Жрица

– Гости? – зовет с первого этажа хозяйка.

– Сейчас, – словно через силу, произносит Туман в ответ, и мы расходимся, он вниз, я наверх.

В комнате Рутил с Сапсаном поднимаются с постелей при моем появлении.

– А Туман где? – спрашивает кто-то из них, к своему стыду, я необычайно потеряна, потрясена и сбита с толку, даже не различаю голосов и лиц. – Что ты видела?

Я ничего не вижу, я слепа как крот. Вместо того чтобы рассказать, как прошел последний час, я отмахиваюсь и залезаю на свою кровать, скинув сапоги и куртку. Пусть хаасы сгинут в бездне, но сегодня больше никто ничего от меня не добьется. Я укрываюсь одеялом с головой и засыпаю, несмотря ни на что, а утром делаю вид, что сплю до тех пор, пока Рутил с Туманом не отправляются куда-то, оставив меня с Сапсаном. Выждав еще немного, я сажусь на постели и переплетаю растрепавшиеся волосы.

– Тебе нельзя выходить, – смущенно произносит Сапсан, стоит спуститься на пол за сапогами.

– А цепей он не оставил?

– Не злись. Там небезопасно.

– То ли дело в тихих землях.

На душе у меня мутно и противно. Игнорируя собственную немощь, я собираюсь заняться более насущными вещами, чем внутреннее равновесие. Первым делом, устроившись на кровати поудобней и подоткнув под спину подушку, я проверяю Калу и девочек. Они спокойны, ничего плохого не приходит с их стороны. Затем я проверяю Ардара, его почти не слышно, мне удается различить постоянное напряжение и боль утраты, но это исходит от него больше четырех лет, с тех пор как мне удалось уйти. Ища в памяти что-нибудь полезное, я пытаюсь вытащить все необходимое, чтобы сдержать клятву в тихих землях.

Пару раз я слышу, как Сапсан зовет, но не обращаю внимания. Если мое тело должно находиться здесь, то разуму не обязательно. Копаясь в детских воспоминаниях о матери, я выбираю еще парочку с Птахой из тех, что остались четкими, чтобы отдать Забвению при необходимости. Мне грустно. Птаха почти забыта, осталось так немного. Я обещаю себе помнить, что Ардар убил ее и что я испытала тогда. Тщетно потратив несколько часов на безрезультатные поиски, я взываю к Забвению.

«Я знаю, как поддерживать клятву на большом расстоянии?»

«Знаешь», – усмехается Забвение, и, закусив губу, я отдаю первую встречу с Жизнью в обмен на подсказку. Сделка совершается, и из глубины памяти всплывает мамино лицо.

– Земля была прежде всего, – говорит она, а мне пять, я едва слушаю, вокруг столько цветов, и Птаха катается по траве. Я хочу играть, но мама просит послушать:

– Не отвлекайся. Будь внимательна. Земля была прежде всего, потом появился огонь, потом воздух и последней была вода. Запомни, как бы не жгло пламя или как бы свирепствовал ветер, как бы не били волны, земля была прежде всего. Все, что создано вокруг, – создано ею, внутри нее воды, внутри нее жар, она дает деревья для тени, листья для воздуха. Даже мертвые камни – ее. Если тебе что-нибудь понадобится, и не будет надежды на Великих, попробуй попросить это у земли.

Я жмурюсь здесь, сегодня, сейчас. Мамы нет слишком давно, я начинаю забывать ее.

Открыв глаза и оглядывая комнату, я вижу хозяйку дома, а не Сапсана.

– Обед для вас. – Она указывает на поднос с тарелками. – Меня попросили присмотреть за тобой. – И при этом в ее глазах вина или нечто схожее. – И не заплатят, если я позволю тебе выйти.

– Тебе заплатят. – Я киваю и спрыгиваю с кровати, беру с тарелки булку хлеба, начинаю жевать, глядя в окно. – Что вчера происходило на улицах?

– Они говорят, что не верят в Богов, но сами сжигают женщин на жертвенных кострах, называя демонами.

Муть поднимается, застревает в горле, едва не выворачивая меня наизнанку. Я оборачиваюсь:

– Кто-то сжигает женщин, а ты экономишь на свечах. Удобно, так ведь?

Она не обижается, она колет в ответ:

– Тебя держат здесь как узника, а я думала, ты не такая, как мы.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы осознать.

– Не пленная? – я поражаюсь собственной догадке.

– Без должной защиты женщине здесь долго не прожить. Выбрать можно один раз, а потом расплачиваться. Хочешь собой, хочешь иначе.

– И оно того стоит? – я выгибаю бровь.

– Выбрать можно один раз, – повторяет она, намекая, что отказаться после уже нельзя. У меня нет сочувствия ни к ней, ни к остальным. Теперь ясна осторожность Тумана и нежелание говорить со мной о городе. А я попросила ту девушку ждать меня еще три месяца в месте, где не нужен лишний повод, чтобы оказаться сожженной.

Я чувствую слишком много за раз, чтобы говорить.

Сапсан возвращается и отпускает женщину. Обед остается мною не тронутым, тошнота не отступает. Я начинаю думать, что лес с дикими зверями не так уж и плох в сравнении с Парсоном. К вечеру возвращаются Туман и Рутил, без лишних слов мы собираем сумки и покидаем гостевой дом. У двери стоит один конь, на которого и грузятся все вещи, а на выходе из города нас встречает группа людей из пяти человек на лошадях.

Мы выступаем в горы, и я чувствую, что Боги еще не закончили шутить.

Глава 8

Туман держится на расстоянии шага все три дня, что мы поднимаемся. На привалах и ночевках хаасы укладываются отдельно от сопровождения. Никакой реки не слышно поблизости, но роптать мне пока не с руки, слишком много опасных людей вокруг. Тропы, по которым мы движемся, порой очень крутые, и размокшая от дождя земля разъезжается под ногами днем, а к вечеру грязь подмерзает, и наледь мешает двигаться лошадям. В теплом свитере и штанах холод чувствуется не так остро, руки в перчатках почти не мерзнут, но слушать ветер не получается. И плохо, и хорошо.

На четвертую ночь, пока я изучаю небо, стараясь разглядеть красную планету, Туман ложится рядом со мной, почти касаясь плечом плеча. То, что договоренность между нашей группой и сопровождающими хлипкая, и каждый ожидает подвоха от другого, ясно и мне, а потому я не удивлена. Туман считает это необходимым, так пусть. Я только чувствую на себе его взгляд и вынужденно поворачиваюсь. Жуткие у него глаза, как есть, Смерть из них смотрит.

– Они должны понять, я тебя не отдам, – тихо произносит Туман. Это первое, что он говорит мне, после той ночи в Парсоне. Я снова смотрю в небо, а потом закрываю глаза. За всю ночь я не шевелюсь, как и Туман, не знаю, удается ему поспать или нет, а утром мы снова притворяемся, что в темноте, а только так разговоры меж нами честные, не звучат признания.

Сапсан, вновь вспоминает, что недолюбливает меня, и сторонится, Рутил с Туманом, напротив, близко, как никогда. Порой я ловлю внимательные взгляды сопровождающих мужчин и натягиваю капюшон сильнее, глубже пряча лицо. Неизбежное нападение меня не пугает. Туман готов к этому.

На полуденном привале тот, с кем заключался договор, подходит к нашему костру и опускается на корточки. Он протягивает Рутилу бутылку браги.

– Для согрева, – мужчина улыбается и, мазнув взглядом по мне, смотрит на Тумана. – Ты уверен, что стоит брать с собой девушку? Я могу присмотреть за ней, пока тебя не будет.

– Мы и без того будем должны, – пожимает плечами Туман. Он не может отделаться от меня, чтобы снова исключить из круга посвященных, и ему приходится обсуждать все при мне.

– Да, только рисковать девушкой глупо.

– Она останется с нами, – твердо произносит Туман, и мужчина, кивнув, возвращается к своим. Хаасы переглядываются, а мне ясно, что это последняя попытка договориться мирно. Я поправляю перчатки и прикладываю руки к щекам. Если мы не справимся с кучкой мужиков, то к ниадам нет смысла соваться.

И каждый миг становится ожиданием удара. Туман считает, что бой произойдет ночью, а значит, хаасам придется спать по очереди, я же думаю, что они будут ждать удачный момент, когда наша компания разделится, Рутил предполагает, что будут брать внезапностью, то есть в любой миг. Сапсан не пытается гадать.

Прав оказывается Рутил.

Я счищаю грязь с копыт коня, когда чувствую приставленный к горлу нож, не могу ни обернуться, ни освободиться.

– Будь паинькой, – спокойно произносит мужской голос.

– А зачем? Какая разница: убьешь ты меня сейчас или через пару дней?

– Не хочу я тебя убивать. Ты мне нравишься, я оставлю тебя себе.

– Тогда зачем нож у горла?

– Чтобы твои друзья не дурили, – он хватает меня поперек груди и медленно разворачивает. Первым из всех я вижу на коленях Сапсана, потом Рутила и последним Тумана. Как их смогли одолеть так быстро и так бесшумно?

– Ты ведь не в обиде, что мы ее заберем, – громко произносит мужчина, обращаясь в основном к Туману. – Она ведь даже не твоя, – лезвие прижимается к моей коже теснее.

Туман дергает губой и кажется рычит.

– Она ничья. – Мужчина сжимает мою грудь рукой. Он, кажется, в восторге от того, что я не дергаюсь и не реву.

– С чего ты взял, что ничья? – У меня вырывается смешок, и Туман напряженно всматривается. – Думаешь, никто, кроме них, не придет за мной?

– Ты не из наших мест, – он говорит менее уверенно. – Кто бы отпустил тебя так далеко?

– В том-то и дело, что не отпустил. – Я медленно поднимаю руку к горлу и стараюсь незаметно просунуть пальцы между лезвием и шеей. Ладонь на груди сжимается сильнее от злости.

– Чушь, – выдыхает он мне в ухо, и Туман уже натурально скалится.

– Хочешь, клеймо покажу? – я предлагаю это без особой надежды. – На ноге.

Мужчина перехватывает меня за шею, сжимая ее рукой сзади и дозволяет нагнуться, убрав лезвие чуть в сторону. Я присаживаюсь и мимолетно смотрю на Рутила, он незаметно кивает, одобряя план. Хорошо. Ладно. Сделав вздох для храбрости, я тяну руку к сапогу и выхватываю нож. Не глядя бью назад и протыкаю ногу мужчине, бью второй раз и, почувствовав свободу, перекатываюсь в сторону.

Я мелкая и слабая, никто не ждет от меня такой прыти и жестокости.

Мужчина кидается вперед, и я скольжу влево, уходя от броска. Он снова идет на меня, кровожадно растопырив руки, а в моем кулаке маленький нож и только. Что дальше? Бежать в сторону от троп? Он ранен в ногу, я буду быстрее. Встав на колени и локти, я пытаюсь подняться, но не могу. Сапоги разъезжаются на замерзающей земле. А мужчина улыбается жуткой, безумной улыбкой. Он подходит на расстояние удара, и мне приходится решить: убить его и всех остальных или погибнуть самой. Мне нужно только успеть снять перчатки.

В голову нападающего вонзается острие топора, он, коротко всхлипнув, падает ничком к моим ногам. Я чувствую запах Смерти.

– Жива?! – кричит Туман. – Ранена?!

Я качаю головой и вздрагиваю, когда рядом останавливается Рутил и окровавленными ладонями вытаскивает топор из черепа. Это не тот добродушный Рутил, любящий муж Вербы, отец, вытачивающий игрушки для Ивы. Это жестокий и сильный убийца, меткий и безжалостный.

– Вставай, – Туман тянет меня за руку вверх, помогая подняться. – Берем их лошадей и запасы.

– А тела? – спрашивает Сапсан, тоже оказываясь рядом.

– Жрица испепелит, – вытирая топор о землю, бросает Рутил.

Туман приподнимает мой подбородок, чтобы разглядеть шею, а я вырываюсь из рук, оттолкнув его, и смотрю на Рутила во все глаза.

– Направь свой огонь на нужное дело, – он, спокоен и уравновешен, делает шаг ко мне, сжимая рукоять топора. – Тебе даны великий дар, мощь и сила, ты можешь сотворить так много для людей. Ты можешь нести глас Богов нам, тем, кто их не слышит, а все, что ты делаешь, – прячешься. Скольких ты бы спасла, скольких исцелила. Было три войны со дня возвращения Богов, когда люди истребляли друг друга, а ты, тебе подобные, могли остановить это.

Мне даже нечего возразить, ибо все верно. Могла бы, не будь люди таким зверьем.

Туман выступает вперед, закрывая меня от Рутила. Все что мне видно – это такие же окровавленные ладони, сжатые в кулаки. Я оглядываюсь на рукав своей куртки, на нем тоже красные следы. Как и на моем лице, вероятно.

– Я решу это сам, – твердо произносит Туман.

– Их будут искать, – спокойно говорит Рутил, но что-то мне подсказывает, эти двое слишком разгорячены боем и сейчас готовы сцепиться друг с другом.

– Как далеко нам идти? – я спрашиваю, чтобы понять, где мы застряли. И шли ли вообще верной дорогой. И почему молчит Сапсан? Я уверена, это первая бойня, что ему довелось видеть. Осмотревшись по сторонам, я могу разглядеть в густеющих сумерках тела и силуэты коней. Сапсан равнодушно перетряхивает сумки мертвых, не обращая внимания на трупы. Рутил разгружает нашу лошадь и топором перерубает ей горло. Я отворачиваюсь, запах Смерти все еще витает в воздухе. Конь, всхрапнув, гулко падает в замерзающую грязь.

– Давай, – подталкивает меня Туман, – после поплачешь. Разведи огонь, чтоб не мерзнуть.

Я слышу, как всхрапывает и падает еще одна лошадь. Я закрываю глаза ладонями и перевожу дух. Поднимаю упавшую в грязь сумку и, собравшись с силами, принимаюсь за костер. Я не хочу даже знать, как хаасы будут убирать тела людей и коней.

– Ты не была такой впечатлительной, когда убивала ту женщину. – Спустя почти час Туман присаживается рядом и смывает с пальцев следы крови и земли водой из фляги, чтобы тут же греть руки у огня.

– Лошадей можно было не трогать.

– Чем меньше следов, тем лучше. Про клеймо правда?

– Нет, конечно, я срезала его сразу, как ушла. Ямы роете?

– Да, недолго осталось, потерпи.

– Я не видела, как все произошло.

– Быстро, Жрица, мы ждали пока ты выпутаешься. Откуда у тебя, кстати, нож?

– Рутил дал, обороняться от диких зверей.

Туман кивает и снова уходит, а вернувшись через пару часов, велит садиться верхом и выдвигаться. Пинком я засыпаю костер землей.

– Раскланиваться некогда, – поторапливает Туман, когда я останавливаюсь рядом с вверенным мне конем. Мы пускаемся в путь, стараясь следовать друг за другом. Рутил считает, что нужно уйти как можно дальше от места бойни, но по наледи это сложнее, чем кажется. Не побрезговав осмотром тел, хаасы разжились картой, дополнительным оружием и другими полезностями, о чем мне шепотом сообщает Сапсан.

– Сегодня будет дождь, – говорит Рутил, и я снова вижу его прежним, но только теперь меня не провести очарованием простого лесоруба. – Следов от копыт не останется.

– Нам бы укрытие найти, но ничего не могу разглядеть. – Туман пытается разобраться в карте, не сбавляя хода, но слишком темно. Поравнявшись с ним, я запускаю руку в мешок с порошком земных звезд и провожу пальцами по краям листа. Света получается достаточно, и мне удается разглядеть недоумение на лице Тумана. Я могла бы улыбнуться, но на душе еще слишком гадко.

– В следующий раз позови своего зверя, – неизменно сурово произносит Туман, раз уж я сама подъехала.

– Нет.

– Позови своего зверя.

– Она не сторожевой пес.

– Я уже понял, что она не домашняя скотина, теперь и не пес. Кто она?

– Кала мой друг, а я – ее.

– Значит, позовешь.

– В этом нет необходимости.

– Позови, чтобы она охраняла тебя в Лесах Смертников, – буквально рычит Туман, и я непроизвольно хочу отодвинуться.

– Кала должна быть с девочками.

– Что за девочки? – он цепляется за новою подробность, но из меня больше ничего не вытянуть.

– Туман, – зовет Рутил, придерживает коня и дожидаясь всех остальных. Он указывает рукой на темное пятно в горе и ждет, пока это место отыщется на карте.

– Какие-то штольни, – бормочет Туман, складывая лист и укрывая бумагу от начинающегося дождя. – Заброшенные.

– Штольни? – переспрашиваю я, не понимая слова.

– Шахты, в которых шла добыча, – отвечает Сапсан. – Можно осмотреться. Если укрепления надежны, там переждем непогоду.

Я думаю, что солнечных дней может и не быть больше, но ничего не говорю и направляю лошадь за Рутилом. Меня постепенно отпускает напряжение и накрывает усталость.

– Нужно веток собрать, пока совсем не отсырели, – обернувшись, говорит Рутил, и Сапсан, спешившись, отправляется за хворостом, передав поводья мне. Я тоже опускаюсь в грязь, легко увязнув, и завожу лошадей под свод.

– Располагайся, – бросает Туман, проходя мимо. – Здесь все укреплено.

А еще здесь гуляет ветер и температура ниже, чем снаружи.

– Может, зайти глубже? – предложив, я делаю шаг чуть дальше, но там слишком темно. – Или как-то отгородиться.

– Глубже полно льда.

– Растопишь? – шутя спрашивает Рутил, проскальзывая внутрь с охапкой сумок.

Я неопределенно веду головой. Пусть веселятся, мы можем погибнуть через пяток дней или раньше, зависит от быстроты ниад и опасности пути.

– Туннели могут тянуться на километры вниз, – следом возвращается Туман. – Все не разогреть.

– А металл она может плавить? – насмешливо спрашивает Рутил

– У нее цветы в руках распускаются.

Не обращая внимания на безобидные подшучивания, я вытаскиваю из кармана штанов мешок со светящимся порошком, снимаю перчатки и убираю их за пояс. Скольжу пальцами по стене штольни, оставляя неровные полоски света, и ухожу в глубину прохода. Туннель становится ниже, и высоким хаасам придется пригибаться, чтобы пройти, я же двигаюсь без помех. Металлические и деревянные перекрытия местами выглядят ненадежно, и, стараясь не задевать их, но при этом все еще держась за стену, чтобы не поскользнуться, я останавливаюсь, когда добираюсь до разветвления прохода. Слева под моей рукой оказывается тупиковый проем. Льда здесь также достаточно, но ветра меньше, и можно отгородиться, чтобы прогреть воздух внутри. Лошадей придется оставить на выходе, их опасно вести так глубоко.

– Уютненько, – скептически говорит за моей спиной Туман. – Попробуем отогреться. Парни! – он зовет остальных, звук его голоса разносится по туннелю и теперь долго будет блуждать там вместе с ветром.

– Костер не навредит? – я полагаю, что перепад температуры или таяние льда могут повлиять на крепления и куски породы. Туман не отвечает, прикидывая, что лучше – напугать меня или успокоить, и решает задать вопрос:

– Хороший порошок, где взяла?

– Сама сделала. – И вытащив второй мешочек, я бросаю его Туману. Света в тупике достаточно от следов моей руки на стенах, но, может, ему пригодится после, в тихих землях.

В проем вваливается Сапсан с охапкой веток:

– Рутил стреноживает лошадей. Здесь раскладываемся?

На первых порах после разведения огня каждый из нас внимательно наблюдает за таянием льда и перекрытиями. Порода и нутро горы не согреваются, и перед тем как улечься спать, я делаю толстую прослойку, чтобы хоть как-то уберечь себя от переохлаждения. Сегодня не могу наблюдать за небом, остается только смотреть на кусок камня, нависающий в двух метрах от меня.

А после, не дожидаясь ужина, закрываю глаза и засыпаю.

Меня поперек груди держат чьи-то руки, не позволяя вывернуться. Я стараюсь, как могу, дергаюсь, кусаюсь, царапаюсь, пока руки не стискивают меня еще сильнее, так, что трещат ребра. Двигая ногами, отпихивая все вокруг, я продолжаю сопротивляться. Грядет что-то жуткое, чего мне не пережить, борьба – это все, что мне доступно.

Меня бросают на землю и тут же переворачивают на спину. Ардар смотрит мне в лицо, я чувствую, как из глаз по вискам стекают слезы. Я кричу, не переставая, пока обездвиживают мои ноги, пока Ардар практически отдирает мои руки от живота, который я пытаюсь защитить, даже когда он почти усаживается мне на грудь, коленями зажимая плечи.

Я глупа, наивна и верю, что нас спасут. Если не Боги, то он.

Я вижу того, которого жду, пригвожденным к дереву. Я считаю, сколько ножей в его теле. Восемь. Мне было восемь, когда Ардар убил мою мать и забрал из дома. Я вижу залитое кровью лицо с выпученными глазами, с перекошенным ртом с выбитыми зубами, выломанный нос, налипшие на лоб и шею волосы. Я помню, что любила это лицо, когда оно было другим.

Я вижу Ардара, возвышающегося надо мной. Я вижу. Я ненавижу.

Я кричу, надрывая горло. Нет никаких звуков, у меня нет голоса. Я кричу несколько часов подряд. Никто не придет. Я теряюсь в отчаянной попытке высвободиться.

Мое тело больше не мое.

Не мои руки сжаты в кулаки и бесполезно бьют по Ардару. Он без труда пресекает это. Не мои ноги привязаны и недвижимы. Не мой живот покрыт холодным снегом. Я больше не кричу, судорожно вдыхаю воздух не моей грудью. Я закрываю глаза и в последний раз зову, зову всем, еще своим, существом единственную, кто сумеет нас защитить.

Никто не придет.

Никто. Нас оставили.

Я чувствую лезвие в не моем животе, оно вспарывает кожу, проникает внутрь. Чьи-то грубые руки погружаются в тело.

Я слышу, как хрустят ее кости.

Я чувствую, как ее отрывают от меня.

Я вижу, как ее слабое, хрупкое, маленькое тело по частям бросают в огонь.

У нее билось сердце, были ручки с пальчиками, кожа, сердце. Пламя сжирает это, отравляя все вокруг смрадом горелой плоти.

Я не желаю дышать прахом моего ребенка. Это сильнее потребности в воздухе. Свет от огня тускнеет, ночь окутывает меня, и мир перестает существовать. Я перестаю существовать в этом мире.

Открыв глаза, я перевожу дух и переворачиваюсь. Свод шахты не тоже самое, что звездное небо, он не может прогнать образы прошлого. Я ненавижу вспоминать об этом. Ненавижу чувствовать. Ненавижу. Ненавижу.

Спустив ноги с лежанки, я натягиваю сапоги и неслышно двигаюсь к выходу. Туман, приподнявшись на локте, внимательно следит за мной.

– Спи, – я шепчу, стараясь не разбудить остальных. Мне нужно немного прохлады, шума дождя, капель воды на лице и диких порывов ветра, чтобы найти толику покоя. В носу до сих пор смрад от горящего в огне ребенка. Муть в желудке поднимается, застревает в горле и, дважды в спешке поскользнувшись, я выбираюсь наружу под бушующий дождь, чтобы выплюнуть яд и гниль. Упав на колени и прижимая ладони к животу, я пытаюсь дышать. Рвота царапает горло, сводит ребра, но становится чуть легче.

Подняв лицо навстречу дождю, я открываю рот, ловя капли, умываюсь и упираюсь ладонями в лужу, а после бью кулаком.

Как можно было забыть о сделке с Забвением? Как можно было просчитаться и дать снам вернуться? Демоны. Проклятый Ардар. Ненавижу…

Дыши. Дыши. Это уйдет.

Смирившись, что до утра мне больше засыпать нельзя, а Забвение услышит мой зов только с восходом солнца, я стараюсь просто дышать.

– Жрица, – зовет Туман, до этого стоявший бесшумно за моей спиной, давая немного оправиться. Он протягивает руку, чтобы помочь подняться, но я выпрямляюсь сама. Вот уж меньше всего мне нужна чья-то помощь сейчас.

Вернувшись под свод штольни и встав лицом к стене, я скидываю мокрый свитер, оставаясь в нагрудной повязке, растираю руки и плечи. Озноб пробирает постепенно, и я не уверена дрожу от кошмара или от холода. Туман остается подле, поглаживая разбуженных лошадей.

– Плохой сон, Волк, плохие воспоминания, – я хочу сразу пресечь все возможные вопросы.

Туман не спрашивает, что именно так противно и гадко в моем прошлом, что до сих пор выворачивает наизнанку.

– Тебе стоит знать обо мне кое-что… – Сбитое дыхание и частое сердцебиение мешают говорить, но мне нужно сказать то, о чем напомнил сон. – Я не умею прощать. – Возвращаю нас к самому началу. Мы по-прежнему враги, не стоит заблуждаться. Мне не стоит заблуждаться.

– И скольких ты убила, Жрица? – со смешком произносит он, стоит мне обернуться.

– Людей?

– Считая даже демонов в святом круге.

– Та женщина не была демоном. Она была такой же жрицей, только нарушившей обет, и Боги более не говорили с ней, лишив слуха. Она просила меня об этом, просила, потому что, оглохнув, сходила с ума от тишины. Она хотела остаться собой и встретиться со Смертью по законам. И она была шестой. Всего семь.

Туман удивляется, седьмого убийства он не видел. Ива, которую он опрометчиво посчитал мертвой много декад назад, не в счет.

– Что мне нужно объяснить тебе, Волк? – Я искренне не понимаю, отворачиваясь, защищаясь от его черных глаз.

– Почему ты не просишь Богов за себя?

– Берегу силы для кое-чего более ценного, – коротко и зачем-то честно говорю ему, с трудом находясь рядом. Ни дни в одном седле, ни ночи на земле не сделали меня терпимее к его присутствию. И даже приближающаяся встреча с ниадами не примиряет с необходимостью довериться ему. Вот только сон напомнил, что мое тело не мое, и я спокойно отношусь к прикосновениям, будь то руки палача или мужчины, угрожавшего ножом, и прочему. Так почему с Туманом иначе?

– А скольких убил ты, Волк?

Он тихо стоит за спиной, а потом вместо ответа накидывает на мои плечи свою куртку. Я напрягаюсь и чуть поворачиваю голову, но он отступает, и мне виден суровый профиль бывалого охотника в лунном свете. Он отходит к лошадям, а я расправляю ладонь, и ветер несет ко мне запах гнили, смрад десятков разлагающихся тел и тошнотворную сладость нагноившихся ран.

Сжимаю кулак.

– Пойдем к костру, – размеренно произносит Туман.

Я подхватываю мокрую одежду и возвращаюсь в тупик. В пещерах восход солнца не виден, но я буквально чувствую момент, когда Забвение услышит меня, и, продав воспоминания за покой, без опаски засыпаю.

Нежась в непривычном тепле, я даже не хочу открывать глаза, но приходится. Я укрыта одеялом Тумана поверх моего, костер горит с новой силой. Куртка сушится на наскоро сделанной распорке, как и остальные промокшие вчера вещи. Сапсан, в очередной раз оставленный присматривать за мной, натачивает трофейное оружие.

– Дождь еще идет, – произносит он, стоит мне заворочаться. – Тропы совсем размыло.

– Привал затягивается?

– Вернутся, расскажут. Слушай… Жрица, – он немного спотыкается на моем прозвище. – Бог приходил к тебе в Парсоне. Так всегда происходит?

– Нет. У них разные пути, могут говорить через сны, могут являться в миру, но в большинстве своем появляются, только если позвать.

– И попросить можно что угодно?

– Все, за что сможешь заплатить.

– Как они определяют цену?

Я пожимаю плечами:

–Своими дарами. Боги – это самые простые эмоции: любовь, ненависть, радость, скорбь; самые простые вещи, делающие нас людьми: память, желание, страх.

– А Хаас?

Я смотрю в огонь:

– Хаас не Бог, Сапсан. Хаас означает Волк на их языке.

– Они говорят на другом языке? – Он будто не слышит того, что сказано. Не хочет.

Я киваю и, поднимаясь на ноги, выхожу в основной туннель, чтобы посмотреть, что натворила погода за ночь. Дороги ужасны и, как только закончится дождь, станут не проходимыми из-за льда. Все четыре лошади стоят при входе в штольню, глядя на них, я еще больше уверяюсь в мысли, что мы застряли.

Когда возвращаются Туман с Рутилом, они полны оптимизма:

– Мы поднялись чуть выше и нашли удачный перевал, на карте он обозначен как Лаз Проныры, похоже на ущелье, но, я думаю, по сути – это разлом в горе, – Туман оттряхивает мокрые волосы, мотая головой как пес. Капли испаряются, стоит им долететь до костра. – Может, был обвал в шахтах или что еще, но дорога вполне ничего, человек пройдет без труда. Лошадям будет тяжелее, но их тоже можно провести. Так что следующим днем, как прекратится дождь… – он не заканчивает предложение и обводит всех взглядом. Туман молча спрашивает, готовы ли мы приступить к последнему этапу дороги – оказаться на территорию ниад.

Я – нет.

– Стоит обсудить, берем ли мы лошадей? – Рутил ворошит палки в костре острием топора. – Ну, то есть всем вместе, – добавляет он, и мне становится очевидно, что со мной и Сапсаном по-прежнему не считаются. Предполагая, что вопрос с лошадьми на самом деле уже решен, я даже не задумываюсь. Кони быстрые, но шумные, возьмем их и сможем двигаться шустрее, но на звуки придут ниады. И плохо, и хорошо.

Пока остальные обсуждают, как идти дальше, и просто ждут окончания бури, я пытаюсь сосредоточиться на своих клятвах и возможности сохранить их. Уже несколько дней я нахожусь в раздумьях и все еще не понимаю, что мне делать с «земля была прежде всего». Первыми были камни, огромные глыбы, они глушат что угодно, сквозь них не проходит ничего, мольбы не пробьются.

Если перекрытия штольни не выдержат и выход завалит, Древние Боги не отзовутся, гора станет могилой, отделяющей от нас от мира.

И все же подсказка верная, в сделках не бывает лжи. Блуждая по туннелям, оставляя повсюду светящиеся метки, я пытаюсь найти ответ в камнях.

«Эй», – тихо зовет робкий голос, вторгаясь в мысли внезапно.

«Эй», – отвечаю я девушке из Парсона и слабо улыбаюсь.

«У меня, кажется, получается. И голова больше не болит».

«Я рада».

«Ты правда за мной вернешься?» – спрашивает она, и мне слышится надежда, скрещенная с отчаянным одиночеством. Нас мало, мы тянемся друг к другу, словно давно потерянная семья, ища в этом успокоение, а нас продолжают разделять. Мое сердце сжимается от жалости. Мне было непросто, но у меня есть девочки и Кала. Как жить, если нет никого?

«Правда».

«Тогда я обязательно тебя дождусь».

Моя рука останавливается на выпирающем куске породы. Это обещание, этого нельзя допустить.

«Очень скоро я уйду далеко и не смогу тебя услышать. Дай мне только три месяца, и, если я не приду и ни разу не отвечу, иди одна».

«Мое имя Мирана, я живу на третьей улице в доме с зеленой крышей», – она вручает мне свое имя и путь к ней как ключ. Опрометчиво и доверчиво.

«Лучше уезжай оттуда. Дождись меня в другом городе».

Ответа я не получаю. Мирана только учится говорить, связь обрывочна, или гора мешает нам говорить.

Вновь возвращаясь к камням, я снимаю перчатки и, присев, загребаю горсть мерзлой глины. Ничего тут нет. Только грязь.

Нагулявшись, по своим меткам нахожу обратную дорогу и сажусь у костра. Хаасы, успевшие все обсудить, встречают меня молчанием, и только Туман с любопытством смотрит на грязные руки.

В середине следующего дня мы покидаем штольню и доходим до Лаза Проныры. Туман оказывается прав, я тоже вижу разлом в горе. Две лошади наотрез отказываются идти по тропе, двух оставшихся тащить в тихие земли нет смысла. Хаасы готовы к этому, без лишних движений они разбирают сумки, пару самых легких отдают мне, и Рутил замахивается, чтобы снова прирезать животных.

– Пусть уйдут! – Я пытаюсь помешать. – Просто отпустим…

– В лесу полно хищников, и им нечего есть, – произносит Туман. – Ты не спасаешь их. Если они вернутся в Парсон, ты поставишь под угрозу нас. Быстрая смерть – это облегчение.

– Это жестоко.

– Просто не смотри.

Я смотрю, как Рутил твердой рукой одну за другой убивает лошадей. Я не прячусь, слишком поздно пытаться сохранить мою наивность. Если бы здесь стояла Верба, ей стоило бы закрыть глаза и уши. Но у меня должно быть черствое, холодное, полумертвое сердце. Мне нельзя быть чуткой или милосердной.

Ниады не знают жалости.

Боги не знают жалости.

Ардар, хаасов палач, парсонцы не знают.

И мне нельзя.

На тропу Лаза Проныры я ступаю первой, сейчас нет нужды сверяться с картой. Мне не хочется говорить ни с кем из них, но Сапсан, поравнявшись, заводит мирную беседу, совсем как в начале пути. Он спрашивает о Богах, и я даже воодушевляюсь, с его помощью, возможно, получится понять, что означает «земля была раньше всего».