Повседневные психические расстройства; Мир нарциссической жертвы

Генерализованное тревожное расстройство

Устойчивое общее ощущение тревожности с приступами еще более тяжелой тревоги называется генерализованным тревожным расстройством (ГТР). При нем у человека часто или постоянно выражены телесные и эмоциональные симптомы тревоги: учащенное сердцебиение, сбивчивое дыхание, ощущение нехватки воздуха, покраснение лица, потливость, одышка, моторное возбуждение, а также самые разнообразные беспокойства. Обычно тревога развивается по одному или нескольким привычным направлениям, темами которых могут быть секс, деньги, возможная война, работа и рабочие трудности, здоровье близких, собственное здоровье, отношения и так далее. Для каждого страдающего тревожным расстройством такой набор стереотипных волнений будет свой, и одна и та же тема будет актуализироваться снова и снова каждый раз, когда для этого будут основания.

Такими основаниями являются не столько внешние события, сколько события внутренние. Когда разворачивается внутренний конфликт, когда естественная внутренняя жизнь в виде чувств и желаний остановлена запретами – то появляется тревога, которая обретает свою стереотипную форму.

При этом нельзя сказать, что такие переживания совершенно отделены от реальности. Они могут соответствовать контексту, поэтому выглядят реалистично, но подпитана такая тревога все же не актуальной темой, а внутренней остановкой. Например – Альбина, которая испытывает страшные приступы тревоги каждый раз, когда муж отказывает ей в сексе. После такого отказа она не может спать из-за сердцебиения и двигательного беспокойства, ходит по квартире, мучаясь мыслями о том, что нужно разводиться, так жить нельзя, она молодая женщина, но как же страшно уходить и что будет дальше с ней и дочкой. Примечательно, что ходит она тихо и мужа старается не будить: ему утром на работу, а он уже ее не хочет, что же будет, если она еще и помешает его сну?

В тревогу превращаются ее остановленные гнев и обида: испуганная происходящим, Альбина не позволяет себе задавать прямые вопросы или высказывать требования, ожидая за них отвержения и наказания. Ей уже в достаточной степени больно от отказов, чтобы она решилась на выяснение отношений. Поэтому муж спит, а она находится в приступе тревоги. Чем дольше она будет сдерживать страх и ярость внутри себя – тем больше будет таких вспышек и тем меньше они будут привязаны к конкретному событию, расползаясь по всей ее жизни и ухудшая ее качество.

Еще один пример такой стереотипной тревоги – это Нина и ее тревоги об алиментах бывшего мужа. За три года их развода эти суммы все уменьшаются, а раздел имущества никак не может состояться. Это, конечно, вполне достаточная для стресса ситуация, но у Нины мысли о муже, деньгах, судах по делению бизнеса занимают буквально все ее время. Иногда ей становится лучше, и анализ этих просветлений позволяет понять природу ее страхов в остальное время: у Нины дочь с ДЦП, и когда эта дочь делает что-то новое, или кто-то из специалистов хвалит ребенка, или появляется надежда на результат от новых лекарств или нового способа реабилитации, то Нина какое-то время может испытывать что-то, кроме тревоги. Эти другие чувства не касаются только ребенка – Нина может испечь пирог, встретиться с подругами, задуматься о том, чем бы она хотела заниматься, когда весь этот большой и стрессовый процесс с разводом закончится и она получит возможность спокойной и обеспеченной жизни. В остальное время она подавляет свое отчаяние, горе и страх перед будущим, связанный с заболеванием дочери, заставляет себя чувствовать только позитивные эмоции, веря, что плохие мысли сыграют магическую злую роль и что если она будет думать о плохом, то так и произойдет. Пока она прячет от себя эти чувства и не вступает в контакт со своими переживаниями о ребенке-инвалиде, она будет жить в тревоге, которая по содержанию к теме дочери имеет опосредованное отношение.

Здоровье занимает особое место в тревожных расстройствах. При тревожных расстройствах часто развиваются страхи заболеть, ипохондрии (страх, что уже заболел), страхи о болезнях членов семьи. Природа такой тревожности будет такая же – остановка внутренней жизни, – но процесс будет несколько другим. В области тревог о болезнях и смерти действует механизм проекции.

Проекция – это такой механизм психологической защиты, при котором происходящее внутри ошибочно воспринимается как происходящее вовне. Например, если я зол, но не знаю об этом – то люди вокруг меня будут казаться мне злыми.

Страх за собственное здоровье или здоровье родных, или же ипохондрическая уверенность в том, что болезнь уже существует, является проекцией ощущения некоей угрозы. Этой угрозой может быть собственная злость, которую человек воспринимает как угрожающую, разрушительную и поэтому думает, что его близким угрожает что-то страшное. По такому же механизму развивается страх несчастных случаев: чем сильнее и невыносимее такая тревога, тем вероятнее, что человек подавляет гнев по отношению к тому, чьей смерти боится. Довольно хорошо это заметно у детей, которые развивают навязчивые страхи потери родителей в том случае, если вынуждены ограничить свои чувства к ним только любовью. У взрослых такая взаимосвязь тоже довольно видима: например, если партнер подавляющий, тираничный, диктующий мысли и поступки, то у его супруга часто развивается ужас при мысли о том, что его можно потерять (бывает, что приступ такого ужаса случается после мимолетного облегчения). Очень грубо такую тревогу можно проинтерпретировать так: боится смерти своих супругов или родителей тот, кто втайне от себя самого ее желает.

Еще одной спроецированной угрозой может быть другой человек или событие, на которое злиться не разрешено и защищаться от которого невозможно. Например, у Нади страхи за здоровье детей обостряются тогда, когда в их семью возвращается старая няня, с которой семья рассталась, не достигнув договоренности о времени работы и деньгах. Сейчас они снова в ней нуждаются, поскольку для их специфического образа жизни подходит далеко не каждый человек, и готовы пойти на ее условия, но, когда она приходит, – Надя боится, что она принесла с собой вирус, что она недостаточно вымыла руки, что ее дети подхватят какую-то опасную заразу.

На самом деле она злится на эту няню, поскольку она хамка, властная и любопытная женщина, позволяющая себе критические комментарии по поводу внешности Нади, ее отношений с мужем, ее материнских выборов. Строить границы вовне Надя боится, поскольку эта женщина уже создала прецедент своего внезапного ухода, если ей что-то не нравится. Поэтому агрессию свою Надя подавляет, а ощущение угрозы проецирует на заболевания.

Общая тревожность и приступы тяжелой тревоги сильно влияют на повседневную жизнь. Тревога останавливает все остальные процессы, кроме самой себя. В тревоге человеку сложно учиться, работать, встречаться с друзьями, сложно выдерживать напряжение ожидания, контролировать количество еды или алкоголя, спать. Такое ухудшение функционирования для взрослого, если оно не было ему свойственно, является ярким признаком начинающихся тяжелых отношений. Для самого человека это может быть неочевидно: например, влюбленность имеет много общего с тревогой, и ощущение эйфории и бабочек в животе можно спутать с тревожными спазмами внутренних органов. Кроме того, современная среда не поддерживает доверия к своим ощущениям, предписывая человеку быть смелым, работать над собой, преодолевать препятствия для того, чтобы добиться успеха. Поэтому развивающаяся при смене работы тревожность может стать для человека не сигналом о смене работы или об установлении более жестких рабочих границ, а поводом для обвинений себя в слабохарактерности и к еще большему подавлению своих настоящих переживаний, что прямым образом способствует не уменьшению, а повышению тревожности.

В начале же романтических отношений чувствительность к собственной тревоге или обратная связь от близких о том, что тревога растет, может уберечь человека от разрушительных решений и остановить его от формирования токсичной связи.

В начале любых отношений в норме присутствует тревога: мы еще не знаем нашего нового знакомого настолько, чтобы ориентироваться в его чувствах и мотивах и доверять ему. Такая нормальная тревога не ухудшает повседневного функционирования и остается в рамках этих отношений, помогает быть осторожными и приближаться в медленном темпе.

В других случаях можно заметить повышение общей тревожности в сочетании с идеализацией нового партнера. Подруги могут заметить, что одна из них перестала принимать участие в их компаниях, а если и приходит – то сидит в телефоне, переписываясь со своим парнем или ожидая от него звонка или сообщения. Они могут заметить, что без этого сообщения их подруга сама не своя, она напряженная, безрадостная, виноватая. О своем новом партнере она говорит при этом только хорошее, скрывая или искажая факты как для своих близких, так и для самой себя. Например – он может быть женат или находиться в других отношениях, может просить у нее деньги, может пропадать из контакта, обижаться, проявлять агрессию, пытаться изменить ее мышление, поведение, социальные связи. Такое поведение партнера прямо указывает на то, что отношения будут плохими, и на это же указывает развивающаяся тревога. Чтобы остаться в них – очень многое в себе нужно будет подавлять.

Любые отношения должны увеличивать наше счастье, а не уменьшать его. Счастье человеку приносит ощущение свободы и цельности, когда он может быть самим собой, проявлять свои чувства, удовлетворять свои потребности и чувствовать себя при этом любимым собой и другими. Партнер, который не освобождает нашу личность, а подавляет ее, – плохой партнер. Начало отношений – хорошее время для того, чтобы понять, будут ли эти отношения подавляющими или освобождающими.

Могу ли я в этих отношениях задавать прямые вопросы и получать ясные ответы?

 

Могу ли я в этих отношениях проявлять свое недовольство или агрессию?

Могу ли я говорить о своих желаниях и получать их удовлетворение без искажения, без длинного ожидания, заслуживания, наказания, мести?

Могу ли я быть уверенной, что в своих слабостях я также буду с партнером, который не отвергнет меня и не застыдит?

Если нет – то в таких отношениях будет расти тревога.

Тревога, развивающаяся и закрепляющаяся в отношениях, может восприниматься носителем этой тревоги как неадекватная, поскольку партнер не поддерживает ощущения, что в отношениях что-то не так. Такая трактовка происходящего («Я неадекватна, мои чувства слишком сильные, у них нет оснований») ухудшает имеющиеся стратегии подавления и приводит к еще более тяжелым приступам тревоги.

Доверие к своим чувствам имеет огромное значение для профилактики тревожных расстройств. Если я что-то чувствую, значит у моих чувств есть основания в реальности, а не только у меня в голове. Злость, страх, ощущение ненужности сигнализируют о чем-то происходящем вовне и должны быть приняты во внимание для того, чтобы реальность была скорректирована.

Это не значит, что мы не можем ошибаться в трактовках происходящего, но значит, что мы должны использовать собственные чувства для повышения ориентации в том, что происходит. Например – женщина видит, как ее муж переписывается со своей бывшей женой в чате мессенджера, который называется «Семья». Ей больно и страшно: ведь это она – его семья, почему он не поменял это название, неужели все, что между ними происходит, ложь? Ей хочется высказать ему свою обиду, но она сомневается – потому что не должна была этого видеть, потому что это не ее дело, потому что если он все еще считает семьей свою бывшую жену, то этот разговор вообще бесполезен. Однако, если она не поговорит об этом с мужем, в ней будет расти сильная тревога, что и происходит. Муж через пару дней замечает, что что-то сильно не так, и задает вопросы, она рассказывает, и выясняется, что этот чат создан старшей дочкой, название ему давала она же и поменять его самому у него возможности нет, а диссонанса с этим названием у него не возникало, поскольку этот чат является пространством для общения родителей со своими детьми и его название ассоциировано у него именно с этим. Бывшая жена записана у мужа под своими именем и фамилией, настоящая – как-то ласково, и у нее совсем нет оснований об этом беспокоиться. Он, однако, предлагает дочке заменить название «Семья» на что-то другое, вроде «Детки», она соглашается.

Получается, что жена ошиблась в своей трактовке происходящего, но это не значит, что ее чувства были неадекватны. Любой на ее месте испытал бы что-то подобное. Ее обида указала не на действительное нарушение этики, но на недостаток информации, которую она раньше не запрашивала (как записана в телефоне бывшая жена и как она сама, как ее муж воспринимает свою прежнюю партнершу и их совместное родительство, есть ли в этих процессах что-то, что может ей угрожать, на чьей он будет стороне при конфликте интересов и так далее). Ее чувства выявили пробел и помогли его закрыть. При подавлении эта работа не была бы сделана.

Вместе с генерализованным тревожным расстройством или отдельно от него могут возникать фобическое расстройство, паническое расстройство и обсессивно-компульсивное расстройство.

Фобии

Фобии – это приступы сильного страха, связанные с воздействием определенного стимула или стимулов. Выделяют специфические фобии (страхи конкретных явлений, предметов или живых существ), социальные фобии и агорафобию (так как этот страх имеет более комплексную структуру, чем изолированная боязнь открытого пространства, его выделяют в отдельную категорию). Есть также термины, которые звучат идентично названиям фобий, но являются при этом не приступами страха, а устойчивым негативным отношением к чему-либо: юдофобия, гомофобия, ксенофобия. Эти феномены частью тревожных расстройств не являются.

Специфических фобий великое множество. У одного человека их может быть несколько. Сильный страх ограничивает взаимодействие человека с миром, иногда – довольно серьезно: например, страх летать на самолетах делает невозможным или труднодоступным мобильный образ жизни. Люди боятся пауков, микробов, собак, темноты, аварии, крови или уколов. Более специфическими страхами являются, например, страх карликов, зеленого цвета, хриплых голосов, числа 8 и так далее.

Вне зависимости от того, насколько распространен конкретный вид фобии, у них одинаковая природа, имеющая отношение к проекции. Фобия возникает как возможность отреагировать, с одной стороны, какое-то собственное отрицаемое качество или чувство, а с другой стороны – как само это отрицание в виде избегания. Например, довольно распространенный страх пауков (или насекомых вообще – инсектофобия) может иметь отношение к собственной агрессии, властности, потребности оказывать влияние на других людей и даже поглощать их. То, что приписывает человек паукам, принадлежит на самом деле ему самому – но принадлежит нелегально, невыносимо и поэтому приписывается внешнему миру, отвергается и избегается.

Таким образом, специфическая фобия – это тень личности. В классическом упражнении гештальт-терапии при работе с фобиями человеку самому предлагают побыть тем, чего он так боится: падающим самолетом, кусающим псом, огромным богомолом, монстром под кроватью (так же в гештальте работают с ночными кошмарами). Это всегда вызывает сильные чувства, чаще всего – отрицание самой такой возможности вначале, отвращение, страх, но потом, если это получается, – то радость, силу и энергию. Так всегда происходит, когда человек возвращает себе отщепленные, спроецированные части и становится более цельным. Каждый возвращенный себе кусок увеличивает жизненную силу личности.

Например, если монстр – это я, то и агрессия моя, и садизм, и сила. Женщина не боится никого в ночном лесу тогда, когда точно знает, что самое страшное в этом лесу – это она сама. Лица, заглядывающие ночью через окно с желанием причинить вред, пауки, плетущие свои паутины из мстительных, отвратительно садистичных соображений, кукла, которая всех обманула и по ночам распоряжается своим телом как хочет, – это все я и есть. Это не значит, что я буду заглядывать в окна, пытать насекомых или убивать людей. Это значит, что во мне есть гнев, есть удовольствие от власти и есть сила – и было бы замечательно, если бы она принадлежала мне в чистом виде, а не проецировалась на подкроватных монстров.

То же самое может относиться не только к фобиям, но и к меньшим по интенсивности устойчивым страхам, например – быть бедным, остаться одиноким, водить. Анализ содержания этих переживаний помогает установить индивидуальную для владельца страха избегаемую – и одновременно желанную – сторону жизни. Бедность может ассоциироваться со свободой от обязательств и бессознательно выглядеть избавлением для контролирующего, обо всех заботящегося человека. Быть бедным для него значит не помогать, а самому нуждаться в помощи, не напрягаться, а получить отдых и расслабленность. Боящийся одиночества может втайне от себя мечтать о самостоятельности и свободе (или о запретной возможности не рожать и не воспитывать детей, не обслуживать супруга, заниматься только собственной жизнью). Боящийся летать может запрещать себе потерю контроля или запрещать себе отделение от своей семьи: так молодая женщина, у которой прочные связи со своими обожаемыми родителями (они живут рядом, у родителей есть ключи, и они приходят несколько раз в неделю, чтобы помочь, прибраться, приготовить еду, когда она и ее муж на работе, они созваниваются каждый день и в курсе всех повседневных мелочей друг друга и так далее), боится летать, поскольку бессознательно хочет сесть на самолет и больше никогда в этот удушающий уют не вернуться и стать наконец той, кто она есть сама по себе.

Кроме проекций, в формировании специфических фобий участвует травма: например, если человека покусала собака или он попал в аварию, то он какое-то время будет бояться сталкиваться с собаками или садиться за руль. В норме такие страхи недолговечны и проходят, компенсируются психикой за несколько недель. Устойчивость таких страхов после периода в два-три месяца может говорить об осложненной психической ситуации, в которой есть запреты, и следовательно – проекции. То же самое можно сказать о страхах, связанных с умершими людьми: некоторое время, пока психика проходит через этапы горевания, включающие в себя медленное осознание и проживание всех эмоций по поводу умершего, образ недавно потерянного человека может вызывать ужас – и это будет указывать на идеализацию и на необходимость прожить негативные чувства к нему. Пока я отрицаю свой гнев – то этот гнев будет принадлежать мертвецу, и чем он сильнее, чем настойчивее он будет меня преследовать.

В книге Стивена Кинга «Оно» у Билла, одного из главных героев, есть умерший младший брат, который со временем становится ужасным источником страха для мальчика. Конечно, он его идеализирует, и конечно, он считает себя виноватым в его смерти. Когда он проходит путь горевания и более полно осознает свои чувства по поводу случившейся трагедии, в том числе – гнев на родителей за то, что они так и не смогли это пережить, и собственную острую жалость, – то страх перестает существовать. До этого он в плену своей вины и ярости на чудовище, которое забрало жизнь его брата и тем самым изменило его собственную. Этих чувств недостаточно для переживания горя. Билл страдает страхами и навязчивыми идеями.

Социальные фобии отличаются от специфических фобий принципиально только тем, что направлены на людей. К таким страхам относится страх осуждения или отвержения со стороны других людей, невозможность расслабленно и спонтанно общаться в старых и новых компаниях, избегание новых знакомств, ощутимое переживание напряжения при необходимости социальных контактов, приступы страха в конфликтных коммуникациях, публичных выступлениях, на собеседованиях и экзаменах, выраженные сложности с подбором слов в личном общении, притом что в переписке такие сложности намного меньше или вообще отсутствуют. Человек, страдающий социальными фобиями, избегает общества, поскольку взаимодействие с другими людьми причиняет ему серьезные страдания как во время (непосредственно приступ страха), так и после (приступ стыда за свое скованное или неадекватное ситуации поведение). Ему трудно выносить ситуации, связанные с публичностью или оценкой, что значительно осложняет ему путь по социальной лестнице и требует особых условий с ограниченной публичностью. Также социальные фобии сокращают количество близких и дальних знакомых, а значит – и количество друзей. Последнее обстоятельство влияет на количество потенциально доступной поддержки в тяжелых ситуациях и создает сложности, связанные со сверхценностью в отношении очень ограниченного числа контактов.

Среди внутренних феноменов, при которых высока вероятность развития социальных фобий (и, одновременно, на которые наличие социальных фобий указывает), можно назвать два: жесткое СуперЭго и параноидный перенос. Эти два феномена не исключают друг друга, однако обычно все же присутствуют при разных структурах личности и требуют разного подхода в коррекции. Кроме того, социальные страхи могут быть обусловлены социальными травмами – насилием и травлей.

Жесткое СуперЭго при социальных фобиях – это условное название критикующей родительской фигуры, которая, в отличие от депрессивных динамик, пользуется не виной, а стыдом. Такой родитель говорит: «Не так стоишь, не так сидишь, ведешь себя странно, люди подумают, что ты боишься, все увидят твои трясущиеся руки, все увидят, какой ты тупой, все заметят, что ты двух слов связать не можешь» – и так далее. Эта внутренняя часть может быть прямым воспоминанием о ком-то конкретном или собирательным образом нескольких значимых взрослых: родителей и других членов семьи, педагогов, врачей.

Когда человек воспитывается таким образом, то он считает правдой убеждение, что мир относится к нему оценивающе, агрессивно, что он миру не нравится. Но когда мама говорит дочери: «Фу, посмотри на свое платье, сейчас все увидят, какая ты грязнуля, и не будут с тобой играть», – она приписывает миру свое собственное раздражение и разочарование. В действительности мир разный, и люди в нем отличаются друг от друга очень сильно, и на любое человеческое проявление мир способен дать самую разнообразную реакцию – от действительного отвержения и агрессии до безусловного принятия и даже гордости за те же самые вещи (например: «Какая ты умница, что умеешь быть свободной и не думаешь о чистоте платья, потому что это всего лишь вещь»). Взрослея, мы можем организовывать себе среду поддержки, а не отвержения, поскольку в мире ее достаточно.

Но значимый взрослый рассказывает не об этом, а о том, что у мира его лицо. Это неосознанный обман – обычно стыдящий родитель действительно верит в то, что говорит. Если способность к конфронтации с таким родителем заблокирована, то его слова внутри ребенка будут поддержаны идеализацией. Если же у него есть возможность с родителем спорить и с ним не соглашаться – то у такого ребенка будет и возможность сравнивать родительские слова с чьими-то еще, считать их неправильными, не соглашаться или соглашаться частично. Если же у ребенка такой возможности нет, то ему остается только считать родительские слова истиной.

В этом случае социальные страхи формируются в результате обычного запугивания.

Люди, страдающие от стыдящего, директивного, насильственного внутреннего родителя, и во взрослом возрасте могут выглядеть робкими детьми. У них мало жизненных сил, они редко бывают спонтанными, они предпочитают избегать конфликтов или строят отношения, манипулируя таким образом, что внимание, направленное на них, оказывается только безопасным. Последнее возможно, например, при принципе «лежачего не бьют»: в социальных взаимодействиях эти люди могут проявляться настолько хрупкими, беспомощными и уязвимыми, что вызывают у своего окружения желание одновременно отдалиться и позаботиться. При возникновении противоречий или конфликтов они склонны к уходу из ситуации – часто через выплеск своей агрессии, которая потом остается с ними надолго в виде мстительных фантазий, жалоб, пассивно-агрессивных реакций.

Запуганные родителями люди производят впечатление частично съеденных, поглощенных, выглядят как люди, от которых отрезали что-то значимое. В психическом смысле так и есть: их родители, приписав всему миру собственные черты, лишили своих детей всего мира и множества собственных качеств и проявлений. Например, Михаил, который смог освоить только рабочую профессию и работает в бригаде рабочих на правах младшего, боится вступать во взаимодействие со своими коллегами, боится просить повышения зарплаты, боится претендовать на более ответственную работу. Живет он с родителями – отстраненной матерью и разочарованным в нем отцом, который регулярно напоминает сыну, что если бы у Михаила не росли руки из одного места, то он был бы на хорошем счету и давно бы стал самостоятельным. Отец у Михаила также рабочий, но успешный, профессиональный, обеспечивает семью. Сына он считает слабаком. Когда Михаил все же приходит к мысли о том, что рабочая специальность ему не подходит, и начинает искать возможности для обучения в сфере IT – отец высмеивает его в стиле «руки не на месте, и мозгов недостаточно». Даже притом что Михаил догадывается, что его отец не прав, он долгие годы избегает изменений в своей жизни, поскольку боится подать заявку, боится отказа, а больше всего боится того, что не справится с учебой и останется жить с родителями в вечном, безнадежном позоре.

С параноидными переносами дело обстоит иначе. Вообще «параноидный перенос» означает специфический для личностей с параноидными чертами и параноидным типом характера феномен психологической защиты по типу переноса, при котором все собственные неугодные качества, желания и устремления приписываются человеку или окружающим людям. Здесь этот термин используется как более общий, не относящийся только к выраженным параноидным личностям (о которых более подробно будет рассказано в главе о личностных расстройствах), но возникающий как некое проявление параноидности при любых других ведущих личностных структурах. Параноидный перенос – быстрый, негативный и интенсивный.

Параноидные переносы касаются зависти, ревности, социально неугодных желаний, худших человеческих черт, которые носитель такого феномена приписывает конкретному человеку, или своему ближайшему окружению, или абстрактным группам людей, или всему человечеству в целом. Последнее – самый заметный пример такого переноса: тот, кто говорит: «Все люди злые», сам злой, тот, кто подозревает всех в гомосексуальных желаниях, обладает ими. В близких отношениях это тяжелые люди, подозревающие других в меркантильности, мстительности, сексуальной распущенности. Можно привести пример (он также будет рассмотрен в главе о личностных расстройствах), в котором муж испытывает сексуальное желание к жене друга, но переносит его на свою жену и обвиняет ее в том, что это она хочет этого самого друга и потому инициирует встречи с этой парой. Параноидные черты (и переносы) могут появляться при дементных и других нейродегенеративных процессах. В случаях параноидного расстройства личности они могут достигать уровня бреда.

В области социальных фобий такие переносы всю агрессию, принадлежащую личности (часто немаленькую, у человека с параноидными чертами обычно много жизненных сил и много гнева), приписывают окружающим людям, которые теперь выглядят злыми, манипулятивными, осуждающими, критикующими, потребляющими, способными к воровству и предательству. Эти страхи, в отличие от варианта «запуганного», даже и выглядят не страхами, а подозрительностью, контролем и превентивной агрессией. Однако они так же ограничивают человека в социальных взаимодействиях, лишают его гибкости и свободы, делают невозможным или затрудненным его развитие и вызывают сильную тревогу.

Например, Зоя, врач-ординатор, считает, что медсестры на ее работе относятся к ней с презрением. Ей кажется, что, когда она заходит в ординаторскую, все умолкают, а когда она выходит, то все начинают обсуждать ее и смеяться. Из-за этого страха она с трудом взаимодействует с ними, хотя должна, и с трудом ходит на работу. Сама профессия увлекает Зою, у нее достаточно способностей и амбиций для развития, но агрессивная атмосфера на работе мешает ей развиваться в доступном для нее темпе. Когда Зоя замечает (а потом долгое время постепенно учится осознавать замеченное), что это она сама относится к этим женщинам агрессивно, что это ей свойственно презрительное обесценивание их личностей и профессионализма, то ее социальные страхи заметно снижаются. То же самое происходит и в других сферах ее жизни. Знакомство и признание собственной агрессивности дает ей свободу от мучающих ее долгое время подозрений и тревог.

Социальные страхи, возникающие в результате травмирующих событий, развиваются по двум вариантам. В первом они постепенно снижаются и безвозвратно проходят по мере проживания человеком того, что с ним произошло, либо сохраняются в виде выносимого беспокойства в ситуациях, похожих на травмирующую. Такое беспокойство начинает работать как часть охранных систем: тот, кто получил травму в общении с людьми, теперь будет использовать этот опыт для большей заботы о себе и своих границах в подобных ситуациях. Например, люди держатся подальше от хулиганов, пьяниц, сумасшедших. Женщина, у которой в прошлом есть болезненный роман с женатым человеком, теперь сверхбдительна к потенциальным новым партнерам на предмет их свободы от обязательств. Мужчина, которого подставили в партнерстве, может предпочитать работать один. В целом такая настороженность не мешает жить, но при растущих ограничениях или изменении контекста (например, при росте бизнеса и необходимости партнерства) она доступна коррекции через новые убеждения и идеи.

Во втором варианте такие страхи остаются устойчивыми и даже растут, становясь частью динамики посттравматического стрессового расстройства. Подробнее о травме и такой динамике будет сказано в соответствующей главе.

Агорафобию отделяют от специфических страхов (хотя она включает в себя страх открытых пространств) и социальных страхов (хотя она включает в себя страх взаимодействия с людьми) по причине ее комплексности и более позднего развития. Страх, который постепенно ограничивает передвижения и замыкает человека в безопасном пространстве своего дома, развивается в связи с эмоциональной травмой, полученной от человека или людей, либо в экстремальной стрессовой ситуации. Агорафобия развивается после катаклизмов, несчастных случаев, эпизодов насилия. Ужасное чувство потери контроля, которое возникает у свидетеля экстремальных событий или у жертвы чужой агрессии, заставляет ее делить мир на две части – безопасную часть собственного дома и вызывающий ужас остальной мир. В таком виде агорафобия также является частью посттравматического стрессового расстройства со флешбэками и диссоциациями, о которых будет рассказано в главе о психических травмах.