– На минуту – и еще час сверху, – не постеснялась заметить я, оставив комментарий про мое лицо незамеченным.
Мне нравится этот пух. Только не когда приходится подметать полы в доме два раза за сутки.
А кто-то терпеть его не может вообще в любом состоянии.
– Серьезно? – Я понадеялась, что Ник сейчас достанет телефон и начнет судорожно листать диалог с моим Ильей, а потом звонко ударит себя ладонью по лбу в раскаянии. – Ты ведь дождалась.
– Я сама опоздала, – призналась зачем-то.
На семь минут. И мне даже было стыдно.
– Да? Тогда тем более.
И совершенно никаких сожалений и извинений. Это… типа… нормально? У людей, что на год меня старше? Даже Илья извиняется, когда накосячит. А такое сильное опоздание, по моему мнению, все-таки косяк.
Совсем ничего не понимаю.
– А куда идти?
– На Вознесенскую. Отправляемся?
Кивнула.
Знаю я такую. У меня институт располагается поблизости. И я до него предпочитаю ездить на автобусе. Но говорить об этом, конечно же, не стала. До сих пор не могу отойти от удивления, все слова растеряла.
На Нике – белая футболка с цветным принтом, многократно повторенные лепестки роз и листья. Мой Илья ни за что такую не надел бы.
И темно-серые шорты до середины колен, открывающие ноги.
Ноги неплохие, наверное. И руки тоже. Не слишком худые, видно, что он занимается спортом. Но и не слишком накаченные. Поджарый, кажется, так описывают эту фигуру…
Я подумала – интересно, как мы со стороны смотримся? Странно, наверное. Я бы точно обратила внимание. И даже запомнила самые яркие черты на всякий случай. Вдруг пригодится однажды? У меня много чего есть в запасе. Фразы, что посещают голову самовольно, когда им вздумается, и случайно подмеченные образы, которые вызывают в душе отклик.
Из одной строчки временами рождается целое стихотворение.
Из одного взгляда – история длиною в несколько лет, тысячи слов, сотни касаний.
И зачем, зачем люди изобрели творчество и влюбленность?..
Я смирилась с тем, что мы проведём в тишине всю дорогу, молча покатаемся и молча же разойдемся, но, стоило завернуть за угол, мой любимый с недавних пор угол, как Ник заявил:
– Ну, что ж, рассказывай.
– Что рассказывать? – посмотрела на него максимально скептично.
– Вот представь, Ника, – он запустил руку в волосы, растрепал их у корней, смахнул очередную пушинку с рукава футболки, коснулся подбородка и только потом посмотрел на меня сверху вниз. – Представь, что ты давно хотела чем-то с кем-то поделиться, а подходящих людей поблизости все никак не находилось. Так вот, можешь поделиться всем этим со мной.
– С чего я должна делиться этим с тобой, Ник?
Я даже руки на груди скрестила.
Успела уже пожалеть, что не задержалась еще на пару минут и не нашла одежду поприличнее. Я ужасно краснею – не только щеками, но и шеей, и грудной клеткой, и вообще. А весь этот непонятный-невнятный разговор так и провоцирует меня покраснеть.
– Не люблю ходить в тишине, – Ник пожал плечами.
– Мысли в голову лезут?
– Скорее, домыслы.
Я не нашла, что на это ответить. Поэтому предложила:
– Тогда, может, это ты расскажешь что-нибудь?
– А ты хочешь узнать что-то конкретное? Спрашивай, не стесняйся. Может быть, я даже отвечу.
Какая честь, вы только на него посмотрите.
– Не хочу, – призналась я. – И о себе рассказывать тоже.
– Я тебя разговорю. У меня талант.
Сколько сомнения было в моем взгляде после этих слов – не описать. Я прямо-таки излучала скепсис.
Тишина все-таки вернулась к нам. Секунд на десять. Потом Ник невинно полюбопытствовал:
– Вот эта вот просьба от Ильи про покатать тебя – к чему она была? Он мне ничего не объяснил. Любовь к молчанию – это у вас семейное?
– Да, семейное.
– А первый вопрос?
Мне подумалось – ну, ладно, как-никак, он мне помогать собирается. Так что я все-таки решила ответить:
– Проникнуться атмосферой хочу. Чтобы дописать стих.
– Ты, типа, поэт? – и брови взлетели высоко-высоко.
– Можно и так сказать…
– Я тоже когда-то был. Те стихи, что ты читала до того, как я дал о себе знать, мои.
«Я выбрал бы трепетно-белый, трепетно-белый цвет».
– А потом прекратил?
– Перерос.
– Почему?
– Кто кого пытается разговорить, Ника? – он покосился на меня с легким недовольством. – Но мне нравится, что ты начала задавать вопросы. Да, продолжай. Ну, перерос. И все.
– Прошла любовь, что-нибудь в таком духе?
– Ты – опасный человек, Ника, – Ник покачал головой. – У вас это тоже семейное? У тебя, наверное, еще и память хорошая? Скажешь тебе что-нибудь, не подумав, а через пару лет это всплывет? И останется только подумать – вау, как это можно было запомнить?..
– У Ильи такая, – согласилась я. – У меня нет.
– Расскажешь?
– Что именно?
– Ну, например, историю про то, как ты забыла что-то важное. Или тщательно делала вид, что забыла. Нам, конечно, недалеко. Но и не близко. Успеешь.
А народу на улицах, как назло, становилось все больше и больше.
И нас в самом деле время от времени награждали взглядами. Меня немного волновало, что один из этих взглядов вдруг может оказаться взглядом кого-нибудь из моих знакомых.
Ник не был красивым в той степени, как того требует наше общество. Но притягивал к себе неимоверно сильно. Как будто прятал в себе какую-то особую ауру, к которой так и хочется прикоснуться. Не знаю. Ведь я разговариваю с ним несмотря ни на что…
А я… я-то к себе внимания никогда не привлекаю. Нет ничего выдающегося ни в моей ауре (запутавшейся в лабиринтах собственной души девочки), ни во внешности. Мне вечно что-то в себе не нравится. Слишком скучные, лишенные ярких красок глаза. Слишком бледные губы. Слишком круглые щеки. Слишком упрямые волосы. Слишком низкий рост, точнее, в целом-то он средний, но по сравнению с братом…
Бабушка всегда говорила – дурная ты, Ника. Спустя много лет будешь пересматривать свои юношеские фотографии и осознавать, какой была дурочкой. Вечно искала в себе недостатки, а следовало бы принять себя такой, какая есть, и осознать: красавица.
Не хватает мне ее.
Я слишком многое не успела ей сказать.
– Вспоминаешь? – поинтересовался Ник. – У меня на лице что-то написано, пытаешься прочитать?
Это невыносимо, вот правда.
– Ладно, – протянула я. Ну вот, уже волей-неволей начала подстраиваться под его интонации. – Сейчас будет история. Случай из реальной жизни. Был, значит, один мальчик, он очень любил задавать вопросы. Создатель нашего мира долго-долго слушал его, а потом так устал от этой болтовни, что однажды мальчик проснулся без языка.
– Спасибо, Ника, – от благодарности на его лице не было и тени. – Кринжанул.
Я обиделась.
И еще минуты две мы шли молча. Вот это да, заслужила наконец спокойствие, очень большое спасибо.
Идти до моего института было все еще весьма далеко. А сколько от него потом чесать, так и вовсе непонятно.
– Чем вообще по жизни занимаешься? – полюбопытствовал Ник.
– Отвечаю на глупые вопросы и заставляю людей испытывать кринж.
– Испытывать кринж. Красиво. Я знаю только, что ты будущая журналистка. Профессия, как по мне, в наше время весьма бессмысленная.
– Слово всего сильней.
– Таким вот наивным и пудрят мозги. Словами. Поступки куда больше слов говорят.
– Поступки? Опоздание на час, например?
– Проспал… С кем не бывает. Обстоятельства вчера вечером внезапно поменялись. Предупредить не успел, да. Но тебя должен был еще Илья предупредить, что я со временем не дружу.
– Твой Илья сам из дома ушел и в сети не появляется.
– Я его за это осуждаю. Поставил и тебя, и меня, выходит.
Я не выдержала:
– То есть, теперь еще и Илья виноват?
– Я в нем давно заметил любовь к этим вот исчезновениям, – продолжил жаловаться Ник. – Примерно на второй день знакомства. Когда он мне, новенькому в его школе, пообещал скинуть домашнее задание. И исчез. Так я и не стал отличником, как ты.
– История трогательная. Но при чем здесь я?
– Это была провокация.
Он протянул вверх руки, потянулся и зевнул, никого не смущаясь. Мамочка, идущая на нас с коляской, покосилась на него с легким удивлением.
– Любишь внимание?
– Люблю. И привлекаю независимо от того, хочу я этого или нет. Так что лучше хотеть внимания и получать, чем не хотеть, но все равно получать, как считаешь? А что насчет тебя? Как я могу судить по десяти минутам нашего знакомства, ты внимание не любишь. Ты его презираешь. Если бы кто-нибудь предложил создать стену вокруг каждого человека, эдакую капсулу, чтобы никто никого не видел и внимания не обращал, ты бы эту идею поддержала. Так?
– Нет, не так.
– Внеси свой законопроект.
– Вношу. После десяти минут такой содержательной беседы должно следовать десять минут тишины.
Ник наконец-то достал телефон. Но вовсе не за тем, чтобы проверить, во сколько же все-таки он должен был подойти к моему подъезду. А чтобы с самым демонстративным видом открыть таймер, выставить десять минут, нажать на «старт» – и затем продемонстрировать мне.
Я кивнула:
– Кто слово промолвит, тот ее и съест.
– Кого ее?
– Дохлую кошку с облезлым хвостом… Рыба карась, игра началась.
Он посмотрел на меня так, будто я была умалишенной. И был не прав абсолютно.
Но этот его взгляд и ознаменовал начало нашего молчания. Правда, сложно сказать, что было более неловким: молчание или все же разговоры. Ибо я со всей тщательностью смотрела в сторону, будто никогда не видела таких прекрасных серых стен, облезлых лавочек, детей, обжигающих ступни об нагретые под солнцем горки, и котов, выглядывающих из-за подвальных окошек.
А Ник смотрел на меня.
В его зеленющих глазах прямо-таки сквозила насмешка, когда я, не выдержав пристальной слежки, все же поворачивала голову в его сторону, чтобы тут же отвернуться. Тем не менее, нечто наивное внутри меня пару раз подкидывало шальные мыслишки – а если бы насмешка сменилась чем-то… более теплым? Было бы мне приятно ощущать этот взгляд?
Любовь разная бывает.
Бывает тягучая, вишневая, зрелая, испытанная временем, а оттого не так просто ее вывести, она впиталась во все, чего коснулась. Не такая эта любовь, может быть, страстная, как прежде, и условия на нее навешиваются, но она с каждым годом лишь крепче – как вино.
Бывает застывшая, сахарная, розоватая, как сладкая вата. Когда не видишь недостатки, или не хочешь видеть, или есть нечто, их затмевающее. Несколько искусственная. Перегореть может легко, как лампочка за стеклянной витриной.
Бывает алая – спелые ранетки; пульсирующая, как артериальная кровь, самая искренняя и безрассудная. Когда готов пойти на край света, и сердце выскакивает из груди, и хочется лишь рядом быть, и все на том. Боль от предательства самая сильная – будто насквозь пронзает сердце.
Алый очень красиво смотрится на ярко-зеленом. Так еще природой было задумано.
На моем, сером, не смотрится вообще ничего.
Любовь разная бывает, но она сейчас точно не то, что мне нужно, так почему я об этом задумываюсь?.. Тем более, в такой ситуации.
Таймер зазвучал резко, возвращая из мира грез суровее будильника, и причем в тот момент, когда я в очередной раз повернулась, чтобы ответить на насмешку своим не то смятением, не то смущением.
– У тебя тяжелый взгляд, – заметил Ник. – Как будто молнии из глаз летают. Такие вщух-вщух. Как у супергероини. Чудо-женщина, типа того. И вот опять ты так смотришь… Мне готовиться к обеду? Дохлым хвостом.
Я не выдержала и хмыкнула.
– Подрабатываю клоуном, – он улыбнулся.
– На полставки?
– На полставки.
– А еще половину куда?
– Ты совсем ничего обо мне не знаешь, – Ник даже сделал вид, что обиделся. – Я, конечно, подозревал, что Илья – ужасный молчун, но даже не мог предположить, что настолько. Я программист. Вообще-то. Лучшей шараги этого города, соседний факультет твоего гения-математика. Недавно повстречал статейку в интернете… что-то типа – выпускники нашей шараги занимают второе место в стране по размеру зарплаты. В айти-сфере, как положено. Посмеялся.
– Почему?
– Второй курс позади. Половина обучения. Практически позади, окей, завтра пересдать экзамен нужно. Физика, ура… А перспектив все еще не видно… Тебе не кажется, что я слишком много говорю? Пришел твой черед рассказывать о себе. У нас равноправие.
– Ну… – я даже несколько растерялась. – На свою бесполезную профессию я учусь вот там.
На дальнем конце улицы в самом деле замаячил знакомый силуэт – мой институт.
– Я знаю.
– Откуда?
Ник пожал плечами:
– Я неподалеку здесь живу все же. Раза три даже видел тебя, запомнил. У меня хорошая память на лица. Идешь – треть города знакома. А ты мелькаешь иногда на фотках рядом с Ильей, и внешность у тебя выдающаяся. Запомнить несложно.
– Чем это она выдается?
Я покраснела. Всеми открытыми участками тела сразу, конечно же. Ник это заметил, усмехнулся. Но отвечать не стал. Заметил вместо этого:
– Дважды ты была с каким-то милым мальчиком, лохматым таким… Но он, видимо, без мотоцикла, – Ник театрально вздохнул. – Твой парень?
– Нет.
Конечно же, говорил он про Пашку. Ни с кем больше я вдвоем ходить не могла.
И ничего лохматого в нем нет, особенно если с Ником сравнивать. Я, конечно, понимаю, мы окружающих судим по себе, но все равно это перебор.
– Он та-а-ак на тебя смотрит, – протянул Ник. – Я различил томление в его взгляде на расстоянии пятнадцати метров. У меня хорошее зрение, но его бы и слепой различил. И ты тоже должна была заметить, не поверю, что ты ему в глаза ни разу не смотрела своим взглядом тяжелым. Отшила, получается?
– Что за вопросы такие? Никого я не отшивала. Мы просто учимся вместе, в одной группе.
– Ты первый курс закончила, так?
– Так. И что с того?
– Как грубо. Неужели за год он ни разу не попытался к тебе подкатить?
– Я была в отношениях.
– Тогда понятно, – Ник демонстративно оттряхнул руки. – Была. В отношениях. Какой слог высокопарный… Поэтесса. Значит, смотри. Он ждет, пока ты немного отойдешь от… них. Чтобы потом уже заявляться к тебе со своими чувствами. Таким порядочным, слишком хорошим девочкам нельзя говорить о чувствах, когда они находятся в отношениях. И сразу после отношений нельзя, они же отходят… страдают. Нужно прождать… ну, скажем, полгода. И уже потом подаваться.
– Личный опыт, да?
За такими абсурдными разговорами мы и дошли до моего института. Я обвела взглядом красивые белые колонны, подпирающие его, и на мгновение (всего лишь на мгновение, к счастью) почувствовала тоску по тем временам, когда мне нужно было появляться здесь ежедневно.
С другой стороны, не успею заметить, как учеба начнется вновь. Тоска испарится тут же, одномоментно.
Нет, институт я люблю, несмотря ни на что.
У Ильи универ, может, и сверхмодный, и чересчур перспективный, второе место по стране, понимаете ли. Зато у нас – с богатой историей, со своей атмосферой. Ему недавно стукнуло девяносто четыре года, так и до сотни недалеко… Хотя я все равно не дотяну, даже если решусь пойти в магистратуру.
– Наблюдения, в основном, я-то не порядочная девочка, – ответил Ник. – Мне тоже нравится, как ваш универ выглядит. Хотя учеба в нем, слышал, сомнительная. Преподы с прогрессирующими психическими расстройствами. Некоторые, окей. Хотя у гуманитариев это явление частое.
Так талантливо делать комплименты, при этом высказывая несколько замечаний подряд, я не умею, так что мне остается лишь по-тихому восхищаться. Тему оскорблений универов, преподов и гуманитариев я решила не развивать, вместо этого заметила весьма честно:
– Ты не слишком похож на того, кто будет наблюдать. Скорее, на действующее лицо. Одно из главных, если не главное.
– Приятно слышать.
И улыбнулся так хитро, будто ни одного из сказанных мной слов не являлось правдой.
Разговоры на время прекратились. Мы вдруг резко завернули в переход между домами, стоящими сразу за моим институтом. Затем еще в один. Потом опять. Не то чтобы раньше у меня наблюдались проблемы с ориентированием на местности, но сейчас, признаться честно, я попросту заблудилась. К институту-то вернусь после плутаний, но вот понять, куда мы там мчимся стремительно, пока что не могу.
– Ну-у-у, вот и все, Ника. Пришли почти. Вот в дальнем подъезде – моя хата. Звать тебя внутрь я не буду, у меня легкий… м-м… беспорядок. А прямо за домом гаражи, с этим повезло. Сейчас мы быстро за байком сгоняем. А потом на нем погоним.
– Ты специально такими закоулками людей водишь, чтобы они дорогу не запомнили? – пробурчала я.
В этот раз взгляд Ника мне понравился. Посмотрел он так, что мне сразу стало понятно – я попала в точку. Вот же… хитрец. И все-таки интересно, насколько он часто этим приемчиком пользуется-то. Надеюсь, хотя бы раз в недельку, максимум в две. Иначе несолидно, такой профессионализм скрывать.
Гаражи в самом деле располагались непосредственно за домом.
Куча одинаковых жестяных коробок, преимущественно выцветших – горчично-красные, грязно-синие, серо-зеленые. Некоторые были открыты, в них наверняка копошились те самые товарищи, которым совсем никак не сидится дома, а вот в гараже стоится прекрасно. У лучшей подруги моей мамы такой муж, я от нее наслышалась мимолетом…
Но в целом гаражи выглядят мило.
И даже одинокая желтая лампочка-груша, свисающая примерно посередине (потому что точно никто не вымерял), добавляет своеобразный уют. Вечером, наверное, в нее еще и мотыльки стучатся, пытаясь отогреть свои тонкие крылышки…
Потом падают.
Крылышки складываются в форме стрелы – стыкуются у основания, затем расходятся под острым углом. Так и лежат мотыльки на спинке, застывшие, в одно мгновение сменившие шелк на камень. Я на таких вдоволь насмотрелась, еще когда бабушка была жива. Я складывала их под цветущие кусты, надеясь, что там им будет лежать спокойнее; а они потом сами исчезали куда-то.
– А к экзамену тебе не нужно готовиться? – очнулась я вдруг.
– Запомнила, – Ник удивился. – Все-таки что-то от злопамятности Ильи в тебе есть. Да черт с ним, с этим экзаменом. К нему подготовиться невозможно. Повезет – сдам.
– Хороший универ, – пробормотала я.
Даже мы себе такого не позволяем вообще-то… Только я, иногда, в критических ситуациях.
– Ага, и экзамены интересные. А вот моя вторая хата.
Гараж у Ника оказался серо-голубым, больше его ничего не отличало от остальных, такая же жестяная коробка.
Ник закопошился в рюкзаке, пытаясь отыскать ключ – судя по агрессивному шуршанию, внутри хватало всякого прочего хлама.
– Откуда у тебя гараж? – поинтересовалась я.
Вот не молчится ей, и все тут. Давно облезлыми хвостами не обедала или что?
Ему тоже это забавным показалось:
– Ника рассказывает о себе, да. Знаешь, из тебя бы получился неплохой шпион, у тебя хорошо получается выпытывать информацию. От… о! нашёл. – Ник извлек из рюкзака связку ключей, победно ими позвенел. – Я их когда-нибудь потеряю, клянусь. – Нужный ключ ловко зашел в замочную скважину. – От отца. Долгая история. Когда-то мы семьей жили в двадцати минутах ходьбы отсюда. – Ключ повернулся в скважине, неприятно скрипнув. – Потом переехали на землю, в особняки за город.
Он потянул дверцу гаража на себя – ту, что поменьше – и она заскрипела куда истошнее ключа.
– А сейчас ты живешь здесь?
– С семнадцати, на съемной хате. Неудобно было ездить каждый раз в школу, а потом еще и на допы.
– А родители?
– Ника, я от тебя в восторге, – Ник покосился на меня, но особо восторга в его глазах я все-таки не разглядела. – Ты такими темпами за одну прогулку вытянешь из меня всю мою информацию.
– Я просто поддерживаю разговор…
– Ну да. Признайся уже, что тебе просто хочется узнать меня ближе. И еще… И еще… – Он вдруг склонился ко мне и осторожно снял что-то с волос.
– Пылинка? – уточнила я, ужасно, конечно же, краснея.
– Тополинка.
Вот и меня коснулась эта участь.
Он шагнул внутрь, в темную затхлость, и уже оттуда ответил:
– Родители два года назад развелись. Отец остался здесь, но с головой ушёл в предпринимательство, а мать уехала, по каким-то своим педагогическим делам. Почему бы и нет? Дети взрослые. А гараж он так и не продал. Ну и вот, он достался мне.
Зажегся свет – тот самый, желтый, от той самой лампочки. Он создал вокруг волос Ника желтоватый ореол, будто его причислили к святым по каким-то неведомым никому причинам. Хотя кто его знает, вдруг причины все-таки есть. Смогу сказать к концу прогулки, когда в самом деле выведаю информацию обо всех его заслугах, докапываясь со своими вопросами.
Не боится запылить волосы-то?
Ник скрылся из виду, пришли в движение задвижки, и вскоре ворота раздвинулись— мне пришлось сделать несколько больших шагов назад, чтобы не снесло ненароком.
Гараж оказался на удивление пустым. Обычно в них хватает хлама, начиная от журналов десятилетней давности (когда папа купил гараж, в нем именно такое богатство обнаружилось, мы с Ильей, в то время еще ученики начальной школы, в восторг пришли), заканчивая кучей инструментов, болтов, масел десяти разновидностей.
А здесь была только пара полочек. Одна и в самом деле с инструментами, другая – со шлемами. Мотоцикл стоял в противоположной стороне от них, красивый, серебристый, огроменный такой… Еще б я в них что-то понимала.
Я осторожно вошла внутрь, и мои шаги отразились от стен.
– Эхо здесь такое, петь можно, как в храме.
– Ты поешь?
– Я-то нет… А ты?
– И не говори после этого, что ты не хочешь узнать меня лучше, Ника. Я-то… пою. Ну так, немного, под гитару. Я у тебя так и не спросил, куда едем?
– Мне все равно. – Вспомнилось объявление, которое я так нигде и не опубликовала. «До ближайшего коттеджного поселка», кажется, я как-то так писала, как будто вся такая смелая и рискованная. Впрочем, а разве не смелая? не рискованная? Ясно, что Ник – приятель моего Ильи, а Илья бы мне сомнительных личностей не подсунул. Но все-таки, кто знает, что Ник может вычудить…
– Вообще все равно? Может, тебе нужно по каким-нибудь делам?
– Вообще все равно. Нет, не нужно. Может, тебе нужно? Можешь довезти меня и оставить, я сама вернусь обратно.
– Теперь ты пытаешься выяснить, где у меня дела.
Ник проникновенно посмотрел мне в глаза – под приторным желтым светом его радужки приобрели совсем неестественный оттенок, несколько потемнели. Жутковато даже стало на мгновение.
– Ничего я не пытаюсь, – я покачала головой. – Можешь отвезти меня обратно, до квартиры. Чтобы я ненароком не узнала очередную твою страшную тайну. Ехать буду молча, честное слово. Могу даже два шлема надеть на себя для лучшей звукоизоляции.
Не знаю, что за чистосердечное выдала. Видимо, все же поддалась на провокацию. А Нику, похоже, то и надо было. Я думала, он начнет возмущаться в ответ. А он, такой бессердечный, улыбнулся.
– Цветочки любишь? Как девочка.
– Ты сексист?
Помнится, мы с Ильей так и не пришли к однозначному выводу по этому вопросу.
– Не уважаю сексизм, – протянул Ник, подняв вверх указательный палец. Тоже мне, мудрец нашелся. – Но я-то цветочки люблю. Как человек, окей. Цветочки любишь, как человек?
Что за вопросы такие странные… Как будто, исходя из этого факта, можно многое о человеке узнать. Может, я, конечно, просто пока не настолько в своем сознании преисполнилась?
– Ну, предположим.
– Наконец-то. Тогда я знаю, куда тебя везти. Держи, – он легко снял с полки шлем и вручил его мне. Поддавшись иллюзиям, я так же легко его приняла, как будто он весил максимум двести грамм. И покачнулась – шлем оказался немного тяжелее. – Второй, уж извини, оставлю себе. Безопасность, все такое. Диеты? – Ник недобро покосился на шлем в моих руках.
Решил, что я совсем бессильная. Понятно.
– Излишняя доверчивость.
– Тогда хорошо. Если ты от бессилия начнешь падать с байка, я тебя ловить не буду. Предупреждаю заранее, на всякий.
– Я и не надеялась, в общем-то.
Ник разорвал связь мотоцикла и стены, осторожно выкатил его из гаража (я отпрыгнула назад); удерживал крепко, на руках напряглись вены, и я подумала – какие же все-таки красивые у него руки, и пальцы длинные, как у музыканта, а я ужасно люблю, когда у парней такие красивые руки и пальцы…
Поймав себя на этих мыслях, мгновенно перевела взгляд на шлем, пока еще чего-нибудь себе не сочинила. Шлем тоже был серебристый, с неоновыми синими полосами. Вполне себе миленький. Хотя не настолько, конечно, как мотоцикл.
(Как мотоциклист).
Интересно, что скажут мои подруженьки, когда я обо всем этом расскажу? Не поверят, наверное, ни единому слову. Как так, Ника – и в такую авантюру ввязывается?
– Выходи, иначе я тебя здесь закрою, – вернул меня в реальность Ник. Руки его были уже не на руле – мотоцикл спокойно стоял себе на подножке, одновременно касаясь и обочины, и дороги.
– Это как дети в подвале, только сестры друзей в гараже? – полюбопытствовала я.
– В тебе проснулась ядовитая змейка?
– А ты боишься, что укушу?
– Нет. Продолжай, мне даже нравится. Куда лучше тишины – и этого пронзительного взгляда, в котором молнии сверкают… План, в общем, такой, – резко заявил Ник, не дав мне даже возмутиться. – Сейчас надеваем шлемы и садимся, я за руль, естественно, ты сзади и только после меня. Ноги на подножку, никаких труб мне не надо пытаться оторвать, были уже случаи… Обхватываешь меня бедрами, внутренней стороной… – он покосился на мои ноги. – И можно за корпус. За руки нельзя, будешь мешать. Ну и старайся сильно не наклоняться в разные стороны, центр тяжести будешь смещать, хотя ты и легкая, вроде бы… Но рисковать не станем. Все понятно?
– Понятно, – я сосредоточено кивнула. И в следующее мгновение осознала, что уже все забыла.
– Можем порепетировать, если хочешь, – улыбнулся вдруг Ник.
– Что именно?
– Ну там… Обхват корпуса… – Видимо, взгляд у меня стал совсем уж суровым, потому что Ник тут же замахал руками: – Я шучу. У меня новый одеколон, жаль, ты не оценишь… Через шлем не получится. Ладно-ладно, перестаю тебя смущать, гараж закрываю и едем.
Все то время, пока он закреплял большие ворота, затем замыкал дверь, я стояла в стороне, прижимая к себе шлем, словно кое-какое другое средство, предназначенное для защиты. Меч или щит, на крайний случай.
Я будто бы ожидала приговора, одного-единственного мгновения, которое кардинально изменит мою жизнь; хотя прекрасно понимала: на изменения всегда нужно время.
– Ну вот и все, – заявил Ник. Мне показалось, будто прошел по крайней мере месяц с тех пор, как он молчал; на деле же – минута, максимум две. – А, и еще. Давай свою сумочку, – и он потянул свои загребущие руки к моему клатчу, висящему через плечо. – Я её в свой рюкзак уберу, чтобы не мешалась при поездке.
– Это грабеж.
– Рюкзак я тебе вручу, для твоего же комфорта, чтобы прижиматься к моей спине, а не к пыльной ткани. Так что кто еще кого грабит.
– Наглость.
– Именно так. Давай.
Левой рукой прижимая шлем к себе, я стянула клатч. Еще мгновение, и он оказался в рюкзаке Ника. А потом Ник заботливо надел рюкзак на меня, как будто это не рюкзак был вовсе, а дорогое кашемировое (почему кашемировое, не знаю) пальто. Склонился… и правда весьма приятный одеколон – что-то наподобие смеси цитрусов и зеленой травы, чистое летнее поле. Отклонился тут же… Аккуратно подтянул лямки, как мамочка, отправляющая в первый класс ребенка. Ребенок маленький, но за спиной у него маячит огромный баул, в который можно половину дома вместить.
Потом Ник покосился на шлем в моих руках. Вздохнул, взял и его из рук. И осторожно надел на голову.
Голова тут же стала тяжелой, как будто я всю ночь готовилась к экзамену, а не спала. Захотелось опустить ее на что-нибудь – или кого-нибудь. В ушах зашумело. Резко сузился обзор зрения – сверху и снизу. А сейчас еще и стекло придется опускать, и все тогда.
Следом Ник надел шлем на себя. Ему, на самом деле, шло, добавляло брутальности. Ему в целом, наверное, хоть что пойдет.
Чувства немного успокоились, вернув мне возможность говорить.
– А ты в детстве хотел быть космонавтом? – Язык мой – мой враг. Все никак не могу умолкнуть.
– Нет, не хотел… – Он удивленно посмотрел на меня через прорезь в своем шлеме. – А, понял, про что ты. Я не помню, кем хотел быть.
А я хотела. Нет, серьезно. Думала, что буду бороздить космические просторы… Наблюдать за звездами вблизи, знать каждую по имени. А когда умру, то сама стану звездой, и новая, пока ещё человеческая, Ника тоже будет знать, как меня, прежнюю, зовут.
Но стала пока что лишь никем. Никем, наверное, лучше, чем кем-то плохим. Пусть и не вспомнят имя, но хотя бы не станут желать самых горячих котлов.
Ник наконец сел на мотоцикл, опустил стекло своего шлема, обхватил руль. Спохватившись, я приблизилась к нему вплотную. Мотоцикл вдруг показался слишком огромным для такой небольшой меня… Перекинула правую ногу, так и остановилась. До тех самых пор, пока Ник, передумавший держать руль, не подтянул меня к себе.
Сидение оказалось весьма удобным. И даже близость Ника не то чтобы сильно смущала. Рюкзак нервировал куда больше – он неприятно касался открытых плеч.
Что ж, обхватить так обхватить. Бедро к бедру, тело к телу… Его спина оказалась невероятно удобной и приятной на ощупь. И в какой-то момент мне даже захотелось еще и голову на него сложить. Давно не обнималась с мальчиками, совсем поехала кукушкой.
Ни на каком уровне не разбираюсь в управлении машин. Илью папа давно научил водить, меня тоже обещал, но я до сих пор за рулем не сидела. Так что совсем не знаю, что вообще должно происходить, прежде чем транспорт с места сдвинется…
Но мотоцикл сначала затарахтел, потом зарычал.
– Готова? – крикнул Ник, прерывая посторонний шум.
– Конечно! – И прижалась к нему еще крепче.
Мы сорвались с места.
То есть, конечно же, никуда мы не срывались, даже мотоциклу требуется время, чтобы разогнаться, а разгоняться между гаражами, где постоянно снуют люди, никто и не станет; мы, будем честны, едва-едва сдвинулись с места, но у меня, такой трусихи, будто все внутри остановилось на мгновение, а потом зашевелилось с удвоенной силой.
Вдобавок я глаза зажмурила.
Как же страшно, боже мой. Особенно после велосипеда.
Впрочем, мой приступ паники длился не так уж и долго; потребовалась пара секунд, прежде чем я открыла глаза – вокруг мелькали коробки гаражей, мы двигались куда-то вглубь. Нас слегка подбрасывало на каждой кочке, особенно если учесть, что дорога тут такая себе, укатанная колесами земля.
Мы ехали, похоже, на самой низкой скорости, чуть замедлишься еще – и упадешь, настолько она была низкой. И я позволила себе выдохнуть. Дышать было все же тяжеловато, этот шлем явно предназначен не для того, чтобы наслаждаться свежим воздухом.
Мы двигались, зная точно направление —
и —
в самом деле, как я и предполагала, в голове на какие-то секунды ничего не осталось, лишь только это бесконечное движение, покачивание, рев, тепло от спины, солнечные блики за черным матовым стеклом; я улыбнулась, чувствуя себя счастливой, способной на многое, очень многое, и ощущать это было отчего-то приятно.