Синдром изоляции. Роман-судьба

* * *

После той поездки он не спал всю ночь. Сидел на кухне, приканчивая бутылку водки, закусывая хлебом, краковской колбасой и подвядшим помидором. Пепельница не вмещала окурки, а голова – мысли.

Наутро поехал в офис. Привычно уселся в кресло, начал читать договор о субаренде. Внезапно буквы раздвоились и побежали веселым хороводом. Через секунду они обратились волнами, уплывая от Пархоменко прочь.

Михаил Юрьевич хотел потереть глаза, но правая рука не слушалась. Тогда он потянулся к селекторной кнопке и тут же завалился на пол. Колесики компромиссного кресла предали его в самый нужный момент.

Глава 3. Книга Саши Б.

Я сижу в шкафу. Надеюсь, меня не найдут. В американских домах нет подоконников. А жаль.

Раньше я все время сидел на подоконнике. Иногда вставал на него и танцевал. Меня снимали на телефон. Я думал, это весело. Мы жили на первом этаже.

Анна Айрапетовна говорила тоненьким голосом:

– Разве так мо-о-ожно, Саша? Разве можно ходить с голой тутухой? Тем более перед женщинами. Ты ведь умный мальчик, мой балá, да?

Я хотел все время повторять это «дааа?». Мама говорит, непоправимая бакинская интонация. Или неповторимая? Я не уверен.

Тутухой и тутушкой она называла мои интимные места. Я больше не слышал такое слово. Может, это по-армянски. Балá по-армянски значит «ребенок» или «дитя». Анна Айрапетовна – армянка и еще моя няня. Очень добрая и ласковая. Мама говорит, ангел земной.

Я все время раздевался догола. Теперь я уже знаю, что стыдно показывать другим свои private things⁹ (не буду переводить, неудобно). Это inappropriate behavior (неподобающее поведение).

Я прячусь в шкафу одетый, а не голый. Мама громко спрашивает, где Саша. Она говорит:

– Может, он в шкаф забрался?

А я отвечаю:

– Нет, его там нет!

Мама достает меня за руку и ведет к автобусу.

Это мой первый день школы.

…Прошло много лет, но я все помню очень хорошо.

Я пишу в своем ноутбуке; он исправляет ошибки. Я ненавижу ошибки!

Когда мы приехали в США, мама сказала, что я должен вести дневник, чтобы не забыть русский язык. Я писал его с ручкой¹⁰ в блокноте. У меня был очень плохой дневник. Давно выкинул его. Писал всякую ерунду: «Встал, поел, подрался с Гришкой. Был в ресторане и видел живого лобстера». Но я все равно продолжал. Чтобы не расти дураком. Мама говорила нам с Гришкой, что не позволит расти дураками.

Теперь я точно знаю, что я и не дурак вовсе. У меня другая проблема.

…Мама ведет меня к школьному автобусу. Она говорит: «Ты сильный, ты умный, у тебя все получится».

Дело в том, что я очень боюсь идти туда.

Вся эта история случилась из-за школы.

* * *

Перечитал, что тут написал. Что ж, хорошо выходит! Может, будет книга потом. Заработаю много денег.

Надо использовать transition words (переходные слова)¹¹, так учила меня миссис Шульц. И еще. Мама говорила, обязательно давать человеку предысторию. Начинать всегда так: помнишь, как давным-давно…

…Помнишь, как давным-давно ребенок по имени Саша родился в России, в Подмосковье. Его мама по имени Галя возила его в коляске.

У Саши был брат Гриша и папа Олег. А еще – бабушка Аля. Сейчас ее нет.

Гриша развлекал Сашу. Придумывал разные игры. «Вонючка и милиционер», например. Мы бегали по квартире, Гриша был милиционер. Он меня догонял, а я был вонючкой. Я убегал и прятался. Потом мы пели песню:

 
Вонючка и милицанеррр
Снова с на-ами!
Вонючка сбежал из тюрьмы,
А милицанеррр его хватает!
 

Когда Саша родился, Гриша стал выдергивать волосы на голове. Это у него от нервов. Думал, что его брата семья полюбила больше. Он страдал. Ходил лысым. В Америке стал волосатым.

Саша стал говорить рано. Первые слова – мох, галка и бык. Когда ему стало один год и семь месяцев, он узнал весь алфавит. И даже твердый знак, мягкий знак и букву «и краткое» (передает звук «й», он всегда мягкий).

Все это мама называла словом поразительно. Раньше я его путал со словом паразитина.

Опять забыл про transition words! Буду выделять их, чтобы не забыть.

Таким образом, мы с Анной Айрапетовной рассматривали разные альбомы и книги. Когда мне было три года, я знал всех русских писателей по именам и отчествам. Я их так и не прочитал, это очень сложные книги. Например, я знаю, что Бунина зовут – Иван Алексеевич, а Паустовского – Константин Георгиевич.

Также мама рассказывала мне многие книги. Она говорила, что должна пересказать мне школьную программу. Я знаю истории про собачек Муму и Каштанку, но совсем не помню сказку про Дубровского. Другие рассказы выпали у меня из головы. Это смотрится мне скучным.

Следовательно, мои любимые книги: «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» (автор – Сельма Лагерлеф, в пересказе Марка Тарловского, год издания: 1998, твердый переплет, тираж: 20000 экз.) и книга «Львенок и Черепаха», ее написал Козлов Сергей Григорьевич (а тираж не помню: был маленький и не умел читать).

Но книгу про Нильса с гусями я читал целый год, когда приехал в Америку. Мой учитель мистер Ти (его фамилия Таллаксен, но никто его так не называл) говорил, что это очень сложная книга, раз я ее так долго читаю. Книга сложная, правда. Я ее читал и читал, пока не выучил наизусть. Мне легче выучить, чем рассказать «своими словами и полным ответом». Так говорила Анна Айрапетовна. Она учила в школе русский язык. Иными словами, учила в школе всяких учеников.

В результате, про Львенка и Черепаху мне читала бабушка Аля. Лет с двух и до восьми, пока не скончалась. Бабушка доходила до места, когда бревно оживало, и оно превращалось в крокодила. И бабушка превращалась в крокодила. Она говорила «кхе-кхе» особым голосом, и я прятался за ее спину.

В заключение бабушку звали Алевтина Михайловна, но я ее звал Алечкой.

Я не любил спать один и ночью шатался по чужим кроватям. Приходил к маме с папой, спал в ногах.

Также я ходил к бабушке. У нее была одна нога, много места для меня на ее кровати.

Баба Аля говорила:

– Ой, опять квартирант мой пожаловал!

Я долго запоминал это слово и говорил бабушкиным голосом:

– Ой, опять континент мой пожаловал!

Она часто меня ругала за поведение, называла паразитом и другими матными словами.

Тогда я говорил ей: «Алечк-а-а-а!». Сердце ее таяло. Так она говорила. Я не очень понял. Наверно, как сердце Кая в сказке про Снежную королеву.

Потом Алечка умерла.

Потому что ее сердце растаяло навсегда.

Фу, я опять сбился! Я же хотел про школу. Допишу завтра.

* * *

Мама говорит, что у меня вместо головы – захламленный чердак, куда я складываю неинтересные детали и даты. Я не умею выделять главное и застреваю на неглавном.

Я помню дни рождения и отчества всех людей, которые мне говорили хоть один раз, когда у них дни рождения, какое у них отчество.

Еще я помню все номера мобильных телефонов. Даже тех, кто давно умер.

Люблю повторять слова, которые мне говорили в детстве.

Это всех раздражает.

В школе мне все время говорили про inner speech (внутренняя речь; я залез в гугл-переводчик, чтобы узнать, как это по-русски). Дома меня ругали. Гришка говорит, что я так никогда не заведу герлфренд (такое слово есть в русском языке).

Разговаривать словами в голове – not exciting (не захватывающий). Мне нравится слушать ушами, как это звучит.

Я захожу в ванную, включаю воду и приговариваю: «Где мишка-где мишка-где мишка?».

Наверно, я должен дать предысторию опять. А то никто не поймет.

…Помнишь, как давным-давно я пошел с папой на прогулку. Мы застряли у киоска. Папа смотрел, какие газеты ему взять, а я думал про игрушки. Они были приклеены скотчем. И я увидел петушка. Сайчас я бы его ни за что не купил. На такую ерунду нечего и тратиться. А тогда я сказал:

– Пап, купи петушка.

Сказал очень тихо.

Папа наклонился ко мне и спросил:

– Где мишка?

Он меня не расслышал.

До сих пор мне очень смешно. Но людям не нравится, когда я бубню этот вопрос.

…Сегодня я вспомнил рецепт торта «Мишка». Приготовил его для Софии. А Тейлору нельзя. Ну я бы не дал ему, он маленький.

Я готовил и говорил сам с собой. Awesome (отлично смотрящийся)! Никто не ругался. София вообще не ругается. То, что я говорю сам с собой, не смотрится странным для нее.

Я намазывал коржи сметаной и представлял: вот зайдет сейчас папа, а я ему скажу:

– У меня для тебя есть «Мишка».

А он обязательно спросит:

– Где мишка?

А я достану торт из холодильника:

– А вот!!!

Но папа не зайдет.

Никто сюда не зайдет. Это дом Соф.

* * *

Когда мы переехали в Америку, у меня появилась своя комната. По ночам я прибегал к Гришке. Потом я привык и очень рад, что у меня есть свой private space (личное пространство).

Раньше я думал, что американцы живут плоховато, потому что у них нету хлеба. Это мама так со мной хитрила, чтобы я не ел хлеб. Я был очень толстый. Когда она перестала давать мне рисполепт и другие лекарства (акатинол мемантин, кортексин и еще много других, но это, наверное, опять лишняя информация), я стал вести себя очень плохо. И я требовал только хлеб. На завтрак, обед и ужин. И ничего больше. Хлеб с маслом и с вареньем и чай-чай (так я говорил в детстве).

Я думал, чая в Америке тоже нету. Когда мы заказывали еду в ресторане, я сказал «чай», и официант мне принес очень странный напиток с молоком. Я не стал пить. Просто я не знал английского тогда. Чай – это tea.

Я очень психовал, когда мы переехали. Боялся школы и не говорил по-английски. Теперь я его выучил.

В русской школе мы учили английский вообще-то. У меня выходила фигня, мама со мной делала домашку. Мама учила английский в университете. Еще у нее было много учеников после работы. У нас с ней не получалось. Даже стишок Kate, Kate, make a cake. Мама говорила, что у меня во рту – камни. Или манная каша.

Гришка тоже плохо знал английский. Когда его мама учила, она его била ручкой. Кричала, что он тупой. Также она плакала. Мне не говорила, что я тупой. Потому что я умный и всегда слушался.

Однажды она сказала: «Летом мы переезжаем в Соединенные Штаты Америки». И стала нас учить каждый день.

Я сначала не понял правильно. Говорил всем, что еду в Определенный Штат Америки.

Люди говорили:

– Ишь ты, какой загадочный!

Мама считала, что не надо меня учить. Сначало надо поставить русский язык. Я не уверен, что это. Поставить – куда?

В России меня учила мама и еще Инна Ивановна. Она была моим логопедом. Мы занимались по учебникам; они стоят у меня на полке над столом. Я помню, как сказал Инне Ивановне, что Узорову зовут Ольга Васильевна, а Нефедову – Елена Алексеевна. Это авторы учебника. А она ответила, что это знать необязательно. Лишняя информация.

Я все время попадаю в разные ситуации, потому что не знаю, что нужно говорить, а что – нет.

Маминой ученице Маше я сказал, что Гриша уже стал дяденькой. У него росли волосы полоской на животе. Мама меня сильно ругала, а Гришка дал по заднему месту. Это было давно, лет семь мне тогда было. Совсем малыш.

Папиному начальнику я сказал:

– Извините, что не позвал вас на свой день рождения. Я хотел, но папа сказал, еще чего. Что он, друг тебе что ли?

Все это я произнес папиным голосом.

Папа неделю со мной не разговаривал.

* * *

…Давным-давно, когда я ходил в русскую школу, я совершил преступление. Теперь я это понимаю.

Миша Ложкин, Овик Гаспарян и Петька Матвейчук подошли ко мне на перемене и сказали:

– Дай десять рублей!

Я сказал, что у меня нет.

Тогда они спросили:

– Хочешь с нами дружить?

Я обрадовался. Конечно, я хочу. Со мной никто не разговаривал в школе. Только Игорь Мокроусов. Я ему помогал вырезать бабочку по труду. Сейчас я понимаю, что с Игорем было что-то немножко не так. Как и со мной. С ним тоже никто не дружил.

Тогда мои друзья сказали:

– Пойдем в магаз и сопрем бутылку колы.

Я не знал, что это значит «сопрем».

У нас за школой был магазин. Я никогда не выходил на улицу на перемене. У меня немножко побоялся живот. Как на горках или в самолете. Но мои друзья сказали:

– Не ссы, Барский! Мы же идем с тобой! Мы мигом вернемся обратно.

В магазине они мне велели положить бутылку маленькой колы в рукав свитера и пройти незаметно через кассу. Овик покупал сухари «Три корочки», а я прошел. Наверно, это смотрелось незаметно. Никто ничего не говорил.

На улице они отобрали у меня бутылку и кричали:

– Ну, круто же, Санек! Молоток!

Я прыгал с ними и кричал, что это круто.

Я давно исповедовал этот грех. И за второе преступление покаялся тоже.

* * *

…Тогда прошел мой день рождения и День труда. И мне надо было идти в американскую школу. Я боялся. Учительница схватит меня за ухо и заорет:

– Куда смотришь?! Опять ворон считаешь?!

Я выучил, что такое значит – считать ворон. Я знаю много странных выражений: «один в поле – не человек», «без труда – не очень», «льет, как из ведра».

Еще я боялся, что пропущу одну строчку, а не две и не отсчитаю одиннадцать клеток слева.

Тогда американская училка даст мне по затылку и скажет:

– Сколько раз тебе можно говорить, тупой ты недоумок?!

Я не знал, как будет «недоумок» по-английски.

Помнишь, когда мы летели в Америку, Гришка меня спросил в самолете:

– Как сказать «ушлепок» по-английски?

И я сказал:

– Эшлепок.

Я боялся, что заплачу. И все будут ржать. А учитель скажет:

– Хватит рыдать, рыдающий лебедь!

Раиса Раифовна всегда так мне говорила в первом классе.

Еще я боялся, что случится тот случай… Про него не хочу писать.

В тот день меня мама отключила от школы.

* * *

…Я стою нарядный с цветами на остановке. Мы ждем автобус. Подходят другие ребята. Они очень плохо одетые: в футболках и шортах. Наверное, они очень бедные.

Я решил пошутить и говорю маме:

– Он боится!

Я когда был маленьким, то говорил всегда «он», а не «я». Потом меня Инна Ивановна научила. Я по ней не скучаю. Мы занимались много лет, я взял от нее отпуск.

Мама делает странные брови:

– Александр, ну-ка, не дури! Ты что, не знаешь, как надо правильно?

Я говорю, что это шутка. Но маме не весело. Она говорит, если я так еще раз пошучу, она не даст мне смотреть «Лунтика». Я переживаю. Вдруг не даст? Я очень люблю смотреть, как там объясняют все. Правила, как надо жить.

* * *

Сейчас я очень редко смотрю этот мультик. Я уже взрослый дяденька.

Я перестал смотреть много передач: «Большие буквы» с Женей Кривцовым и Буквоедом, «Мы идем играть», где Дед Секрет, Стрекотуша и Мишка Тишка.

Я оставил это, когда мне было семнадцать лет.

Еще я любил «Давайте рисовать» с Феей Фиалкой и Калякой-Малякой. И «Волшебный чуланчик», передача про Бериляку.

София не знает этих передач. Потому что она – американка. Она почти не смотрит телик. Готовит и убирается.

Я стригу газон или чиню что-то. Дом у нее плоховатый. Хорошо, что я все умею. Золотые руки, мама сказала.

Я подписался на Сашу Киреева. Раньше он был в передаче «Вопрос на засыпку». Я спрашивал его в прямом эфире, если он вернется в передачу. А он посмеялся и сказал:

– Вы еще про нее помните?

Конечно же, я помню! Я смотрел ее десять лет!

Теперь Саша Киреев поет песню «Мир, который подарил тебя». Очень мне нравится эта песня. Она – про меня и Соф.

Еще я подписан на Артура Пирожкова (настоящее имя – Александр Владимирович Ревва). Я все время пою «Зацепила меня». Это замечательная песня. Про Софию тоже.

В моей голове живет аутизм. А в сердце его нет. Я знаю, что значит «любить». Я люблю Софию. Теперь даже больше, чем маму.

* * *

– …Повтори еще раз, – говорит мама.

– My name is Alex. I am from Russia. I don’t speak English¹².

Это все, что я знаю по-английски.

Я сажусь в автобус и думаю, что мама тоже поедет со мной.

В детстве я боялся с ней расставаться. Ходил как приклеенный. Бабичий побздень, говорила бабушка Аля. Это значит, я все время держался за мамину юбку.

Я плакал в русской школе. Боялся, что дядя Вова меня не заберет, и я никогда не увижу свою мамочку. Дядя Вова – наш друг и еще водитель.

Александр Николаевич был очень добрый мужчина. Это охранник в школе. Он гладил по голове и говорил, что сейчас за мной приедут.

Дядя Вова возил меня три года и три месяца. Школа была в деревне. Ехать двадцать минут.

Он забирал меня, и когда мы проезжали магазин «Самохвал», звонил маме и говорил своим страшным хриплым голосом:

– Галюнь, мы уже у «Самосрала»! Выходи встречать своего покемона!

Я потом часто смеялся, когда понял эту шутку.

…Маму не пускают в автобус и я начинаю плакать. Сначала мелкими слезами, а потом сильно. Как рыдающий лебедь.

Я смотрю в окошко и кричу страшным хриплым голосом:

– Ма-мааа!!!

Она тоже плачет. А потом кричит:

– Не бойся сынок! Я бегу за тобой!

Глава 4. Мама для мамонтенка

– …Не бойся, сынок! Я бегу за тобой!

Заплаканное лицо ребенка; прилип к окну родной пятачок.

Десять из десяти матерей сделали бы то же самое.

Мариванна бросилась в погоню, словно и впрямь могла догнать школьный автобус. Бежала тяжелой гусиной трусцой, сжимая кулаки; в такие моменты ее глаза становились разносмотрящими.

Автобус повернул направо и скрылся, Мариванна перешла на отчаянный, для ее возраста и веса, галоп. Непрошеные картинки врывались в мозг: мультяшная гигантская Муха отъелась на харчах Зайчонка, да и похитила тетеху; глупый сказочный Петушок польстился на горошек и был незамедлительно подхвачен Лисой…

Кот и Дрозд, спасите меня!

Вылетев из сонного района таунхаусов, она очутилась перед ревущим хайвеем. Ничуть не растерявшись, повернула почему-то налево и мчалась до тех пор, пока ее не пронзила страшная мысль: а вдруг ей – в другую сторону?!

Мариванна вросла в тротуар и схватилась за живот. Страхи за детей всегда оборачивались симптомами медвежьей болезни. Это пройдет, это нервное… но куда мне, куда?!

На пешеходной дорожке, что тянулась вдоль шоссе параллельным стежком, не было ни души.

Сердце отбивало «Прощание славянки», руки тянулись к голове. Хотелось сесть на асфальт и предаваться бездумному выдиранию волос.

Мариванна хорошо разбиралась в проблемах коммуникативного этностиля, но в плане ориентации на местности она оставалась клинической идиоткой. На родине справляться с этим недугом ей помогали домочадцы, попутчики и сердобольные прохожие. Здесь, в миннесотской пустоши, она застыла, как гигантский суслик в степи.

Наконец вспомнила, что у нее имеется такая штука, как телефон. Новенький андроид без кнопок, начала его осваивать всего неделю назад. С опаской потыкала в нарисованные цифры и услышала голос мужа. Заверещала:

– Олег! Олежек, милый! Куда мне бежать?! Срочно скажи, где Сашина школа?

– Ты где? – поинтересовался разумный муж.

– На дороге!

– Конкретнее. На какой? Что ты видишь вокруг?

– Ну, что я вижу? Машины одни! – Мариванна зажала рот, чтобы не всхлипывать в трубку.

– Так, соберись и оглядись вокруг. Церкви, магазины, заправки – что-нибудь точно там есть!

И верно: ее окружали могучие торговые центры «Таргет» и «Каб фудз».

Олег соориентировался и велел ей бежать в другую сторону.

Мариванна рванула, не теряя страстной решимости спасти ребенка. Проклятый мозг изощрялся: теперь ей чудился мамонтенок на льдине.

Пусть мама услышит, пусть мама придет!

Мариванна вонзила ногти в потные ладони и припустила еще быстрее.

Ей стало понятно, что такое – второе дыхание.

* * *

Первый учебный день в Америке должен был стать памятным семейным праздником. Задумка Мариванны удалась: семья запомнит этот день на века.

Ночью потела спина и сохло во рту. Утром ее сын-аутист с нулевым английским войдет в класс к тридцати враждебным балбесам. Приказано выжить. Сценарий предстоящего события опирался на Господа Бога и талант Мариванны решать вопросы. Еще в юности, обнаружив в себе дар медвежатника, она вскрывала любые двери начальства и договаривалась, договаривалась… К моменту отъезда из России сложноустроенный мир бюрократии был покорен. Она добывала подписи, печати и справки с удалью фартового налетчика и меняла окраску быстрее хамелеона. За сутки приходилось перекрашиваться по несколько раз: то она либерал, то коммунист, то несчастная мать-одиночка, то надменная подруга Иван-Иваныча. Под иван-иванычей Мариванна завела бордовую записную книжку, полную сложных схем и заветных фраз. При отсутствии связей импровизировала: манипуляции, взятки, маневры Кутузова с московским пожаром.

На завтра требовалось полное сопровождение сына: от автобуса до последнего урока в школе. С учителем она, разумеется, уже познакомилась. Как попасть в класс – разберется на месте, а вот как уломать водителя – думай, мать, тормоши мозг!

Прокрутив варианты, Мариванна решила напирать на инструкцию и особенности сына. Начинать с подкупа в чужой стране все-таки боязно. Сделает жалостливое лицо, коротко скажет о непростых обстоятельствах и помашет перед водителем автобуса желтой бумажкой с правилами.

Листок этот достался ей по случаю тренинга «Безопасная поездка» в школе старшего сына. Юношей с бритыми ногами и подбородками и девиц в совсем не школьных декольте муштровали, как солдат прусской армии. Мариванна наблюдала за тренингом, скрываясь за темными очками. Неопытный Гришка щетинился в открытую, то и дело сплевывая ненависть на асфальт.

– Ну что это за треш, мам?! Ты слышала, что нам говорят?! Объясняют, как слабоумным! Будто я никогда в автобусах не ездил… Не бегать, не драться, сидеть строго на закрепленных местах. Во, даже памятку выдали! – он возмущенно потряс листком канареечного цвета. – Они что, реально бегают по автобусу, как обезьянки из мультика?!

Мариванна улыбнулась и положила в сумочку желтый козырь.

Теперь она знала, как разговаривать с этими клоунами.