукивала пальцами какой-то ритм, и этот ритм просился на струны гитары почему-то совсем не раздражал. А в воротнике белой рубашки поблёскивали едва различимые – потому что шея совсем не напряжена – тоненькие сухожилия.

Тоненькие? Ты взялся за уменьшительно-ласкательные суффиксы? Ласкательные?

В горле внезапно что-то ухнуло вниз от этого слова.

Прикрыв глаза, парень поменял руки и рывком схватил гантель в левую.

Ласкательные суффиксы. Тонкие бледные пальцы.

Ласкать тонкие бледные пальцы с короткими не накрашенными ногтями.

Прокурор красноречиво цокнул языком и махнул ладонью, словно говоря: «Мои полномочия всё».

Её мысли были невероятно интересными.

Даже не верилось, что они женские.

– Как же она увлечена темой своей курсовой, – мечтательно протянул Адвокат, игнорируя кислую личину обвинителя. – Поразительно. И заразительно.

– Смотри, – завладел вниманием Хозяина Судья. – Оказывается, можно с существом женского пола делиться тезисами и чертить на салфетке классификацию интенций.

Существом женского пола.

Святослав хмыкнул и швырнул в угол надоевшую гантель.

Именно «существом женского пола» безупречная Марина называла всех, хотя бы отдалённо похожих на небезупречную Веру.

Повернувшись со спины на живот, чтобы перейти от пресса к отжиманиям, Елисеенко вдруг осознал, что за всю беседу он ни разу ни разу! не сравнил Уланову с Мариной.

* * *

Прищурившись, я любуюсь золотой и мятной лентами.

Сегодня объекты моего наблюдения непомерно довольны.

Оттого доволен и я.

Я ласково глажу зеркало, и мне кажется, что я глажу сами ленты.

Мне давно было пора отдохнуть от тяжёлых мыслей.

– Уже нужно вмешиваться? – негромко интересуется моя напарница.

В глубине зеркала переливаются девять букв мятного цвета.

Это имя второго объекта.

– Не нужно, – хрипло отзываюсь я. – Пока не вмешиваемся.

– Пока всё по плану? – недоверчиво переспрашивает она.

Она берёт в руки пухлый фолиант с моего стола, и из него выпадает блестящая закладка.

– По плану, – мягко подтверждаю я, глядя, как она листает пергаментные страницы. – Не забудь, откуда выпала закладка, пожалуйста.

Теперь в зеркале горят четыре золотые буквы.

Это имя объекта первого.

– По твоему плану или по их? – рассеянно спрашивает она.

Она знает, что спрашивать это незачем, но вопросы помогают ей не тревожиться.

Разместив закладку между нужными страницами, она складывает на груди бледные руки.

– А разве это не одно и то же? – слышу я свой голос.

Девять мятных и четыре золотые буквы внутри зеркала торопливо сливаются в сияющий бирюзовый шар.

ГЛАВА 4.

– Да ладно, Леопольд, заливаешь. Три раза, да брось, – одарив Олега ехидным взглядом, Варламов отправил окурок в урну и прищурился.

– Хорош дымить, Варлам, задушил, – хмуро пробормотал Елисеенко, сидя на сыром бордюре. – Нужно быть мёртвым, чтобы твой дерьмовый Винстон обонять.

Студенты медленно текли из универа в курилку под открытым небом и спустя пару минут так же вальяжно возвращались обратно.

В воздухе висела тугая влажность и царил запах подгнивающих листьев.

Небо похоже на пластилин под химической завивкой.

– Этот внутренний двор учитывает различия между обоняющими дерьмо и мяту, – рассеянно уронил Петренко. – Продуманный корпус. С чего бы именно нам так повезло?

– Ты не думай, большой батя следит за тобой и здесь, – бросил Артур, невозмутимо доставая из пачки вторую сигарету.

– И ему скучно, – подвёл итог Свят, сурово глядя на варламовское курево.

Лучше бы никто не знал, что у Ромы есть сын.

Но зав их кафедрой на людях называл его сыном куда чаще, чем хотелось бы наедине.

Почти не мёрзнущие сегодня руки Святослав по старой привычке держал в карманах обтрёпанной, но от того даже более любимой кожаной куртки.

… – Святуша, возьми ты деньги и купи новую куртку! Ну достаточно же денег!

– Мне эта нравится, не в деньгах дело.

– Нужно расчищать захламления ауры, – увлечённо тараторила мать, помахивая перед его носом безупречным маникюром. – Избавляться от старых вещей и заменять их новыми!

Нет, Ирина Витальевна. Расчищать нужно захламления мыслей.

Ни отец, ни мать не слышали его слов. Вместо него они слышали безукоризненно неживого отпрыска великих Елисеенко, обитавшего в мире их мечты.

Порой даже не удосужившись договориться о последовательных требованиях – потому что часто по неделе не разговаривали – они, тем не менее, не забывали каркать ему в уши рецепты того, как поскорее приблизиться к безупречному идеалу, постаравшись не тронуться при этом умом.

Хотя второе, в общем, не обязательно.

«Мы не для того занимались твоим воспитанием и будущим, чтобы одобрять глупости!»

Они не для того занимались.

А глупости – это игра на классической бюджетной Ортеге, поношенные вещи и рваная стрижка. Глупости – это выбранная им тема курсовой и страсть к поиску остросоциальных проблем. Глупости – это музыка на родном языке и коньяк с маслинами наедине с собой. Головная боль от пронзительных звуков, в которую не верят. Неудобные им чувства, неуместные переживания и тяга к искренним людям.

…Тонкие кисти исчезают под столом, и он готов сказать что угодно, чтобы их остановить.

Нет, положи руки на стол, пожалуйста, чтобы я их видел.

Да, мне интересно про инверсию, очень. Нет, не отводи глаза.

Я по уши в метафорах; в метафорах, Вера.

На следующий день я сравню небо с пластилином.

– …на уши долбится! ЕЛИСЕЙ!

Моргнув, Свят поднял стеклянные глаза. Артур махал перед его носом пропахшей табаком ладонью и омерзительно щёлкал пальцами.

Поморщившись, Святослав медленно поднялся на ноги и неуклюже отряхнул брюки сзади. Желания слышать свой голос не было.

Какого чёрта вам надо?

– На Хэллоуин сегодня идём? Надо с костюмами что-то придумать. И с продолжением, – небрежно протянул Олег, разглядывая скандалящую парочку. – Врёт он тебе, врёт. Ты посмотри на его мимику.

– Да что там делать? – прочистив горло, лениво отозвался Свят. – Одни и те же рожи.

Она наверняка останется в общаге, когда все схлынут на эту попойку.

Под желудком что-то дёрнулось и заалело.

– Тебе костюм не нужен, только уши подкрась фосфором, – посоветовал Олегу Варламов. – И продолжение само тебя найдёт в темноте. А Елисей задумался о костюме царевича и всё прослушал про твою кудрявую жизнь.

– Всё я слышал, – буркнул «царевич Елисей», не оборачиваясь. – Физкультурница, три раза. Реально заливаешь, Леопольд.

Лучше скажи, сколько абзацев получилось после.

Прозвенел звонок, и они переступили порог университета, оставив курилку за спиной.

Впереди маячила сдвоенная пара по криминалистике.

– Caeca est invidia¹⁰, – прокомментировал Петренко, нагнав царевича широкими шагами. – Измайлович и компания уже пресытили до конца не осознаваемый вкус?

Не ответив, Свят хмуро посмотрел на поручень лестницы и пошёл вверх, держа руки в карманах.

Графоман как всегда зрит в самую грибницу.

Даже самое безупречное тело действительно интересно первые раз пять. Потом начинает работать уже внутренность. И если внутренность слишком бесцветна, её обладательница может предложить секс только на мелководье.

А истинно глубоководные эмоции придётся искать где-то ещё.

На парту перед глазами ляпнулся варламовский рюкзак, и Свят осознал, что до кабинета он дошагал совершенно незаметно.

– …на тыквы посмотреть, – скрипучим голосом вещал Артур. – В этом году всё организуют филологи-иностранцы. Чего не пойти? На филфаке одни бабы.

В этом году… филологи-иностранцы?..

– Сидишь как в танке, ничерта не знаешь, – сурово припечатал Хозяина Прокурор.

А будет ли она среди них? Там не читать надо, а петь.

А что делать, если будет?

Что делать, если на локте, как бешеный собак, висит настырный Измайлович?

– Хорошо, идём, – поспешно вклинился Свят. – Окей.

Надо пойти, а решать уже в прыжке.

Надеюсь, моё переобувание выглядит не слишком подозрительно.

Сегодня почему-то не хотелось от них отсаживаться, и он остался сидеть слева от Олега.

– Да, давайте заглянем, – произнёс Петренко; ему махала староста второй группы, но он и не думал на неё смотреть. – Если разочаруемся, поедем в клуб. Суббота.

А если разочаруем, то в библиотеку.

– Ты с Маришей, так? – дождавшись кивка Свята, Олег загнул один палец и задержал второй в воздухе. – Артур? Перебрал свои полтора варианта?

Варламов молчал, пристально глядя на тщательно невозмутимого Елисеенко.

В слишком уж непохожей на себя манере Варлам пропустил мимо ушей ехидство.

– Стопарни, Леопольд, он, может, и не Маришу сегодня будет вертеть, – слащаво пропел Артур. – Не успели переехать, он уже филологам лекции читает. Проникает, так скажем, туда, где язык берёт своё начало.

Вытащив из рюкзака несколько белых листов, Олег поднял брови и с интересом взглянул на Свята. Варламов оглушительно заржал, делая комплимент своей тупорылой шутке.

В аудиторию шагнул препод, и Артур поспешно замаскировал смех под лающий кашель.

Пёс, твою мать. Откуда он…

– Иди на хрен, Варлам! – услышал Свят свой резкий шёпот.

– Убедительнее! – толкнул Хозяина в спину Адвокат.

– Громче, дебил, – прошипел Свят, ударив кулаком по варламовскому предплечью. – Пусть кто-то из баб Измайлович позвонит. Давно она мне на выходных мозг не трахала.

– Ладно, действительно, – внимательно наблюдая за мимикой Свята, поддержал его Петренко. – Завязывай, Варлам. А то Мариша нам вечером все тыквы потушит.

– Да всё, живём дружно, Леопольд, не газуй, – на удивление быстро отступив, Варламов закатил глаза и поднял ладони.

Преподаватель остановил взгляд на их парте и повысил голос. Свят сдержанно уставился на доску, имитируя бурный интерес к криминалистическим терминам.

В горле догорала перемешанная с испугом злость.

Дебила кусок.

Откуда он мог узнать? Ведь явно же удочка. Посмотреть на реакцию.

Да нет, это ты дебила кусок!

– Ну конечно! – прошептал Адвокат, хлопнув себя по лбу. – Чёрт!

Вчера после лекции он уехал с Улановой, а Варламов отправился… в столовую! А окна столовой выходят куда? Правильно, на…

– Ты в следующий раз припаркуйся не напротив окон столовой, а прям в столовой припаркуйся, олень! – бодро посоветовал Прокурор. – Или возле пресс-центра на втором этаже! А то слишком мало людей видят, кто к тебе в машину садится!

На тыквы они пойдут смотреть.

Шея начала сдавленно пульсировать.

Поморщившись, Свят потрепал в пальцах любимый Паркер и уставился на доску.

…Тонкие пальчики.

Всё-таки есть что-то небывало мерзкое в том, как они обсуждают баб. Всё-таки есть.

Что бы, интересно, на это сказала Уланова?

По рёбрам с улюлюканьем прокатилась волна стыда.

– А не слишком ли много стыда в последнее время? – гневно поинтересовался Адвокат.

Судья выглядел озадаченным, а Прокурор – довольным.

До вечеринки по случаю Хэллоуина осталось десять часов.

* * *

– Не надо, Юра, это туда нести! – оглушительно заорала Вера. – С этим реквизитом уже закончили, все бюсты по местам! Посмотри, чтобы треки наши расставили! Мы с Мисько и Лобачем открываем, а потом наши первокурсники танцуют под Адель – пятыми!

– Бюсты по местам, – пропела Ковалевская, оседлав широкий подоконник актового зала. – Руки за голову, лицом к стене. Отлично орёшь. Финальную ещё не хочешь проорать? Морально поддержишь магистрантов.

– Только если ты будешь гроулить бэком, – хмуро бросила Вера.

Майя звонко расхохоталась, запрокинув изящную головку.

Закрыв глаза, Вера помассировала веки и виски, но это не помогло. Её зрение было неидеальным, но линзы она носила редко – лишь по особенным случаям.

Сегодня был один из таких, и глазам в линзах было кошмарно некомфортно.

Засев в актовом зале с самого утра, она яростно прогнала три репетиции спектакля о жизни британской короны, сценарий к которому написала её воодушевлённая рука. До конца не выверенный спектакль час назад пролетел над аудиторией звонко и уверенно.

Как копьё, пущенное наугад, но профессионалом.

Теперь же между мероприятиями сияло окно, а впереди поджидало самое ужасное.

Соло. Трижды проклятое соло.

За окном уже совсем стемнело, и в углах зала зажглись светильники в виде факелов.

Но теплее не стало.

Насколько слабо она волновалась вчера, настолько же кошмарно беспокоилась сегодня.

В голову как назло не шёл ни один вариант подходящего выражения лица, которым можно пальнуть по зрителям в случае вокального фиаско.

На первом курсе она читала со сцены монолог Гамлета в оригинале.

И за пару часов до этого ладони потели так же сильно.

Тогда ей очень пригодилась уловка концентрации внимания на одном лице в зале. Выбрав одни глаза, куда проще застелить покрывалом всю прочую мимическую мазню.

И выдать амнистию своей творческой личине.

Но сейчас всё было гораздо хуже. Вокруг Гамлета хотя бы не бились оттенки нот.

Одно неловкое движение голосовых связок – и соло надломлено.

О безупречной связи слогов с регистрами речь уже не шла; сейчас она мечтала хотя бы не изуродовать самые важные октавы.

Алиция Марковна – пожилая, но безмерно бодрая худрук университета, что была известна под прозвищем «Мальвина» из-за волос цвета лазури, – была уверена в ней на все сто. Ни капли этой уверенности сегодня перенять не получалось.

И куда делась горделивая и самовлюблённая вокальная осанка, что пребывала с ней все репетиции подряд?

От копчика к шее то и дело прокатывалась волна колкого ужаса. Желудок ныл и сжимался.

Не могу даже представить, чья рожа сумеет помочь сегодня.

Шавель, конечно, рвался приехать и стать той рожей, на которую она будет смотреть.

Но спокойствия ей он бы вряд ли прибавил, и она сухо отклонила этот благородный порыв. Может, и зря.

Тем более текст песни таков, что Шавелю его можно вручить в форме протокола.

Юридические термины лезли в каждую мысль, и виной тому был вовсе не Вильгельм.

…Глаза цвета горячего шоколада.

Придут они сюда?

Это чудовищно, но не исключено.

Хоть декан и пообещала первокурсникам, что будут только свои, пообещала она это лишь затем, чтобы мальцы не волновались во время танца.

Скорее всего будут все подряд, и новосёлы главного корпуса – тем более.

Для них это масштабное мероприятие – как боевое крещение.

– Тебе не пора переодеваться и краситься? – заботливо поинтересовалась Ковалевская, по-кошачьи прищурив глаз.

Вера рассеянно кивнула и погладила солнечное сплетение. Сплетение ныло уже час – как едва подцепленная и загнанная только глубже заноза.

Отступать было некуда.

В груди нарастало биение, уровень кислорода в зале понижался, а голосовые связки уже обречённо приобретали глубоко лирическую форму.

* * *

То сжимаясь до кубика-рубика, то раздуваясь до футбольного стадиона, холл на втором этаже обрушился на голову, как ушат ледяной воды.

Не то чтобы Свят был не готов увидеть разношёрстную толпу костюмов с заключёнными в них людьми. Не то чтобы он не сам подписался под этой авантюрой.

Но подготовиться к сдаче на растерзание запахам, звукам и картинкам всё же не сумел.

Подтверждая его утренние опасения, Марина цепко висела на локте.

И упорно повышала общий уровень перегруза.

Отмахнувшись от её щедро политых духами волос, Святослав хмуро бросил:

– Поправь рога.

Нашарив глазами зеркало, Петренко послушался и подвинул правее пластиковые рога «а-ля сатир», что произрастали из художественного беспорядка на его голове. Рога были подкрашены фосфором и Олегу вполне шли.

При нужном освещении они легко могли сойти за настоящие.

Артур нарисовал на лице и шее множество ссадин и ран, а веки выкрасил чёрными тенями, довольно успешно мимикрируя под ещё свежего покойника. Свят ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой на лице и каплей красного лака в углу рта.

Когда он примерял этот незамысловатый костюм в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнув, он сообщил, что «упыри в моде при любой погоде», и мгновенно испарился, потому что ему было пора «ехать покупать цветы одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по непонятной причине он терпеть не мог смуглого Гатауллина.

Марина выглядела… достаточно неплохо.

Недостаточно хорошо для того, чей единственный козырь – внешность.

Её изумрудное платье фасона «летучая мышь» едва прикрывало зад и призывало любоваться фундаментом её безупречности не только спутника-упыря, но и всю мужскую половину студенческого человечества.

Как хорошо, что мне похрен.

Голову Измайлович венчала диадема в виде блестящей оранжевой тыквы.

Обхватив Свята за талию покрытой блёстками рукой, Марина непрерывно трещала, убедительно превосходя кудрявую физкультурницу Петренко по объёму звонких манипуляций словарного запаса.

Пытаясь найти Уланову унять пульсацию в висках, Свят медленно сканировал взглядом холл. Глаза привычно тормозили при виде задниц улыбок девиц.

В конце холла был растянут яркий транспарант с надписью «Welcome¹¹!». Под ним кишели расфуфыренные филологини. Лицом к ним и спиной к толпе стояла дама в чёрном платье – без плеч, но до пола. Её блестящие светлые волосы были собраны в пышный пучок на затылке, а роль под транспарантом была явно руководящей.

Уланова не мелькнула нигде.

Ужасно захотелось потереть лицо ладонями, но он вовремя вспомнил о вампирской пудре.

Неужели я зря здесь мучаюсь?

Размахивая флаерами с надписями «Happy Halloween¹²» и «Enemies of the Crown, beware¹³», к их компании приблизился до рвоты активный организатор. На его размалёванном лице сияла слащавая улыбка.

– Юристы? – громогласно уточнил он, раздавая флаеры. – Второй сектор. Вдоль тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол.

– Скоро начало? – поинтересовался Петренко, придерживая рог.

– После финального прогона, – махнул в сторону зала парень. – Остался один танец.

Движение людей по холлу возросло. Сделав десять шагов к дверям в коридор, Свят сдвинул брови и остановился: мимо валили эльфы и рыцари с факультета истории.

Филологи покинули блокпост у транспаранта и тоже зашагали к двойным дверям.

Именно за этими дверями начинался коридор, который вёл к актовому залу.

А значит, эти двери сейчас будут проверяться на резиновость.

К даме в длинном чёрном платье подскочил… Гатауллин с букетом розовых цветов.

Так значит, это «одна из солисток».

Её лица не было видно, но она явно говорила что-то занятное: обычно каменная морда математика ныне сияла, как окна в новой части корпуса. Он вырядился в костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Солистка в чёрном многозначительно постучала пальцем по запястью, и Гатауллин активно двинулся к залу, жестами показав ей, что цветы подарит позже.

Какого хрена ты вообще смотришь туда?

Непонятное смутное чувство влекло в сторону математика и его солистки.

К чёрту Гатауллина.

Кому есть дело до личной жизни Гатауллина, когда Улановой так нигде и нет?

– Да что ей здесь делать?! – рявкнул Адвокат, презрительно махнув рукой. – В своих безразмерных рубашках и с курсовой наперевес?! Каждому своё!

Сидит, небось, в общаге, читает про Вильгельма.

Горло сдавила липкая досада.

…Марина трясла его руку, что-то верещала и заливалась истеричным смехом. Кто-то наступил сраным копытом ему на ногу. В лицо густо пахнýло мерзким парфюмом, щедро вылитым на чью-то ненасытную харю.

Мир давил на череп, как душный вагон.

Святослав отступил к стене и стряхнул с локтя руку Измайлович.

– Что, заяц? Подышать? – угадала Марина, готовая прыгнуть за ним в курилку.

Елисеенко медленно покачал головой, не понимая, чего ему хочется больше всего.

Марина завизжала и ринулась сквозь толпу в объятия подруг с факультета туризма.

Спасибо, подруги.

Людей в холле стало на порядок меньше – основная их часть уже схлынула в коридор.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

…Голова мгновенно вынырнула из воды и завертелась, как флюгер. Отлипнув от стены, Свят лихорадочно забегал глазами по толпе.

Кто кричал «Вера»?

В голову почему-то не приходило, что Вер в университете могут быть десятки.

Из коридора заорала песня Адель, которая, видимо, и знаменовала финальный прогон.

И в ту же секунду солистка Гатауллина обернулась в сторону зала.

Внезапно.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Холл за спиной у дамы в чёрном искрит и расплывается. Всё видится будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

Где-то тут Марина… Где-то тут М…

Не в силах думать о выводах, которые сделает Марина, Святослав застывает, собирая по крупинкам всё, что видит.

– The-re is a fi-re starting in my heart¹⁴, – нарастает за спиной глубокий голос Адель¹⁵.

Дама в чёрном платье поднимает бледную руку и с улыбкой машет тому, кто её звал.

Её. Звали всё-таки её.

Кокетливо поздоровавшись, она подхватывает длинный подол и делает шаг к коридору.

Из продольного разреза в платье показывается тонкая лодыжка.

Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке.

Каждому её шагу вторит рваный ритм чувственной музыки.

– Fi-nal-ly, I can see you crystal clear¹⁶…

Тугой чёрный корсет плотно облегает спину и крепко поддерживает грудь. Шнуровка корсета полупрозрачна. Она бежит по линии между рёбрами и ныряет в складки подола.

Её бледные плечи и острые ключицы обнажены. Шею обнимает отдельный от платья воротничок. На её правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; они собраны в гладкий высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые?

Ах, вот оно что. Её волосы залиты блёстками.

Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

– See how I'll leave with every piece of you¹⁷…

Она плавно кивает какому-то кретину сокурснику и поводит плечами, заостряя ключицы.

Не смотри сюда. Посмотри на меня… Посм… Не смотри. Твою же м…

Повернув голову, она мгновенно находит в ненужной толпе его лицо и вспарывает его глаза прямым открытым взглядом; под её ресницами пляшут хэллоуинские черти.

Не смотри на меня. Не смотри на меня.

Желудок ухает вниз и разлетается на мелкое крошево где-то у начищенных туфлей.

– …gonna fall, rolling in the deep¹⁸…

Её веки подчёркнуты серыми тенями и полуприкрыты; голубые радужки похожи на жидкую сталь видны лишь наполовину. И эта томная, влекущая до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться под солнечное сплетение.

Это ты? Это ты, клетчатая лучница?

Она приоткрывает губы и наконец отводит от него взгляд. Тонкие пальцы вгрызаются в подол и комкают его в кулаке. Ещё два удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью, обдав его шлейфом сладко-горького парфюма.

Это атлас. Её платье из атласа. Из атласа.

Мысль была до того тупой беспомощной, что он испугался за свой разум.

Наконец вдохнув, Свят опёрся на стену, пытаясь запомнить её взгляд выглядеть невозмутимо. Рывком расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, он тупо смотрел, как Марина возвращается от туристических подруг.

– Святуш? – потянув его за рукав, приглушённо позвала она. – Точно не нужно на улицу?

Её голос булькал и проваливался в воздушные ямы; в ушах стучала кровь.

Не называй… меня… Святушей. Я не… Твою мать.

– Пойдём в зал, – хрипло бросил он и нетвёрдо шагнул к двери.

В голове ещё летал пепел от кинестетического взрыва.

– Почему кинестетического? – рассеянно поинтересовался Адвокат, прикладывая кусочки льда к вискам Хозяина. – Это ведь было зрительное… удовольствие.

– Нет, – твёрдо оспорил Судья. – Это была тактильность.

Я чувствовал этот атлас твоей кожей.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; в углах зала горели импровизированные факелы.

Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало.

Проталкиваясь между людьми, он искал в толпе обнажённую спину под атласным платьем, не представляя, что будет говорить, когда найдёт…

Но она будто превратилась в летучую мышь и улетела в чёрное окно.

Перед глазами колотилась лишь безликая масса людей, и в горле медленно росла злоба.

– But you played it, You played it, You played it, You played it to the beat¹⁹…

Кто-то мёртвой хваткой вцепился в его рукав. Судорожно обернувшись, Свят ощутил острое разочарование: это рогатый Петренко тянул его к стене, заметив несколько мест.

Прогон наконец завершился, но его можно было лишь слышать: сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль занавеса горели тыквы поменьше, которые были куда сильнее похожи на настоящие О’Лантерны.

Приди в себя. Приди в себя.

Где она? За кулисами?

…Выскочить из зала.

Ворваться за кулисы, залитые серым сумраком. Туда едва ли доползают зловещие тени тыквенных свеч. Пол нежно изрезан лучами дальних софитов, а смазанный шум зала приглушён. По паркету цокают тонкие каблуки; шуршит тяжёлый атласный подол.

Поймать твой взгляд и подойти близко.

Так близко, чтобы ты растерянно отступила. Чтобы тяжело дышала; чтобы ритмично вздымалась грудь под чёрным корсетом.

Протянуть ладонь и провести пальцами по твоим ключицам.

Опусти веки. Приоткрой губы. Отклони голову; открой шею. Доверяй мне.

Пусть взлетит твоя рука, и сомкнутся эти тонкие пальцы на моём запястье.

Потянись навстречу. Пусть мой язык пробежит по твоим губам.

…В низ живота рванулась горячая волна. Изо рта вырвался хриплый выдох.

Остановись.

Это просто невероятно. Просто. Невероятно.

Это была Вера Уланова.

Которая чертила на салфетке классификацию английских архаизмов и грызла куриное бедро на заплёванной общажной кухне. Которая поддерживала разговор на любую тему, подворачивала рукава неглаженых рубашек; знала о переносах и злобах не по адресу.

Которая цитировала котёнка Гава и искромётно подкалывала его самолюбие.

Которая была не только золотым контуром самых тёплых его мыслей, но и…

…охренительно привлекательной до безумия сексуальной девушкой.

Где твои неглаженые рубашки, Уланова? Протяни мне руку помощи, надень джинсы. Давай поговорим о санкционных интенциях.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и выкрикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий Numb под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

* * *

Руки тряслись так отчаянно, что пластиковый стаканчик ломался и брызгал на грудь водой. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён.

Тебе петь… Тебе сейчас петь!

Опрокинув в рот половину стакана, Вера быстро обтёрла остальной водой шею и уткнулась пальцами в стену, пытаясь удержать равновесие. Хотелось, чтобы в закулисной толпе мелькнула Алиция Марковна; её задорные глаза и весёлые пряди цвета неба всегда прибавляли сценических сил.

Но Мальвина уже заняла своё место в зале; она и так вылила на подопечных ведро поддерживающих тирад.

Голосовые связки жалобно трепетали. Сердце избивало ключицы.

Ключицы.

Он смотрел на ключицы. Его руки дрожали.

Они дрожали, я видела.

Внутри лёгких было столько воздуха, что голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… но всё расплывалось.