Как солнышком мою жизнь осветило! Ведь я себя семейным человеком почувствовала, вроде бабушки при Сашеньке. Она приехала слабенькая, худенькая, как есть, – недоношенная. А здесь на сосновом чистом воздухе, да на парном молоке так поправилась и зарумянилась, что не узнать».
У Марины из горла рванулся изумленный возглас: «Так Сашенька – это девочка?!» – но она задавила его и только слегка покашляла. – «Ну, хоть кто-нибудь называл ее мальчиком?! Нет, только – «ребенок», «дитя», «Сашенька». Но ведь и девочкой ни разу не назвали». Она снова включилась в рассказ бабы Лиды.
«Анна Петровна как приедет проведать, так и ахает. Татьяна Николаевна все меня учила по науке делать, не как в деревне. Сашенька росла в чистоте и холе. Я днем с ней гулять на солнышко выходила, а как она заснет в колясочке, во дворе возилась. А летом по травке она уже и пошла у нас, и лопотать начала. За всю жизнь я себя такой счастливой не чувствовала, а потом мое счастье таким горем обернулось!
До середины июня Татьяна Николаевна занятия вела, чтобы учеников подтянуть, в районо отпуск оформила, а сама работала. А потом простилась, приглашала в гости приезжать и уехала. А я как снова осиротела. Ночами спать не могла, тосковала, все, думаю, завтра же поеду, а днем за делами немного отвлекалась. Татьяна Николаевна снялась с Сашенькой в годик и мне фотокарточку прислала, как словно родне. Тут я и вовсе решилась съездить в гости, а чтоб не с пустыми руками, черники привезти, побаловать их. Да пока ягода поспела, ее уж и в живых не стало. Анна Петровна мне не сообщила, не вспомнила. Да как мне ее судить? Она ведь дочь потеряла. А случай-то какой страшный! Татьяна Николаевна с колясочкой гуляла и остановилась у прилавка яблок купить. И пока она рассчитывалась, коляска вдруг как покатится, да прямо на дорогу, а там – машина. А она, голубушка, оглянулась – да как бросится! Коляску из-под колес вытолкнула, а сама погибла».
Рассказчица умолкла. Она уже давно тихо плакала, не утирая слез, плакала и Марина, потрясенная трагической судьбой папиной сестры. Но в этом месте она собралась с духом и спросила:
– Лидия Ивановна, а как же вы узнали все это?
– От Анны Петровны узнала, а она – от милиции. Только не сразу. У Нины Седых сын после армии на «Скорой» шофером работал и как раз на той, какую вызвали. Он приехал через три дня и рассказал, что Татьяна Николаевна под машину попала, вроде, улицу переходила, а ребенок не пострадал. Как Нина мне это пересказывала, помню, а потом – ничего не помню. Очнулась в больнице в райцентре, какое-то состояние, забыла слово, перед разрывом сердца.
– Предынфарктное?
– Да, вроде так. Месяц пролежала. А как очухалась, поехала в город, Сашеньку проведать, сиротинку круглую. Дом нашла по адресу. Анну Петровну сперва не узнала, так она состарилась. Она мне рассказала, как дело было. Поплакали мы с ней вместе, я и спрашиваю, где же Сашенька? А она говорит, что ее забрали родственники отца из Кемеровской области. Я попросила адрес, чтобы съездить к ней. А она строго так посмотрела, нет, говорит, нельзя. Это хорошие люди, девочку удочерили, надо тайну сохранять.
С трудом проглотив комок в горле, Марина спросила, можно ли взглянуть на ту фотографию.
Лидия Ивановна тяжело поднялась и шаркающей походкой побрела в комнату. Она поскрипела какой-то дверцей, пошуршала и принесла фото, на которое Марина воззрилась, как верующий на чудотворную икону. Но никакого чуда не произошло. Она смотрела на черно-белую фотографию худенькой невзрачной женщины, держащей на коленях ребенка, и припоминала, что вроде бы видела ее дома, но не в альбоме. Кажется, она хранилась вместе с письмом. Пухленькая с «перевязочками» на ручках девочка, приоткрывшая ротик, казалась удивленной. Круглая, как шар, абсолютно лысая головка безо всякой шеи лежала на кружевном воротничке нарядного платьица, а на макушке каким-то чудом держался большой белый бант.
– А дома у вас что ли нет такой карточки? – вдруг подозрительно спросила Лидия Ивановна.
– Была, конечно, да только ее украли, – сказала Марина чистейшую правду, которая казалась столь невероятной, что пришлось добавить, – с другими вещами прихватили.
– Не уберегли, значит, – осудила Лидия Ивановна и спрятала фото в карман фартука, как будто боялась, что его сейчас похитят.
Марина не решилась попросить у нее столь дорогую вещь, да и не понимала, как это может ей помочь. «Узнала много всего, но нисколько в голове не прояснилось. Надо сесть и все обдумать». Она посмотрела на часы, скоро ли автобус. Лидия Ивановна успокоила ее:
– Посиди еще, успеешь. Как люди к магазину потянутся, так и ты пойдешь. Расскажи мне еще что-нибудь про Москву, про вашу семью.
Марина сквозь пожелтевший тюль взглянула в окно на улицу – и опять мурашки побежали по спине. Мимо дома неторопливо шел молодой мужчина, тот самый, «молодой в светлом костюме», который вчера стоял на остановке у завода. Лидия Ивановна тоже заметила прохожего:
–Нет, этот дачник в другую сторону идет.
Марина точно знала, что с солнечной улицы сквозь сетчатую штору в комнате ничего разглядеть невозможно, но мужчина был так близко, за забором неширокого палисадника, что она с трудом подавила желание нырнуть под стол. Проводив его взглядом, Марина принялась не очень связно рассказывать про папу и маму, про Университет, про газету, про Машу, а Лидия Ивановна благодарно кивала ей и приговаривала:
– Вот и хорошо! Вот и слава Богу!
Вспомнила Марина и про поездку в Ленинград («Как хорошо-то!»), и про несостоявшуюся из-за очередного финасового провала папы поездку по городам Золотого Кольца («Как жалко!»). Когда наконец до отхода автобуса осталось десять минут, она подхватилась, поблагодарила пригорюнившуюся Лидию Ивановну, попрощалась с ней и заторопилась на улицу. Не выходя из калитки, огляделась: автобус уже стоял у магазина, в нем сидели пассажиры, никого подозрительного не было видно. Надвинув шляпу до предела, Марина скорым шагом подошла к автобусу и уже ставила ногу на подножку, когда сзади донеслось: «Стой, Марина, погоди!» – баба Лида, отдуваясь, догоняла ее. Подойдя, протянула небольшой сверток:
– Возьми, раз тебе память о тетке дорога, а то я уж не молоденькая, а помру – оставить некому.
Марина быстро развернула пожелтевшую газету, глянула: фотография Тани, – поцеловала старушку в морщинистую щеку и вскочила в автобус, взревевший мотором.
8
Устроившись на заднем сиденье и глядя на мелькающие за окном сосны, Марина думала об услышанном. «Нет, какой сюрприз, что у Тани родилась девочка! И живет сейчас где-то в Кемеровской области моя двоюродная сестра, зашифрованная бабушкой Аней. Правда, это ничего не меняет.
Вот если бы она оказалась дочкой Краснова, тогда все сразу объясняется: у Краснова есть его дочь, наследница богатства, его сын не хочет делиться и пытается ее убрать. Он получает ошибочные сведения, что это Маша Белых. Он знакомится со мной, что подобраться к Маше. А я – такая наивная дура, и верю ему. Нет, не сходится. Может, я и такая наивная, но зачем ему письма, если у него уже была информация? Нет, сходится. Андрей решил что-то уточнить, тогда и понадобились письма, они подтвердили какие-то его подозрения. Это – реально». Такой вывод был неприятен Марине, но она упорно рассматривала эту версию, не поддаваясь эмоциям.
При въезде на асфальт водитель остановился и подобрал троих пассажиров. Очевидно, они подошли с той стороны, куда указывала стрелка. Туда и была проложена асфальтовая дорога, а в Белый Яр с нее сворачивала трясучая гравийная.
«А раньше и этой дороги не было. Живя в такой глуши, как могла бы тетя Таня вступить в любовную связь? Может, это был курортный роман? Нет, Краснов не ездил отдыхать, он все время на заводе вкалывал, какое-то новое производство внедрял. На каком-нибудь слете передовиков? В театре? А что такого невозможного? Ездила же она в город: в гости к матери или по школьным делам. Может, это была разовая встреча, случайная? А с чего бы любящая жена стала искать любовь на стороне? Может, у Александра Потапова была плохая наследственность, или он был бесплодный? Поэтому бедная женщина решилась на такой обман. Ну, нет, уж если бы тетя Таня такой подлог устроила, то она бы никому, ни единой живой душе, даже под пытками бы не призналась. Тогда никто бы вообще ничего знал, включая обоих Красновых».
Марина с облегчением отбросила эту версию. Никак не могла тетя Таня, какой предстала она в рассказе Лидии Ивановны, быть любовницей женатого мужчины, будь он хоть трижды красавец, герой труда и Нобелевский лауреат!
Дальше автобус поехал быстрее, хотя в старом асфальте попадались огромные ямы и колдобины, но по мере приближения к городу, дорога становилась все лучше. Вот он миновал какие-то поселки, деревеньки, лесочки, выехал на шоссе, перешедшее в окраинную улицу. Улица как-то бочком влилась в Красный проспект, прямой как стрела, и все более нарядный по мере приближения к центру. Проехали Оперный театр, уже знакомый Марине. «Вот скоро и автовокзал, а там еще пять остановок на трамвае. Ну и разбросанный же город! – Марина вспомнила лекцию на пути из аэропорта, – А я не поверила, что он третий по величине после Москвы и Питера. Высоток здесь мало, зато неба много».
К дому Марина подошла уже в седьмом часу. Она устала, вспотела в чужой тесной одежде, к тому же искусственный шелк был ничуть не прохладнее брюк. Хотелось скорей помыться, переодеться и выпить чего-нибудь холодного. Но калитка была закрыта, и ни на звонок, ни на стук никто не выходил. Марина осмотрела калитку, но никакой записки не обнаружила. Куда же делась Катя? И долго ли придется ее ждать? Марина почувствовала себя какой-то незащищенной. «Без паники! – уговаривала она себя, – Катя скоро вернется, она, наверное, пошла в магазин. Надо поглядывать на часы». Прошло пять минут, потом еще десять, и послышался знакомый голос:
– Марина! Иди сюда! – Катя махала ей рукой от калитки соседей через дом. Марина подошла. Тетя Катя выглядела непривычно, не по домашнем. Она была одета в нарядную шелковую блузку и черную юбку, волосы заплетены в косу и уложены на голове «короной».
– Давно ждешь? Уж извини, что так получилось! А я все бегаю, выглядываю, не приехала ли ты? Я забыла вчера сказать, что меня Полина Григорьевна на годовщину позвала, мужа поминает. Может, и ты немного с нами посидишь? А то я ей помогала, не приготовила ужин. А не хочешь, так вот ключ, помойся пока, а я через полчасика приду.
Марине совсем не хотелось есть, а сидеть с незнакомыми людьми на поминках – тем более, но сегодня мысль остаться в доме одной была ей неприятна. Тут на улицу вышла сама Полина Григорьевна, кругленькая невысокая женщина лет шестидесяти, и с ходу включилась в разговор:
– Здравствуйте! Вы, что ли, Марина – внучка Анны Петровны? Так не стойте, как чужая! Проходите в дом, не стесняйтесь, посидим по-соседски!
Марина дала себя уговорить, и поэтому оказалась за столом в обществе тети Кати и второй соседки Вали, примерно одного возраста с тетей Катей. Тут же у нее в руке оказался блинчик, а перед носом – полная до краев тарелка окрошки. Еле-еле удалось ей отбиться от выпивки (помогла тетя Катя), так насели на нее разогревшиеся графинчиком домашнего винца соседки.
Поминали мужа Полины Григорьевны – Матвея Матвеевича, умершего не год, а уже два тому назад. Марина вскоре перестала жалеть о потерянном времени, так как выяснилось, что Матвей Матвеевич работал водителем на грузовой машине. Он всем соседям помогал: дрова ли привезти, мебель. Именно его и попросила Анна Петровна привезти с кордона Танины вещи в тот роковой год. Марине очень хотелось расспросить получше его вдову, но она ждала удобного момента.
Разговор шел о делах обыденных. Обсудили, что у кого выросло в огороде. Потом переключились на детей, сначала – на дочь хозяйки дома, потом поговорили про сына Вали. Когда дошел черед до Пети, Катя стала сокрушаться, что его, скорее всего, обманет хозяин фирмы такси.
– Боюсь, ничего он не получит. Обещали, что за год машину отработает, поэтому он согласился на маленькую зарплату. Но Петя уже полгода переработал, а хозяин – ни в какую. Говорит, что расходы на ремонт большие. А как они будут маленькие, если машина такая старая, вся разбитая? То одно сломается, то другое…
– Да, с этими хозяевами не поспоришь, – вздохнула Валя. – Договор никакой не подписывали?
– Нет, все только на слово.
– А, может ему к участковому сходить? Александр Филиппович сможет на этого жука повлиять.
– А он еще не на пенсии?
– Нет, все только собирается. О, вот бы Пете и пойти на его место в милицию работать! Он парень крепкий, головастый, после армии.
– И не говори, Валя! Мы с отцом думаем, чем это частное такси, так лучше бы на железную дорогу пошел. Но его машиной поманили, он и соблазнился.
Полина Григорьевна, сочувственно покивала головой. За разговором она не забыла про обязанности хозяйки и, едва возникла пауза, принялась усердно потчевать гостей вином и закусками:
– Ешьте, пейте, да спеть не забудьте, как, бывало, Матвей говорил, покойничек. Ох, любил, попеть с гостями! – она всхлипнула.
– А что? И споем, правда, Катя? – откликнулась Валя и, не дожидаясь ответа, завела, – «Огней так много золотых на улицах Саратова…»
Голос у худенькой невысокой Вали оказался неожиданно низким и с цыганским надрывом. На тонкой длинной шее от напряжения вздулись голубые жилки.
«…Парней так много холостых, а я люблю женатого», – поддержала ее тетя Катя, тоном повыше и, пожалуй, погромче. Хозяйка, подперев голову рукой, умиленно слушала их немного нестройное, зато громкое пение. После второго куплета Марина решилась тихонько спросить:
– Полина Григорьевна, а что Ваш муж рассказывал про ту поездку на кордон?
– Ох, уж натерпелся! Уехал на полдня, а вернулся только назавтра к обеду, ладно хоть в отгуле был. А я как испереживалась! Попали в грозу, у Тани роды начались, он за врачом поехал, да чуть не утонул. На рассвете только машину вытащили, а Татьяну не то что на грузовике везти, ее и трогать нельзя было. Он записку-то уже утром в райцентр отвез, вернулся в город голодный, грязный, не спавший. Правда, подработал немного: кого-то из деревни в аэропорт отвез, аж в самое Толмачево.
– Из какой деревни, из Белого Яра?
– Да я почем знаю? Может, где по дороге попросились. Тогда же доехать до города – целая оказия была. Потом уже через месяц снова туда ездили с Анной Петровной.
Она замолчала, вслушиваясь в пение, и вдруг, оглушив Марину высоким, почти как сопрано, голосом, подключилась к последней строчке: «…А я люблю женатого». Певицы так разошлись, что закончив одну песню, затянули следующую – «По Дону гуляет казак молодой». Марина присоединила и свой голос. Допев до конца, соседки единодушно одобрили ее вокальные данные, «не хуже, чем у Коли с Леночкой». А Катя гордо сказала:
– Марина не только петь может, она в Университете учится и в газете работает.
– Да, кстати, – к слову вспомнила Марина, – мне надо бы сегодня еще поработать над статьей.
– Подождите, хоть чаю выпейте с булочками, – Полина Григорьевна засуетилась, накрывая к чаю.
Катя стала ей помогать, а Валя заинтересовалась:
– О чем же Вы статью пишете? Про Новосибирск?
Говорила она совсем тихо, даже не верилось, что только что горла из этой русоволосой женщины лились такие мощные звуки.
– Про завод и его бывшего директора, он теперь в Москве человек известный, могут напечатать.
– А я, представляете, работала на том заводе, давно, сразу после техникума. Два года на АТС отработала, а потом уже на почту устроилась. Зарплата меньше стала, но уж очень ездить далеко было, да еще эти круглосуточные дежурства.
– А в семьдесят девятом Вы там не работали? Директора Краснова не помните?
– Как раз работала и директора, конечно, помню. Его трудно забыть: он такую реконструкцию провернул, до сих пор за счет этого завод не умер. Да и собой был такой видный мужчина: молодой, высокий, энергичный.
Это просто был подарок судьбы, и Марина сразу спросила:
– А не было у него здесь романа какого-нибудь, раз он такой интересный?
– Любовь у него была, очень тайная, никто и не знал.
– А ты, Валь, откуда знаешь, если тайная? – вмешалась Полина Григорьевна, расставлявшая чашки с чаем. Валя неторопливо продолжала свой рассказ: то откусит булку, то отхлебнет чай. Марина машинально уплетала сдобу, стараясь не проронить ни слова.
– А я их видела, когда на АТС дежурила. Вечером после работы, уже все ушли, а они шли от заводоуправления напротив нашего окна. Такая девушка симпатичная, стройненькая. И не держались за руки, а видно было – хорошо им вместе. И так, не спеша, беседуя, дошли они до проходной и разошлись.
– А почему сразу – любовь? Просто случайно вместе шли с работы, – опять не утерпела хозяйка дома, не забывая подложить Марине очередную булочку.
– Да нет, что бы он пешком шел, у него машина стояла на территории? Это он девушку провожал, а она, наверное, кем-то в заводоуправлении работала. Так они друг на друга посмотрели – и разошлись: она – в проходную, а он – обратно, к машине. Я ее потом несколько раз видела, когда в пятницу в пересменок выходила, она в автобус садилась, который на базу ездил. Приметная девушка: глаза голубые и куртка голубая красивая.
– А фамилию ее или должность не узнали? – проглотив последний кусок, быстро спросила Марина.
– Нет. Зачем мне? Языком трепать, да сплетни носить? А Вам это зачем? Уж не собираетесь ли Вы про это писать? У некоторых журналистов – ни стыда, ни совести.
Валя смотрела на Марину с крайним неодобрением.
– Ну, нет, про это я писать не собираюсь! – совершенно искренне заверила Марина собеседницу.
– Нет-нет, что ты, Валя! Марина – совсем не такая, она сплетни не собирает, – поддержала по-родственному Катя, в глаза не видавшая Марининых статей.
«Обязательно пришлю ей почитать парочку», – с благодарностью подумала Марина.
9
Только в десятом часу вечера, Марина смогла начать «работать над статьей». Раскрыла блокнот на любовном треугольнике, штриховые линии провела сплошными, задумалась. «Кто она, эта девушка? Была ли она действительно любовницей Краснова? Могли ли они так тайно встречаться, что даже заядлые сплетницы, вроде Надежды Дмитриевны, ничего не узнали? Куда она ездила по пятницам? Не на свидание же в заводском автобусе? Может, она жила в этом Завражино? Тогда о ней можно там и разузнать. А если повезет, то и про то, что случилось на базе. Придется завтра с утра ехать туда, искать бывших там 20 лет назад очевидцев. А что я знаю о тете Тане?» – Марина нарисовала ниже первой другую схему. Главный квадрат – «тетя Таня», от него 4 стрелки в нижний ряд в квадраты: «муж Саша (погиб)», «авария», «ребенок (удочерили)», «фотография (украли)». «Фотографии крадут, например, чтобы дать киллеру. Но зачем красть фото давно погибшего человека? Бред какой-то! Нет, бред – самое легкое объяснение, сумасшедший преступник – и все тут. Есть здесь простое логичное объяснение. И я должна его найти».
Марина вставила еще один квадрат «роды» между гибелью Саши и аварией и внимательно посмотрела на получившуюся цепочку: «Случайный ряд, роковая судьба? Или чья-то злая воля? Чья, Краснова? Зачем ему это?» Марина искала и не находила никакой связи между событиями нынешними и двадцатилетней давности. Ей казалось, что разгадка где-то близко, может, осталось задать всего один вопрос, но какой и кому?
Она решила проставить точные даты и пошла к Кате за помощью. Катя в зале пила чай с конфетами и смотрела телевизор, приглушив звук. Чайник с кипятком, заварник и вторая чашка стояли наготове. Она сразу налила Марине чай и спросила:
– Ну, как, статья получается?
– Не хватает материала, хорошо бы завтра съездить на заводскую базу. Не знаете, где это Завражино, как до него доехать? На автовокзале нет такого автобуса.
– Нет, никогда не слышала. Автобус может и от вокзала ходить, и от метро, и от завода, – Катя немного подумала. – Давай завтра с утра сходим на почту к Вале, она даст позвонить на завод.
– Точно. Как это я сразу не догадалась? Расскажите мне еще про тетю Таню, а то я дат не знаю. Когда ее муж разбился? Когда она родила? Когда погибла?
– Саша погиб, точно помню, в восьмидесятом году в последний день мая, только первое тепло установилось. А Таня – в восемьдесят первом в июле… – Катя достала из шкафа альбом, открыла, – вот она в гробу, и дата 25.07.81, значит двадцать третьего погибла. Ну, точно – двадцать третьего! Обязательно надо будет помянуть, царство ей небесное! И как из головы вылетело? Я же на Троицу ходила их с тетей Аней могилки проведать. А потом уже – на мамину пошла, она на том же кладбище…
– Тетя Катя, простите, – как можно мягче остановила ее Марина, – но Вы не сказали, когда тетя Таня родила.
– А Таня родила летом, раньше срока, а в июле или в августе – не помню. Мы ведь даже не знали сначала, потом нам уж сообщили, когда она в больнице лежала. Ну, мы с мамой к ней приходили, свиданий не было, только передачу приняли. Ты уж извини, столько лет прошло, помню только, что жарко очень было, а дождей мало. Замучились огород поливать.
– А Вы не помните, это было раньше или позже того, как мама приезжала?
– Да разве Лена в тот год приезжала? Ты, наверное, спутала, Марина. Как бы она одна с маленьким ребенком поехала, ведь в тот год Коле отпуска не дали? Вот на другое лето они вдвоем приезжали, но уже на похороны Тани.
«Ничего я не спутала. У Маши в паспорте черным по белому написано «Место рождения – г. Новосибирск»», – хотела возразить Марина, но сдержалась и не стала спорить с теткой. Наверное, та преувеличила степень близости, не так уж часто они виделись с бабушкой Аней, пока пожар не привел их под эту крышу. А летом в заботах об огороде и вовсе некогда было по гостям ездить. Расстояние – большое, транспорта было мало, телефона не было и нет. Конечно, бабушка когда-нибудь да сказала родственником о кратком визите снохи и рождении внучки, да это все забылось, вытесненное драматическими родами Тани. Можно предположить, что они случились вскоре после…
– Марина, не слышишь?
Задумавшаяся Марина вздрогнула:
– Что, теть Кать? Спасибо за чай, добавки не надо!
– На здоровье, Мариночка! Только я – не про чай, я говорю, можно в атласе Завражино поискать. Вон, у Пети на полке с краю стоит большая книга – «Атлас автомобильных дорог».
– Вот хорошо! Сейчас посмотрю, а потом еще поработаю. Можно я альбом прихвачу, перед сном полистаю?
– Бери, конечно, завтра же последний день.
«Завтра – последний день!» – тревожным эхом отдалось в голове Марины.
10
«Последний день, последний день!» – эта фраза преследовала Марину, она звучала везде: в скрипе двери, в ритме ее торопливых шагов, стуке трамвайных колес, тарахтении мотора автобуса. Ох, уж этот автобус – самый медленный на свете!
Марина поздно засиделась в эту ночь. Уже Катя досмотрела кино, новости и прогноз погоды: в Москве потеплеет до 22-х, но временами дожди, – и пошла спать. Уже стихли городские шумы, не лаяли соседские собаки. В доме стояла тишина, нарушаемая изредка грохотом машин, проносившихся по соседней магистральной улице, и от того – еще более глубокая.
Марина очень хотела докопаться до логики всех странных и страшных событий. Она начала с атласа, но в нем не было Завражино, зато из него выпала карта «Окрестности Новосибирска. Туристская схема». Марина разложила карту под самой лампой и быстро нашла Белый Яр на берегу Оби там, где великая река, не желая сразу течь в Северный ледовитый океан, разворачивалась к северо-востоку. Стало понятно, почему проложили новую дорогу: от деревни ближе было доехать до областного центра, чем до районного. И дорога здесь не петляла в обход болот и речек, а сразу выходила на асфальтовую, которая кончалась на берегу Оби у прямоугольника с надписью «база отдыха». Если бы не болото и речка, по прямой от нее до деревни всего километров пять. Понятно стало и направление просеки: здесь вся сеть просек была развернута вдоль границы района. Куда же вела та старая дорога, по которой теперь за грибами ходят? Получалось, что никуда. Выходящая на край деревни просека уходила в глубь лесного массива и там, на болоте обрывалась. Лишь маленький черный прямоугольник обнаружился сбоку возле пунктира – условный знак «одинокое строение».
«Скорей даже – очень одинокое строение. Что это за избушка на курьих ножках?» – размышляла Марина. – «От нее хоть до базы, хоть до деревни – те же пять км. Надо же, равносторонний треугольник получился! Но не равноценный: до деревни нет болота, зато есть дорога. Кому вздумалось жить в таком глухом месте, где до ближайшей деревни – час ходьбы?»
Неожиданная догадка заставила Марину вскочить, грохнув стулом. «Кому-кому, леснику – вот кому! Это еще в бабушкином письме было: «…от кордона до Белого Яра – час ходу лесом». Надо же, не видеть то, что у меня под самым носом! Не удивлюсь, если где-то рядом найдется и Завражино», – едва подумала Марина, как у нее перед глазами возникло это слово, написанное белыми буквами на выцветшем синем фоне. «Конечно, рядом. И безо всяких «если»». Перед ней полностью всплыла надпись на указателе. Первый раз она не разглядела его, но на обратном пути полминуты смотрела на него в упор и невольно запомнила. Крупно: «База отдыха», ниже помельче: «завода такого-то», внизу снова крупно: «Завражино».
Марина схватилась за блокнот. Значит, есть связь! И все эти люди и события связаны, начиная с директора и кончая пропажей фотографии. Она обвела обе схемы овальной рамкой и подписала под ней «Маша». Двадцать лет назад здесь завязался какой-то непостижимый узел, а крайней сегодня оказалась Маша. Спокойная и добрая Маша – совершенно невинный человек, не совершивший никакого преступления, кроме того, что родилась в этом городе. А теперь на нее покушаются, как когда-то на Таню.
Марина убрала карту на место и раскрыла альбом. Таня-невеста выглядела очень счастливой и привлекательной. Простое милое лицо, русые волосы подняты в прическу, сверху – короткая фата. Марина сразу вспомнила свой сон и жуткое ощущение, что Таня обречена.
Она решила рассмотреть все под другим углом. «А с чего я взяла, что покушались на Таню? Если даже Саша упал не случайно, Тани там не было. Роды были тяжелые по причине слабого здоровья. А при аварии толкнули не Таню, а коляску. Если кого и хотели убить, так это – Сашеньку. Опять – покушение на невинного человека, младенца. Кстати, родившегося тоже в Новосибирске и в том же году. В том же году?..»
Опять забрезжило предчувствие какого-то озарения. Марина торопливо достала из сумки подарок бабы Лиды, развернула газету. Таня – похудевшая и осунувшаяся, волосы забраны в хвостик – серьезно смотрела прямо в объектив. Сашенька, похожая на Колобка, приоткрыв ротик, смотрела чуть выше, видимо, ее внимание привлекли игрушкой. Марина перевернула фотографию. Вот оно! На обратной стороне мелким разборчивым почерком было написано: «Сашеньке – 1 год. 1 июля 1981 г.»
…По лесной просеке шла тетя Таня в белом платье и длинной прозрачной фате. Стемнело, только небо еще светилось прямой уходящей вдаль полосой. На ветках висели какие-то клочья: то ли туман, то ли обрывки фаты. Хрупкая фигурка в белом побежала по дороге в глубь темного леса, туда, где притаилась опасность. Не фата, а светлые волосы развевались ветром. Да это же… «Маша! Стой!» – отчаянно крикнула Марина…
Она проснулась и подняла голову от стола. За окном светлело предрассветное небо. «Пять утра. Когда же я отключилась? Наверное, в час или в два. А еще думала, что до утра не усну – после стольких открытий!»
Когда-то маленькая Марина задала маме вопрос: «Почему люди обманывают?» Мама, всегда серьезно относившаяся к «детским вопросам», ответила: «Чаще – из-за выгоды, но иногда, чтобы уберечь человека от горя. Например, врачи не говорят больному, что он скоро умрет». Обман, который ночью раскрыла Марина, был именно ложью во спасение. Не было двух девочек и двух преследователей, все сошлось в одну линию.
«Но как они все ловко провернули!» – восхитилась Марина. – «Ведь мне было уже два с половиной, а я ничего такого не помню. По правде говоря, я даже переезд в Москву не помню. А почему, если вдуматься?»
Это было сознательное замалчивание младенческого периода жизни девочек. И про роды в Новосибирске мама рассказала только тогда, когда Маша паспорт получала. На прямой вопрос ответила, а никаких подробностей сочинять не стала. Все воспоминания Марины о детстве, даже фотографии – только вместе с Машей. И никогда никакой разницы в отношении. Все знакомые говорили, что Марина похожа на папу, а Маша на маму. А ведь Елена Алексеевна не была блондинкой, она осветляла волосы. Но Маша переняла у нее жесты, интонации, привычки, черты характера.
«Да, а как же бабушка Алла? Их с дедушкой невозможно было обмануть, приехать в Москву и заявить: «Познакомьтесь со второй внучкой, Машенькой, ей годик. Мы забыли вам раньше сказать, что она родилась». Значит, бабушка тоже все знала и молчала. Ну, так и я не проболтаюсь. Это у нас семейное. Господи, все тело затекло!» – Марина потянулась и снова уставилась на свою схему. Она пока не нашла никакой причины кому-либо желать смерти хоть Саше Потаповой, хоть Маше Белых. Удочерение, конечно, – тайна, но не та, за которую убивают.
«Предположим, что причиной, вернее, первопричиной был этот любовный треугольник. Кто-то совершил преступление в Новосибирске, а последствия выплыли недавно в Москве. Значит, опять сошлись или две, или все три части треугольника: Краснов-старший, кто-то за его покойную жену (например, Андрей, как это ни печально) и любовница, о которой мне почти ничего не известно. Только то, что она работала в заводоуправлении и регулярно ездила на автобусе в Завражино».
Марина пошла умываться, стараясь меньше шуметь, но Катя, оказывается, уже проснулась.
– Ты, что это ни свет ни заря поднялась? – спросила она, позевывая.
– Да, вот, нашла я это Завражино, поеду на заводскую базу, поснимаю. Там, говорят, места красивые. Только не знаю, что надеть. Опять жару обещали, а в костюме мне вчера было тесно.
– Ну, то белое с красным возьми, силуэт трапеция, оно новое, не ношенное, может, раз всего Соня одела. Его Валя отдала, по дешевке на барахолке брала, а оно ей узко оказалось. Прошлым летом было модно с такими буквами носить. А не нравится, давай в шифоньере посмотрим, Соня не обидится, она не жадная у нас.
Марине стало понятно, откуда в гардеробе Сони, девушки с хорошим вкусом, появилось платье такой кричащей расцветки. Все остальное было недорогое, но вполне приличное. Марина придирчиво осмотрела предложенные ей вещи Сони и выбрала серенькое сатиновое платьице.