– Ну да, – вполголоса подтвердила Ротару. – Сиртя вешали тело на большое дерево, у которого затем срубали нижние ветки, чтобы покойник не мог спуститься. Вон, смотри!
Повинуясь ее жесту, Софронов снял с плеча карабин и через оптику посмотрел на верхушку. Там действительно виднелся какой-то большой сверток, увитый полосами бересты.
Ротару пояснила:
– Они зашивали тело в оленью шкуру, плотно обматывали берестой и надежно закрепляли на вершине дерева вместе со всем оружием покойника и его походным котлом, в дне которого насквозь пробивали дыру.
Судя по свисающим вниз космам мха, которым живописно порос этот «гамбургер», он висел тут уже не один десяток лет. Интересно, а как сиртя затаскивали наверх тела соплеменников? И почему мох на нем шевелится, если сейчас в вечернем лесу совсем нет ветра?
– Начинается! – Голос Ротару стал пронзительным и резким, словно карканье старого ворона. – Мануйла уже созывает сиртя! Скорее!
И первой бросилась прочь от оживающего мертвеца. Софронов мчался за ней сквозь сгущающиеся сумерки и колючий кустарник, прыгая через стволы поваленных деревьев, моля Бога только о том, чтобы не упасть и не сломать себе шею. И ему все время отчаянно хотелось проснуться…
Прежде он не считал себя азартным человеком. Ему никогда не хотелось пощекотать себе нервы флиртом с МММ или игровым автоматом, не прельщали карты или рулетка. Даже в приключения с девушками он пускался весьма рассудочно и избирательно, отчего список его амурных побед был весьма и весьма скромен.
Как же могло вдруг случиться, что он забыл всю свою рациональность и «купился на дешевый развод»? На что повелся – на сказочный антураж? Истосковался в рутине будней по авантюрным романам? Или просто почувствовал наконец свою нужность – на фоне жалкого офисного существования? Но стоило ли так безоглядно менять упорядоченное благополучное существование на сумасшедший бег по ночной тайге вслед за говорящим доисторическим животным и с ожившими нерусскими мертвецами на хвосте?
И если бы кто-то мог сейчас заглянуть в лицо скачущего через колодник человека, то увидел бы на нем кривую улыбку…
Они остановились на берегу какой-то небольшой речки, когда из-за облаков во всей своей красе выкатилась костяная щербатая луна. В полном изнеможении Ротару упала на бок, широко открыла рот и вывалила наружу свой синий язык. Чуть отдышавшись, она распорядилась:
– Огонь разжигать не будем – слишком опасно. С рассветом двинемся дальше.
И – совсем тихо:
– Оказывается, у нас в запасе слишком мало времени. Боюсь, что мы можем не успеть…
В ее голосе впервые с момента их знакомства звучали страх и отчаяние. Повинуясь внезапному побуждению, Софронов поднял руку и погладил мамонтенка по голове. Следовало помнить, что даже несмотря на все свои волшебные способности, перед ним лежал всего лишь маленький звериный детеныш, которому сейчас было очень страшно…
Глава восьмая
…Проснулся Софронов разом, как от толчка под ребра. Вокруг царил непроглядный мрак, лунный диск давно уполз за тучи, где-то рядом спокойно посапывала мамонтиха. Поеживаясь от предутреннего холода, Софронов сел и хотел было достать зажигалку, чтобы взглянуть на часы, но его остановил глубокий и сильный мужской голос:
– Не нужно света, Софрон, он сейчас абсолютно лишний. Ты не бойся меня. Во всяком случае, пока. Страх иррационален и мешает адекватно оценивать происходящее.
Вздрогнув, Софронов нашел в себе силы достаточно спокойно спросить:
– Ты кто? Чего нужно?
Тьма усмехнулась.
– Да ты же и сам догадываешься. Впрочем, я готов соблюсти правила приличия. Этикет, так сказать. Хотя, согласись, здесь и сейчас это выглядит по меньшей мере абсурдно. Итак, позволь представиться – в этих местах меня знают как Мануйлу. Уверен, что обо мне много рассказывала вот эта глупая зверушка. Нет-нет, ты не беспокойся, она жива-здорова, просто крепко спит. Я знал, что она не устоит против искушения, а потому кое-что добавил в те мухоморчики, что она сожрала у родника, – в бесстрастном поначалу голосе Тьмы промелькнули нотки злобы.
– Но давай перейдем ближе к делу. Понимаю, что у тебя найдется ко мне немало вопросов, вот только я не вижу причин, по которым я должен тратить на них свое время. Логично?
За ответом Софронов в карман никогда не лез, отчего в юности бил бит неоднократно и сильно. Не удержался и на этот раз:
– Судя по излишней многословности, в могиле ты соскучился по общению?
Сделав паузу, Мануйла протянул:
– Ну-ну, молодец. Твой скальп займет достойное место в моей коллекции. Итак, продолжим. Вины твои велики – ты не послушал доброго совета своего друга Сайнахова. Кроме того, ты по собственной глупости привязался к этой мохнатой твари. И, наконец, последнее: ты зачем-то упорно идешь ко мне домой, хотя я тебя в гости не звал. Заметь: даже одной из этих причин вполне достаточно, чтобы я приказал сварить тебя заживо. Варварство, конечно, но на зрителей действует чрезвычайно впечатляюще. Впрочем, есть у тебя передо мной и одна несомненная заслуга: ты открыл дверь моей темницы, хотя даже не подозревал об этом.
Удивительно, но Софронов ничуточки не паниковал. Да, ему было жутко, спину то и дело окатывали горячие волны страха, но одновременно душу распирал странный восторг. Похожие чувства он испытал однажды, когда катался на «американских горках», которые весь мир называет «русскими»…
Он довольно спокойно спросил:
– И что ты намерен сделать с ключом, который без спросу лезет в твою дверь?
Мануйла ответил с видимым одобрением:
– Хвалю. Не каждый смертный способен демонстрировать хотя бы такие зачатки юмора в данной ситуации. Что сделаю? Видят боги – не знаю. Ты мне нравишься, Софрон. Потому до сих пор и не приказал убрать тебя, видишь, даже решил лично познакомиться. Всегда был убежден, что умные…, – он слегка запнулся, – существа могут договориться. Неужели с веками я становлюсь сентиментальным? Я поразмышляю над этим феноменом на досуге. И в качестве жеста доброй воли я даже готов немного удовлетворить твое любопытство. Спрашивай.
Казалось, вопросы сами зарождались в голове Софронова. Он задавал их быстро и четко:
– Что ты хочешь?
– Порядка. Могущества. Свободы. Давай-давай, не стесняйся.
– Твои действия принесут вред людям?
– Это становится забавным… Да, кому-то принесут вред, кому-то – пользу. Как и все остальное и в этом, и во всех других мирах. Скажи, вот ты можешь поклясться, что на своей работе приносишь всем одно только добро? А врач, отрезающий гангренозную ногу, дарит одни только улыбки? Коллектор, выбивающий чужие долги? Журналист, пишущий хвалебные оды заворовавшемуся мэру? Милый мой, законы хаоса, из которого сотворена Вселенная, настолько сложны и многогранны, что монохромное видение мира, столь характерное, например, для вашей ортодоксальной христианской религии, просто смешно. Приведу простой пример. Помнишь, как в детстве ты утопил жалкого, беззащитного котенка?
Софронов помнил. Будучи воспитанным в благополучной семье и добропорядочной еще почти советской школе, на идеалах добра и справедливости, примерах деда Мазая и кота Леопольда, он с молоком матери впитал и все интеллигентские комплексы, одним из которых является знаменитая дилемма «…тварь я дрожащая или право имею?» И вот чтобы раз и навсегда разрубить гордиев узел всех внутренних метаний, борений и противоречий, однажды Софронов привязал кирпич к шее грязного бродячего котенка и бросил его в котлован с водой. А потом сквозь застилающие глаза слезы смотрел на то, как дергается в прозрачной глуби щупленькое котячье тельце…
– Самому не смешно? Тебе же до сих пор снится то плешивое и блохастое животное, и ты все еще коришь себя за «жестокость» по отношению к убогому-несчастному зверенышу. А если эта жестокость была сущим благом и для него, и для других? Смотри сам: вроде бы ты совершил – не грех даже, а так – грешок. Но ведь именно этот грех ты вспоминаешь в трудные для себя минуты, и именно он часто удерживает тебя от совершения грехов куда более тяжких. Так? Можешь не отвечать, я и без того знаю.
Очень уж уверенно и твердо рассуждал Мануйла, и это выводило его оппонента из душевного равновесия, лишало почвы под ногами и заставляло сомневаться. А Тьма продолжала вещать размеренным менторским тоном:
– Теперь идем дальше. Если бы ты не утопил ту «муму», оно бы выросло, страдало от голода, холода, уличных собак и жестоких людей, само бы убивало беззащитных птичек и мышек, воровало с форточек мясо, орало под окнами, гадило в подъездах и всячески беспокоило добропорядочных граждан. Со временем наплодило бы кучу таких же ублюдков, и дальше продолжая бесконечную череду несчастий, грязи, боли, страданий. А ты взял и разорвал эту вонючую цепь, поставил точку, выступил в роли хирурга, удалившего злокачественную опухоль. Получается, что ты совершил благое и в чем-то даже богоугодное дело. Согласен? Вот тебе и ответ на собственный вопрос.
Как-то внезапно на чернильном небосводе зажглась одинокая яркая точка. Венера, звезда утренней зари… Глядя на нее, Софронов медленно произнес:
– Знаешь, мир уже знал одного самого великого софиста…
Мгла искренне расхохоталась:
– Надо же! Узнаю человеческую логику! Скажи, почему тебе обязательно нужно развешивать ярлыки и искать причинно-следственные связи? Ладно, не мучайся. Я – не Он. Я – сам по себе. И давай-ка, пожалуй, закругляться с философскими диспутами. Рассвет близко.
Софронов молча ждал продолжения. Давно отступили и страх, и даже любопытство, остался один только холодный рационализм. Голос Мануйлы был сух и бесстрастен:
– Так вот, решай. Если утром ты пойдешь дальше, то следующего восхода солнца не увидишь. Если повернешь назад, то получишь силу, могущество, удачу и долголетие. Скажи, ты хотел бы, например, сохранить свою молодость лет эдак на триста?
Софронов вяло улыбнулся:
– Не-е, я мечтаю побыстрее выйти на пенсию. Собираюсь петь народные песни в районном хоре ветеранов, а по утрам ходить на речку с внуками. Чебаков ловить.
Мануйла ответил в тон:
– Вот и решай. Впереди – только боль и смерть, позади – очень хорошая пенсия, хор бабушек и чебаки с внуками. Тебе решать.
И наступила тишина.
Глава девятая
Он растолкал Ротару, когда солнце уже щедро расплескало багровую краску по восточной стороне небесного купола. Подружка как-то неуверенно поднялась на ноги, подошла к ручейку и принялась жадно пить, набирая хоботом воду, а потом отправляя ее в рот. Вдруг она замерла, медленно обвела взглядом полянку, прислушалась к своим ощущениям и потребовала у Софронова:
– Рассказывай. Все, что он тебе говорил.
Выслушав обстоятельный отчет товарища, Ротару смущенно покачала головой:
– Надо прекращать с мухоморами. В следующий раз в них может оказаться и что-нибудь посерьезнее.
Исподлобья глянула на приятеля и поинтересовалась с некоторой неуверенностью в голосе:
– Скажи, что ты решил – вернешься назад или все-таки пойдем дальше?
Софронов закинул на плечо ремень карабина и ворчливо приказал:
– Пошли уже, наркоша малолетняя…
Несколько часов они бодро топали по пружинистому беломошнику среди меднокожих величественных сосен в три обхвата, то и дело наклоняясь за удивительно крупной и спелой брусникой. Строго говоря, наклонялся один Софронов, а его подружка просто-напросто ловко подхватывала хоботом бордовые ягоды и высыпала их себе в рот.
Софронов вспомнил, как в детстве он каждый год ездил с родителями за ягодами в крохотную и какую-то лубочную деревеньку, затерявшуюся на берегах древней Конды. Они останавливались на постой у старого рыбака-ханты, который здоровенных щук, как бросовую и никчемную рыбу, варил исключительно лайкам, а живых карасей держал в больших бочках с водой в огороде. Целыми днями собирая в бору голубику с брусникой, Софроновы не успевали купить в пекарне хлеба, а потому питались исключительно печеньем «Юбилейным», малосольной кондинской стерлядью и густыми, как масло, деревенскими сливками, которые покупали на местной «молоканке»…
Теплоход «Заря», который курсировал тогда до города, осенью был пропитан бражно-кисловатым ароматом ягоды, которую пассажиры тоннами тащили из бескрайних и богатых кондинских боров. А вот в «Метеорах», шедших с севера, с низовьев Оби, стоял крепкий и ядреный муксуновый запах, и мешками с этой рыбой было под завязку забито каждое судно. Кроме того, шустрые граждане перли «до дому, до хаты» не только дары леса, но и «презенты» сельпо, так как стараниями ОРСовских иллюзионистов порой в деревенские магазины попадали такие товары, которых никогда не видели в городе.
Надо сказать, что тотальный дефицит советского периода нес в себе не только негатив и проблемы, но и нешуточную радость добытчика. Настоящими событиями для детей 80-90 годов (во всяком случае, родившихся в Сибири) стали первый «Сникерс» и первая газировка в пластиковой бутылке, они искренне радовались батону колбасы, извлеченному вечером из маминой авоськи, и первому «Дошираку» (да-да, и такое возможно!).
Сегодня как-то потускнела радость среднестатистического человека. Обесценилась. Может, инфляция так на нее подействовала? Современные ребятишки – даже из самых отдаленных деревень – отчего-то не падают в обморок, впервые попав в «Макдональдс». Их больше не удивляет и не радует еще один вид сыра, появившийся на семейном столе, новый мультфильм, транслируемый по телевизору, семейная поездка к морю, очередная дорогая и затейливая игрушка ко дню рождения. Их вообще мало что радует.
Но зато они не знают, как с помощью дверной ручки, аптечного препарата, напильника и изоленты сделать бомбочку, которая восхитительно громко взрывается – под визг девчонок и крики возмущенных учителей. Они не ведают, что взяв сахар, ложку и встав к газовой конфорке, можно за пять минут изготовить леденец, а из сахара и сметаны легко получаются самые настоящие ириски. Они не представляют, сколько всего замечательного можно смастерить, расплавив свинцовые аккумуляторные пластины: грузила для закидушек, «слезки» для стрельбы из рогаток, кастеты для хвастовства перед друзьями.
Им и в голову не может прийти идея пожевать вместо «Орбита» с «Диролом» сосновую живицу, смолку из плоских батареек и даже гудрон. И уж совсем невдомек, как и главное – зачем можно надувать лягушек… Впрочем, и большинство людей среднего возраста уже никогда не узнает, как закачивать свои ролики на «Ютуб» или зачем нужно делать «селфи» и выкладывать их в «Инстаграме». Времена меняются. Сортов колбасы в магазине становится все больше, а поводов для радости – все меньше…
…После полудня они остановились на привал посреди громадного бора. Дожидаясь, пока разогреется на костре тушенка, Софронов завел разговор о представлениях разных народов о загробной жизни.
– Вообще-то это вкусовщина чистой воды. Для кого-то «верхний мир» – этакий гламурный райский сад с томными гуриями, а для кого-то – буйная пирушка с кровожадными валькириями. Для одних загробный мир – покой и умиротворение, для других – вечная битва. Каждому свое. Но у всех народов есть свой Страшный суд – некий порог, рубеж, который должна преодолеть каждая душа. Скажи, а что об этом думали наши предки?
Немного помолчав, подружка ответила:
– Представь себе очень глубокое ущелье, по дну которого несется стремительная река, изобилующая порогами и острыми камнями. Через пропасть переброшен один-единственный еловый ствол – скользкий, без коры и веток, по которому идут души умерших. На той стороне их ждет край счастливой охоты, наполненный любовью, солнцем, добычей, счастьем, вкусной едой. Но там, на краю ущелья, день и ночь стоят могучие шестирукие стражи. Хороших людей они пропускают, а плохих сбивают камнями в пропасть. Крича от ужаса, плохие падают вниз, расшибаются, ломают себе кости, а потом все равно карабкаются наверх. Срываются и снова лезут – ведь совсем рядом они видят чудесную райскую страну, слышат пение птиц и смех счастливчиков. Срываются и снова лезут…
Представив себе эту картину, Софронов содрогнулся и отставил в сторону тушенку.
– Скажи, а как эти стражи определяют степень праведности души? Получается, существуют какие-то весы, стрелка которых определяет, что вот с этой тысячью грехов человек еще может пройти в Вальхаллу или там Эдем, а тысяча первый грешок уже нарушает равновесие и теперь участь человека – падать в пропасть. Есть такой безменчик?
Ротару всем телом повернулась к Софронову и пристально посмотрела ему в глаза.
– Я не знаю. Я очень мало что успела узнать, пока была жива. Я даже не знаю, почему сейчас стою здесь, а не лежу на дне ручья в качестве окаменевших останков. Я не богослов и не философ, и про «точку невозврата» ничего не смогу толком рассказать. Ты об этом лучше спроси у деда Ульяна. Если, конечно, удастся с ним повидаться…
…Повидаться с Ульяном им довелось вечером того же дня. У подножия небольшого, поросшего мелколесьем холма, он сидел вместе с двумя спутниками у костра и жарил на рожнах щук. Аромат вокруг стоял такой, что Софронов чуть было не захлебнулся слюной. Ульян уколол его хитрым взглядом и молча протянул одну из золотисто-коричневых рыбин. А потом искренне разулыбался Ротару и погладил ее шерстяную голову:
– Ну, как ты, малышка? Держишься?
Мамонтиха засунула хоботок деду подмышку и облегченно вздохнула.
– Устала немножко. И волнуюсь. Ты уже решил, что мы будем дальше делать?
Дочерна загорелой узловатой рукой Ульян ласково перебирал длинный мех Ротару, выбирая запутавшиеся в нем сучки и колючки.
– Мы тут с товарищами решили немножко повоевать. Сама знаешь, если Мануйла поднимет всех сиртя и даст им испить из своего черепа, то тайга и тундра умоются кровью. Нельзя этого допустить. Поэтому перед нами стоят две задачи – сначала уничтожить его армию, а уже потом заняться предводителем. Но давай о делах поговорим потом, вам надо отдохнуть. Устроим себе до утра перекур с дремотой. Кстати, угадай, что я тебе принес?
Дед достал туго набитый армейский вещмешок, развязал лямки и высыпал перед Ротару кучу странных остро пахнущих темно-зеленых листьев, скрученных спиралью. Увидев их, мамонтиха от восторга закружилась на месте. Надо сказать, в присутствии Ульяна она растеряла всю свою напускную браваду и самоуверенность, став тем, кем в сущности и являлась – маленьким испуганным зверенышем…
Ульян мягко улыбнулся:
– Пришлось поискать твое лакомство. Давай, лопай на здоровье, восстанавливай силы. Сей день не без завтрева!
А Софронов между тем за обе щеки уписывал рыбу, капая соком на камуфляж. Это для извращенного вкуса горожанина любимым лакомством является колбаса, а для настоящего сибиряка ничто не сравнится со вкусом строганины, позема, варки или малосольной стерлядки. Под стать этим деликатесам и свежая щука, жаренная на сковороде или вот так, на ветках в пламени костра.
Оценивая его аппетит, спутники Ульяна то и дело переглядывались и одобрительно кивали головами. Софронов тоже рассматривал их с большим любопытством. Судя по внешнему облику, можно прозакладывать голову – мужчины явно были не местными, и в разряд финно-угров никак не попадали. Очень похожи между собой – братья? На обоих надеты странные, явно самодельные, распашные куртки из шкуры оленя, не имеющие ничего общего с привычными Софронову малицами ханты, манси или ненцев. На головах – одинаковые камуфляжные кепи, на ногах – разношенные берцы. Пояса мужчин тоже заметно отличались от традиционных угорских, как и ножи в красивых ножнах из сыромятной кожи. На груди у каждого висел объемистый замшевый мешочек, сплошь покрытый странными змеистыми письменами. Время от времени гости касались их пальцами, а порой даже подносили к губам.
Поймав себя на том, что смотрит на приезжих с толикой неприязни, Софронов вздохнул с огорчением – еще несколько лет назад он за собой такого не замечал. В Сибири на одной буровой бок о бок трудились чеченцы и башкиры, белорусы и немцы, поэтому даже на фоне постсоветского разгула ксенофобии и национализма местным жителям трудно было найти в своих душах что-то хотя бы отдаленно напоминавшее неприязнь к «чужому». Сложно было заставить себя почувствовать ненависть – или хотя бы «нелюбовь» – не к отдельным людям, а к целым категориям людей. А потом как-то стало получаться…
Трудно сказать, что послужило отправной точкой, с какого момента стали раздражать «неправильный» овал лица или форма носа. Но то, что стали раздражать – точно. Раньше Софронов не обращал внимания на многие мелочи, вроде появления хиджабов в очереди к терапевту или футболок «Дагестан» и «Сhechnya» в парке, грохота «лезгинки» из салона тонированных «десяток» и набитых молчаливыми таджиками городских «маршруток». Но с течением времени каждая «инакость» в облике и поведении окружающих начала бросается в глаза.
Наверное, все дело оказалось в количестве, перешедшем в качество. Однажды в сознании «аборигенов» масса мигрантов достигла критической отметки и превратилась в некую неясную, но потенциальную угрозу. В кастрюлю с супом необходимо положить ложку соли, иначе он будет пресным и безвкусным. А что будет, если насыпать не одну, а пять ложек? Десять? А если не ложку, а половник?
…От этнографических наблюдений и философских размышлений Софронова оторвал Ульян. Старик мягко присел перед ним на корточки и пытливо заглянул в глаза. Потом усмехнулся и медленно произнес:
– А ведь тебе, милок, все это жутко нравится… Я даже не предполагал, что в тебе таится такой дух авантюризма. Надо же, освоила кобыла ременный кнут… Ладно, это только к лучшему, не нужно тебя убеждать, призывать и вдохновлять. Давай, я просто объясню тебе положение вещей. Слушай внимательно. Мануйла спешно собирает армию из умерших сиртя, чтобы провести черный обряд. Если ему это удастся, то в Сибири начнется кровавая вакханалия. Справиться с ней федеральные власти смогут только одним-единственным средством: ковровыми бомбардировками тундры и ракетными ударами по тайге. Придется выжечь и превратить в пустыню тысячи гектаров собственной территории, на которой могут находиться сиртя.
И пояснил:
– Если оживший сиртя выпьет зелье Мануйлы, то превратится в персонажа голливудских «ужастиков» – сильного, злобного и практически неуязвимого зомби. Который, между прочим, питается исключительно свежей кровью. Как думаешь, что предпочтут получить на завтрак несколько тысяч оживших мертвецов? И что будет, если они войдут в любой город, учитывая тот факт, что обычные пули им как папе Ротару – дробинка.
Сдерживая невольную нервную дрожь, Софронов стискивал в руке давно забытую недоеденную щуку.
– А их можно остановить?
Дед Ульян достал из кармана энцефалитки мятую пачку «Примы», закурил и только потом ответил:
– Можно попытаться их остановить. Если правильно подготовиться и успеть до того, как они придут в Полуденку. С Мануйлой мы разберемся позже, сейчас самое главное – не пропустить к нему сиртя.
– То есть что – убить их?
– Да они и так уже давным-давно мертвы! Их надо просто у-по-ко-ить! Или тебя смущает перспектива вернуть мертвецов туда, где им и полагается быть – в могилы?
Софронов замялся:
– Да вообще-то нет…
И перевел разговор на другое:
– Скажи, пожалуйста, а твои спутники, они откуда? Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что они скорее монголы…
«Монголы» переглянулись и жизнерадостно захихикали, хлопая себя по бокам. Оказывается, они прекрасно понимали по-русски, но отчего-то не желали вступать в беседу, поэтому вновь ответил Ульян:
– Они – мои гости с Дальнего Востока. Совершенно случайно оказались здесь, но выразили желание помочь нашей беде. К сожалению, мои люди не успевают подойти, чтобы перехватить сиртя на пути к Мануйле. На дорогу им нужны двое суток, которых у нас нет, поэтому бой мы будем принимать в одиночку.
Чувствовалось, что он не был расположен сплетничать о своих спутниках, однако и Софронов не собирался сдерживать свое любопытство:
– А почему они все время трогают свои мешочки?
Дед сдержано улыбнулся и ответил в тон:
– А зачем ты носишь в документах фотографию своей матери?
Софронов фыркнул и пробормотал себе под нос:
– Судя по размерам мешков, у них там целые фотоальбомы с портретами всех соплеменников до седьмого колена…
Но зловредный дедушка все-таки услышал:
– Нет, просто там лежат косточки их ближайших родственников. Понимаешь, они считают, что если носить с собой останки родителей и бабушки с дедушкой, то в таком случае им всегда и во всем будет сопутствовать удача. А ты чего щучку-то не доедаешь? Поди, я ее в тузлуке передержал? Ну, да ничего, пей горько, ешь солоно, умрешь – не сгниешь!
Глава десятая
Следующие несколько часов Софронов провел в полудреме. Он лежал у костра, привалившись к теплому боку мамонтихи, и добросовестно пытался наблюдать за действиями старика и его спутников. Периодически он проваливался в омут сновидений, потом снова просыпался, какое-то время таращил глаза на происходящее и вновь засыпал. Ему было хорошо и спокойно, не хотелось думать и разговаривать.
Помалкивали и все остальные. Судя по мерно вздымавшимся бокам, Ротару преспокойно и безмятежно дрыхла, нажравшись своего неведомого доисторического деликатеса. Ульян сосредоточено готовил какое-то зелье в двух небольших медных котелках, поочередно засыпая в один из них новые ингредиенты. Естественно, Софронов даже предположить не мог, что представляли из себя большинство порошков и жидкостей, которые шли в котел, но кое-что ему удалось идентифицировать. Так, например, туда отправились веточки вереска и богородичной травы, кусочки мухомора и нутряного сала.
Заметив естествоиспытательский интерес одинокого зрителя, Ульян стал коротко пояснять ему суть некоторых составляющих своего колдовского варева:
– Рыбий жир. Водка. Бобровая струя. Стружка с медвежьего клыка. Соскоб оленьего рога. Ржавчина от ножа. Лягушачьи лапки. Лаврушка.
Увидев округлившиеся глаза собеседника, дед расхохотался:
– Ну, насчет лягушек и лаврушки я пошутил…
Вскоре он снял с огня первый котелок и отставил его в сторону – остывать. Во втором растопил кусочки лиственничной смолы-живицы, а потом распорядился:
– Открывайте свои арсеналы, будем патроны до ума доводить! Без снасти только блох ловить…
«Апгрейдом» боеприпасов занялись «двое из ларца – одинаковых с лица». С методичностью и безошибочностью роботов они по очереди брали патроны – промежуточные к софроновскому «Егерю» и ульяновскому СКСу, и тяжелые винтовочные – к двум своим видавшим виды «мосинкам». Лезвиями грубых, кустарной ковки, ножей они аккуратно делали крестообразные царапины на каждой пуле и откладывали их в сторону.
Тем временем Ульян подошел к Ротару и ласково потрепал ее по голове.
– Девочка моя, не обижайся…
Не дожидаясь ответа, старик опустился на колени перед мамонтихой, и тут в свете костра блеснуло узкое хищное лезвие. Софронов как ужаленный вскочил на ноги, и совсем уже было кинулся на выжившего из ума деда, но его остановил решительный окрик Ротару:
– Софрон! Все хорошо!
А Ульян даже не обратил внимания на происходящее – он деловито и старательно срезал пряди волос со шкуры мамонтихи… Вскоре он закончил свой труд, оправил «клиентке» слега поредевший «шиньон» и пояснил Софронову:
– Магические законы сложны и незыблемы, но в чем-то страшно примитивны. Их достаточно легко обойти, если при этом создать видимость точного соблюдения. Скажем, навеки упокоить мертвого сиртя можно только одним способом: одновременным прикосновением раскаленного металла и мамонтовой плоти. Здорово, правда? Горячего металла в виде пуль у нас будет предостаточно, а вот мамонт в наличии есть только один, к тому же маленький. Но ведь никто же не сказал, что нельзя использовать не всего мамонта, а его махонькую частичку! Таким образом, мы и магический закон соблюдем, и Ротару не обидим. Совсем как у современных цивилизованных людей, правда, Софрон? Надо и рыбку съесть, и косточкой не подавиться…
И он грустно улыбнулся.
Последние слова старика навеяли Софронову воспоминания об одном из своих приятелей – Ярославе, который просто-напросто притягивал к себе разнообразные бытовые несчастья. Представьте почти двухметрового бородатого и длинноволосого красавца-викинга, способного руками легко гнуть подковы, свободно рассуждать о творчестве Гейне или Диккенса на языке оригинала и ночь напролет ухаживать за больным котенком – это и будет точный портрет Ярослава.
Однажды на Новый год они вместе с Софроновым оказались в одной дружеской компании, и этот праздник надолго запомнился всем участникам. Уже на входе в квартиру выдающийся викингов лоб украсился замечательной красивой шишкой – после общения с люстрой. Люстра, к счастью, уцелела. Затем Ярослав, будучи человеком культурным и деликатным, решил ножичком очистить себе банан. В результате хозяева долго отмывали кровь по всей гостиной и отпаивали пострадавшего валерьянкой.
Во время ужина этот добряк с исключительным тактом проявлял заботу о соседях по столу: «Маша, я бы вам не советовал употреблять шампанское, у меня однажды от него заболел желудок. Андрей, ты поострожнее с горчицей, она может вызвать аритмию – по себе знаю». Напомню, что все эти глубокие и мудрые мысли исходили от юного здоровяка с внешностью Дольфа Лундгрена…
Апофеозом вечера стало чаепитие. Откусив и сосредоточенно пожевав кусочек вафельного торта, викинг замер, запустил богатырскую длань в недра бородищи и, покопавшись немного, предъявил собравшимся… сломанный зуб. Честно говоря, в первую минуту они не смогли в должной мере выказать несчастному свое сочувствие, потому что в буквальном смысле уползли под стол от хохота. Согласитесь, сломать зуб вафельным тортиком сможет далеко не каждый берсерк…
Если допустить, что принцип «сообщающихся сосудов» распространяется и на распределение удачливости, то Ярослав, вызывая все несчастья на себя, обеспечил остальным гостям спокойное существование по крайней мере на несколько дней. Во всяком случае, возвращаясь наутро домой, Софронов нашел у своего подъезда тысячную купюру…
…Дальнейшее действо, проходившее уже глубокой ночью, со стороны выглядело полным сюрреализмом. В самом сердце глухого кедрового урмана, в сотне километров от ближайшего человеческого жилья у первобытного костра сидели юрист, белый шаман и два гостя-дальневосточника, постоянно таскающие с собой части трупов своих предков, а также лежал живой мамонтенок… Люди по одному брали патроны, заталкивали в надрезы мамонтовый волосок, обмакивали кончики пуль в котел с растопленной живицей, тем самым запечатывая надрезы, будто сургучом. Потом каждый патрон тщательно осматривали и удаляли излишки смолы.