Два девяносто
Примером, сегодня.
Прохожу я у ВУЦВКа,[11] а громкоговоритель на всю площадь:
– Газета, – говорит, – помогает нам усовершенствовать жизнь, газета, – говорит, – способствует нашему культурному развитию, газета – говорит, – это шестая держава…
И как начал, как начал расхваливать те газеты…
А под конец посыпались из трубы одни призывы.
– Граждане! – кричит. – Распространяйте газету! Выписывайте газету! Читайте газету!
Выходило, лучше газеты ничего нет на свете. Только выписывайте.
Я, конечно, как человек культурный не стану возражать, что от газеты пользы много. Пожалуйста, печку ли разжечь, стельку ли в сапог положить, окна ли завесить… Но чтоб от чтения газеты была какая выгода – извините. Пускай хоть в четыре громкоговорителя доказывают мне это – не убедят, потому, уважаемые граждане, как я из-за газеты пострадал, то теперь к чтению газеты меня никакими громкоговорителями не вернешь.
Недели три тому назад надо было мне к знакомым на Клочковскую.
Добро.
Сажусь на Павловской площади Розы Люксембург на трамвай. Разворачиваю «Вечернее радио» – за пятак купил, когда в очереди стоял, – читаю, еду.
Кондуктор, конечно: «Ваш билет». Даю три рубля, не было мелких. Дает кондуктор билет. «А сдачу, говорит, сейчас, гражданин, получите».
Хорошо. Еду, читаю про тройное самоубийство на Холодной Горе.[12] Интересно так пишут.
Слышу: вагон дальше не пойдет… Не заметил за чтением, как до последней остановки доехал. Слез с трамвая и пошел. Прошел с полквартала и вспомнил:
– Боже ж мой! А сдача? Два девяносто!
Моментально – обратный ход. Прибежал на остановку, трамвай стоит. К кондуктору:
– Товарищ, – говорю, – сдачу. Два девяносто! Сейчас ехал, забыл взять. Дал три рубля, а два девяносто, значит, сдачи…
А кондукторша мне и говорит:
– Какие, – говорит, – два девяносто? Даже странно. Я, – говорит, – вас, гражданин, не везла и трех рублей не брала. Вы ошиблись, – говорит. – Даже странно.
– Действительно, – говорю, – ошибся. Тот кондуктор был мужчина, а вы, извините, женщина. Но что ж делать? Посоветуйте ж, товарищ, пожалуйста. Два ж девяносто!
А кондукторша мне:
– Хоть нам, – говорит, – инструкция и не позволяет с пассажирами дискуссии разводить, но советую вам догнать предыдущий вагон. Он недалеко, на первой остановке стоит, и там кондуктор мужчина. Может, и деньги ваши у него.
Побежал.
Догнал. Вскакиваю. Кондуктору:
– Дайте мне, – говорю, – два девяносто!
А кондукторша (и тут снова кондукторша):
– По какому праву вы вымогаете два девяносто, если вы мне три рубля не давали… Даже странно…
Тут я уже не выдержал:
– А по какому праву, – кричу, – вы женщина, если мне на последней остановке сказали, что вы мужчина? Как три рубля брать, так вы мужчина, а как сдачу, так вы женщина… Даже странно…
– Тогда, – говорит, – ослобонить, гражданин, сейчас же вагон и не мешайте нормальному движению. Мы таких субчиков знаем, хочете нашармака проехать.
Тут и пассажиры начали:
– Не задерживайте вагон.
Я, конечно, распалился:
– Не слезу, – кричу, – хоть зарежьте! Два ж девяносто!!
Ну, пассажиры все за кондукторшу, вагоновожатая тоже. Наконец – милиционер. В отделении еще три руб. припаяли. Значит, уже шесть. Да пятак, что за «Вечернее радио» заплатил.
Вот теперь, граждане, и рассудите, всегда ли польза бывает от чтения газеты.
Конечно, репродукторы всего этого не знают, а если б знали, то б меньше шумели.
А то крику, крику…
Даже странно!
1928
Иностранный язык
Теперь, товарищи, я своего сына каждый день буду лупцевать. Не учит, понимаете, иностранные языки. Так по науках идет ничего и физкульт основательно знает, и
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
бойко запузыривает. И вообще смена растет подходящая. А иностранные языки не учит. А это плохо. В наше время без знания иностранного языка жить трудно. На каждом шагу натыкаешься на какую-нибудь иностранщину: то заграничная делегация приедет, то в клюбе тебе доклад читают. Да и в повседневной жизни без этого лиха не обойдешься.
Вот как-то в кино зашел. Последний боевик заинтересовал. Название такое иностранное – «Спиртак».
Думаю, надо зайти.
Зашел и сразу почувствовал, великое дело знание иностранного языка.
Заходю, значит. Жду. Демонстрировали еще первый сеанс, а я на второй.
Жду и «экселянс» закуриваю. Подходит милиционер и говорит:
– Курить тут низзя! Тут, – говорит, – хвойе, а не вистюбиль. Платите, гражданин, три рубля штрафа для аннулировки конхликта.
– Извините, говорю, товарищ, я думал, что это…
– Никаких контрпромиссов, гражданин! Видите плякат, ясно написано: «Курить у вистюбиль».
– Я, товарищ, думал, это и есть вистюбиль.
– Ну, то уж дело не мое, раз вы, гражданин, слабоваты в иностранном языке. Мое дело ликвидировать порядок. A то только дозволь инерцию публике, так получится сама вахканалия. Платите без прений!
Заплатил я три рубля.
И правильно. Изучай иностранные языки вовремя, тогда тебе за вистюбиль никто штрафа не пришпандорит.
1928
Ответственность момента
В тот момент, когда аудитория была окончательно покорена силою ораторского красноречия, в тот самый момент, когда не только дежурный пожарный, но даже и члены президиума перестали зевать и начали внимательно слушать, в тот момент, когда сам оратор увидел, что его речь окончательно обошла все рифы и теперь спокойно полилась, как Днепр ниже порогов, – в тот самый момент в рот оратору влетела муха.
Оратор фыркнул, закашлялся, удивленно развел руками, словно хотел сказать: «Товарищи, в чем дело?», но потом решительно поймал муху кончиком языка и проглотил.
Конечно, если бы это событие произошло при других обстоятельствах, скажем, за обедом, можно было бы просто ликвидировать недоразумение. Выплюнул муху и баста.
Но плеваться на сцене перед публикой да еще в такой ответственный момент было абсолютно невозможно: неэстетично, некрасиво и некультурно, тем паче, что оратор битых два часа говорил о культурной революции.
В бане
Жарко!
Шумят души, шумят краны с холодною и горячею водой.
В облаках мягкого пара бродят голые фигуры: толстые, тонкие, длинные, присадистые, худые – всякие.
Фигуры сопят, стонут, охают, ахают. Не от боли, конечно, а от полного, можно сказать, удовольствия.
Моются товарищи.
Старенький хлипкий банщик Тихон производит, как он любит говорить, «усякие системы» над очередным клиентом.
Клиент, толстый, шарообразный субъект, лежит на мраморной скамейке и сопит, как кузнечный мех.
– Давненько вы не бывали в нас, Сила Степанович, – говорит, намыливая клиенту бока, – давненько, лет пять не заглядывали…. А в нас видите какой переворот у курсе политики произойшел – настоящая тебе матимирхвоза… Не те времена, не те, что и говорить не двадцатый годочек… Тогда, бывало, если припоминаете, Сила Степанович, чтоб достать такого вдовольствия, без аршинного мандата и не думай, и не гадай! А теперь – просю покорно: за рубляшик, а если ты профсоюзный член – за 85 коп. парься досхочу… Это как в купе. А которая публика низкоразрядного достоинства – можно и дешевле… Да! А порядки какие были – срам. Холод, грязь, в парной никаких функций. Ежель благородному человеку по программе выпариться надо, хоть плачь… Повернитесь бочком, пожалуйста, надо еще и с этого фланга систему произвести…
Сила поворачивается своим здоровенным «бочком».
– Так что скажете про наше заведение, Сила Степанович? Наверно, в двадцатом и мысли не было, как можно из хлева такую картинку соорудить?
– Все это так, – бормочет Сила, – все оно, конешно, харашо и даже дивно, а советская власть, безусловно, в чистоте понятия имеет и если б везде такая политика – лучшего и желать не надо… Но какая корысть, Тихон Радивонович, от той чистоты, раз душа твоя не знает покоя, раз ты, примером говоря, по профсоюзной линии свободное лицо… Ну вот, скажем, я. Ты меня спросил, почему я к вам долго не заходил. А причина тому, братец ты мой, очень простая и понятная… Сопричислен я, голубчик, к слободному алименту и помогаю правительству разные кампании проводить. Без меня ни одна кампания не обходится. Вот и теперь три дня как из дальних мест: принимал участие в снижении цен.
Последняя реплика заставила меня засмеяться. Сила опасливо оглянулся и, увидев меня, начал что-то тихо говорить Тихону. Я лишь разобрал: «Неосторожность… черт… еще чего доброго из тех… из смычкистов. Вишь, «глиста какая худосочная»…
Я отошел, чтоб не смущать Силу.
Вдогонку слышал только спокойный козлетон Тихона:
– А кто его знает: по голому человеку никакого хвакта кроме голого определить невозможно. Все мандаты в раздевалке остаются…
Маленький кругленький человечек полосовал веником высокую лысую фигуру по худой спине, и сладенький тенорок журчал:
– Я, дорогой мой Василь Дмитрович, хожу сюда каждую субботу. Без гигиены жить не могу. Меня еще покойница мамаша с мальства к гигиене приучила, побивши в палки на мне не один веник… Да и ревматизма моя жестокая того требует. А страдаю я ею, проклятущей, давно. Как прицепилась анахвема еще при царском гнете и не отпускает, хоть плачь. В Харькове за это время четырнадцать правителей сменилось, а она как засела и нет на нее никакой революции. Только тут и спасаюсь. Парок – от ревматизмы первеющое средство. И, благодарение Богу и совецкой власти, харашо на этом фронте стало. Баня, она хоть и коммунальная, а все тут пунктуально содействует, а в парной еще и не всякая комплекция выдержит, сами увидите, Василь Дмитрович.
В прошлую субботу я парился с приятелем своим Сергеем Ивановичем, так его, знаете, апоколипсический удар ударил.
Карету скорой помощи вызывали. Правда, Сергей Иванович необычайного корпуса человечище и веса он по старой системе – на пуды – пудов восемь, а на разные там километры, может, и больше, кто его знает, а все ж таки… Вы, кажется, готовы, Василь Дмитрович, так пойдемте париться, Господи благослови…
Я пошел в раздевалку. Уже одетый Сила Степанович прощался с Тихоном и говорил:
– Хотя по-вашему, по-совецкому, чаевые и есть позор трудящой личности, но я не могу без этого. На, возьми… А что, если та глиста еще моется?
– Моется, моется, Сила Степанович, покорно вас благодарю, моется.
«Глиста» одевалась.
И тут революция!
Чтобы повысить музыкальность среди красноармейцев, в Ленинграде организуют хоровые инструкторские курсы.
«Известия ЦИКа»
То ли дело старые времена.
Музыкальность сама повышалась, ибо как выйдет, бывало, фельдфебель – этот инструктор и дирижер – да как загнет певцам несколько музыкальных реплик, так аж стены раздвигаются от «царя туре-ах-мед-ско-го» или от «цыц, Дунька, молчи, Дунька!»
– Снова басы не в тую астролябию попали!! Выше! Выше-е-е, растуды твою налэво!!! Тенора, грубээ-е-е!! Рабинович! Обозначай шаг на месте, а не крути задом, как холодногорская торговка. Тоже защитничек Отечества…
………………………………………….
Одно слово, методы были преимущественно практические, а теория играла роль подсобную и то в случаях, так бы сказать, экстраординарных.
– Ой, штось-то я, ребята, замечаю, что началась юринда. Разве это пэние? Стоят и ротом двигают для маскировки. И хоть бы один-два, а то таких неизвестных игоистов расплодилось штук сорок…
– Дежурный! Собрать после молитвы всех «неизвестных» – список я дам – надо теорию загнуть, хоть и не люблю я етой канифоли… Р-р-раз-зойдись!!!
………………………………………..
– Да!.. Так знаэте вы, господа игоисты, што такое пэние? Для чего оно? Ты думаешь, Сидоренко, што ето так себе, «предмет» и больше ничего? А звесно ли тебе, необразованная твоя морда, што пэние кроме того, што веселит салдацкую душу, приносит пользу твоему ограниченному здоровью?
Оно розвиваить слизистую оболочку!!!
А как розвиваить, я вам, сукины сыны, сейчас объясню.
У каждого человека в горле есть клапан. За тем клапаном есть перепонка. Или, по-ученому, слизистая оболочка.
И вот, как ты поешь, из тебя – через груди – выходит напор из воздуха и дергает тую перепонку, как струну.
Значить, и грудям – розвития, и перепонке – розвития и… дурной твоей голове – розвития, потому как не будет через твою дурную голову от начальства замечания и не будешь ты без смены на кухне картошку чистить.
Вот что значит пэние!!!
– А ну, Сидоренко, вжарь на предмет репетиции «Полюбила коваля»!
– На месте шагом ма-а-р-рш!!
………………………………………………………
А сейчас?
Кончит тот инструктор курсы, приедет в свой гарнизон, соберутся красноармейцы в клубе или еще где там и начнется: теория музыки, сольфеджио, ноты, гаммы, разные там си-бемоли да до-диезы, модераты да в «пiч-тi-кати».[13]
Ну, скажите, пожалуйста, скоро ли за такою кучею теории бедная слизистая оболочка дождется розвития?
А еще говорят, что…
Эх-х-х…
1925
Разочарование
Я, уважаемые товарищи, человек почти культурный и во всем полагаюсь на науку. Не могу, одним словом, без науки дыхнуть. Например, жена огурцы солит, а я стою рядом с «Подарком молодым хозяйкам» в руках и слежу, чтоб все по науке было. Подвернется, скажем, такая ситуация – надо сынку клизму поставить. Я беру «Сам себе врач» и, пока мой сын дерет горло, держась за живот, перелистываю триста страниц «Самого себе врача», нахожу то место, где говорится о научной постановке клизмы, и сынок мой начинает визжать уже от науки:
Вообще никто не имеет права упрекнуть меня в том, что я игнорирую науку. Ни в коем случае.
И когда я, прочитав в газетах (видите, и газеты читаю) о затмении солнца 29 июня, начал готовиться к этому всемирному событию. В этом ничего странного нет. Готовился я основательно. Читал «Вечернее радио», закоптил стекло, невольно вспомнил, что в начале войны 1914 года тоже было затмение солнца… Но вспомнил это между прочим, потому что уверен, что войны не будет: войны-то мы не хотим. А придется воевать, так пусть знают акулы, что мы готовы. Кстати, никогда не думал, что сахарин такой дорогой. Если сравнить с таранкой, выходит, что кило сахарина стоит, как пять пудов таранки. Ну, сахарин спрятал в радиоприемник, а что с таранкой делать – не знаю.
Кум Бензол Осипович надоумливал сделать из таранки матрац. Пожалуй, придется так и сделать. Немного неприятно, но ничего не поделаешь. Хочешь мира – готовься воевать».
Значит, про затмение. 29 июня проснулся в шесть. Позавтракал таранкой. В семь вышел из дому. Решил наблюдать на улице, как природа будет переживать это событие. Наука говорит (читал в календаре), что растения, а особенно животные, реагируют. Ладно. Началось затмение и вместе с тем началось мое разочарование в науке.
Действительно, товарищи, с затмением наука подкачала.
Истинно – видел. Безусловно, солнце потемнело с левого фланга. Вроде кто на него надвинул, а потом отодвинул обыкновенную сковороду. Да и то не смог на все солнце надвинуть, а лишь на половину.
Ну, надвинул! Ну, ладно! А дальше? Где смена явлений в природе? Где паника среди животных и растений? Не видел никакой паники. Правда, в трамвае на Пушкинской была свалка, так то совсем по другой причине. Высаживали гражданку какую-то, хотела пятилетнего сына провезти за трехлетнего и кричала кондуктору:
– У мине муж не знаить сколько ему лет, а то он знаить…
Так это у нас каждый день случается.
Животные держались спокойно. Лошади извозчиков, как и всегда, оставляли на мостовой нормальную дозу спецпрокорма для воробьев, собаки в намордниках тоже вели себя пристойно. Открытых выступлений против усушки собачьих прав не замечал. Козы? Да сколько тех коз в Харькове?.. Люди?..
Люди действительно реагировали, но как-то невыразительно. Каждый смотрит на солнце через черное стекло, а что у него в голове – поди узнай. Иной глядит на солнце, а сам, может, думает: «Не опоздать бы в должность, а то оштрафуют».
Люди – они всегда люди.
А паники не было абсолютно. Не то что паники, даже пьяного ни одного не видел.
Вот и верь после этого календарям, верь научным авторитетам. Ей-богу, еще одно затмение и я окончательно разочаруюсь в науке. А может, сделать это сейчас, не ожидая затмения? По крайней мере, хоть моему сыну будет легче.
Про удочку, рыбку и вообще
Лучшее развлечение летом – ловить рыбу удочкой. Когда человеку опротивеет белый свет, человек начинает удить. Разницы между этими двумя занятиями почти никоторой, потому человек ничем не рискует.
Как же ловится рыба на удочку?
Плохо ловится, а чаще совсем не ловится.
Что такое удочка в целом?
Поскольку русскую пословицу «На одном конце червяк, а на другом дурак» в наших украинских разговорах применять несколько неловко, мы обозначим удочку так: удочкой называется снаряд, предназначенный для массовой перевозки в дачных и других поездах в направлении мест, богатых речками, озерами и ставками. В окрестностях, где нет железной дороги, массовую перевозку заменяют массовой переноской.
Удочка – вещь довольно сложная. Состоит она из удилища, лески, поплавка и крючка.
Удилище. Длинная бамбуковая или ореховая дубина, которой, отправляясь на рыбалку, очень удобно сбивать яблоки с самых высоких яблонь. Сбивать яблоки в чужих садках не рекомендуется. Для этого, кроме удилища, надо иметь в наличии еще и резвые ноги.
Леска. Тоже длинная, но уже не дубина, а нитка. Шелковая, или из английского шпагата, или из конского волоса. Важная деталь: лучше рыба ловится на леску, сделанную из хвоста смиренной коняги.
Особенность лески, независимо от материала, из которого она сделана, – запутываться как раз тогда, когда вы пришли на речку и собираетесь пустить удочку в «действие». И так запутывается, проклятая, что почти всякий раз приходится распутывать ее способом Александра Македонского.
Крючок, или рыбья смерть. Это та часть удочки, которая имеет органическое свойство цепляться за все кроме рыбы. Цепляется за осоку, лозу, камыш, ваши собственные брюки, подводную корягу и иные не относящиеся к рыбе предметы. Автору довелось в прошлом году вытащить из Ворсклы обычные парикмахерские ножницы, но рыбы, по крайней мере в тот день, как и вообще во все лето, ни одной не поймал.
Поплавок. Поплавок исполняет роль сигнализатора. Он чрезвычайно точно и своевременно кивком напоминает вам, что насадка уже благополучно съедена и пора насаживать на крючок новую, ибо рыба, это нетерпеливое существо, мигом покинет ваши удочки и начнет есть насадку у вашего соседа. А это вызывает зависть. Убийственную охотничью зависть. В самом деле ужас. Вы собственными глазами видите, что рядом у Петра или у Грицька клюет и клюет, а ваши поплавки невозмутимо спокойны. Тут от зависти у вас внутри может нетерпячая жила лопнуть. Вообще поплавок невероятно важная часть удочки. По крайней мере он всегда показывает, что рыба в речке еще не перевелась и чувствует она себя неплохо, позавтракав вашей насадкой.
Некто из евангельских вождей сказал, что «вера без добрых дел мертва есть», вот так и на удочку без насадки рыбы не поймаешь.
Что же такое насадка?
Насадка (иначе – меню рыбьего столования) – это все, что насаживаете вы на крючок с целью поймать рыбу. Рыба хватает насадку, вместе с нею крючок и… Ах! Понимаете теперь, мы не ошибемся, если скажем, что насадка в сложной системе удочки играет роль заурядного провокатора.
Рыбьих провокаторов не счесть (по этой части рыба счастливее человека) – горох, пшеничка, каша, хлеб, макуха, червяки, мотыльки, мухи, кузнечики, жабы и живцы. Живцы – это маленькие рыбки: пескари, верховодки.
Лучшая насадка, в чем мы убедились на собственном опыте, это горох, пшеничка, каша и хлеб. Насадки, которые в одинаковой степени усваивают как рыбаки, так и рыбы. Этого не скажешь о червяках, мухах, кузнечиках, мотыльках и лягушках. Тут рыба за, а рыбаки категорически против. Несколько отдельно стоит макуха. Конопляную макуху есть можно. Посоленная она неплохая. Макуха из рапса, подсолнуха, льна значительно хуже конопляной. Очень горькая.
Но эти сорта макухи имеют прекрасную особенность. Чем больше сидите вы на речке, тем больше они приближаются по качеству к конопляной.
……………………………………………………………….
Мы описали основные орудия, имея которые рыбак приобретает право мечтать о массовом уничтожении щук, карпов, окуней.
Теперь несколько слов о подсобных.
Сумка, или кошелка, куда вы имеете возможность положить хлеб, сало, селедку, воблу, яйца, спички, махорку – предметы, отсутствие которых скверно сказывается на результатах лова. Вывод: чем больше кошелка, тем больше шансов, что вы нескоро отправитесь домой, следовательно, больше поймаете рыбы, Опыт подтверждает, что количество пойманной рыбы прямо пропорционально количеству потерянного на рыбалке времени.
Палка. Обыкновенная палка. Ее назначение защищать ваши брюки и икры от местных собак. Иные скептики могут возразить, что палка уж и не так необходима.
Автор же остается при своем мнении. В доказательство он довольно охотно демонстрирует следы собачьих зубов на правой авторской икре. Эхо тех времен, когда автор был скептиком и игнорировал советы мудрых рыбаков.