На руках изумлённых улиц
Город спал каблуками в ночь.
Суета, на ветрах сутулясь,
По снегам уходила прочь.
В темноте онемели окна,
Пряча души под веки штор.
Неуютная тишь намокла,
Уводя фонари во двор.
Пустота, лишь снежинок капли
На плечах молодых берёз,
Париков бутафорских пакли
На ветру да живой Христос.
На краю городской пустыни
В переулке забрезжил свет.
Что ему фонарей гордыня?
В новом мире гордыни нет.
Только плещется мягким блеском,
Доверяясь туману, ночь.
До утра не исчезнут фрески,
До утра Он хотел помочь.

Татьяна Загоруля
Россия

Когда я буду облаком

(Посвящается моей дочери Анне)

Когда я буду облаком на небе
Я буду львом, собакой и котом…
В час светлой, утренне-туманной неги
Мурлыкающим приползу комком…

В печали, грусти, в неудаче
Ты гриву льва увидишь в синеве
Клыки, да когти острые в придачу…
Не сомневайся, защищу тебя в беде.

В небесных образах манящих
Останусь преданным и верным псом
В той карусели дней летящих
Оберегать любимой дочки сон.

Sapienti sat

Вспыхнуть ярко перед смертью
суждено листве…
Вспыхнуть ярко перед смертью
суждено ли мне?
В той агонии предсмертной —
Знак Свободы столь заветной…
Нет ни боли, ни страданий,
И душевных нет стенаний…

Нет венчаний и разлук…
Нет предательства подруг…
Средь любимых нет потерь
Свет и легкость, верь – не верь…
Итог жизни, как набат,
Грустно бьёт: «Sapienti sat».

Пашка

(Посвящается моему научному руководителю, профессору Х. Байеру)

День был пасмурный и дождливый, но настроение у неё было такое солнечное и безоблачное, когда хочется петь и улыбаться (да, улыбаться просто так). Она только что вернулась с Птичьего рынка, где было много не только разноцветных попугайчиков, канареек, но и котят, щенят, хомячков, змей и черепах. После длительного просмотра всех обитателей Птичьего рынка она сделала свой выбор, купив маленькую черепашку с маленькими чёрными глазками.

В комнате на восьмом этаже университетской «свечки» девушка жила одна. Днём она преподавала философию в техникуме, а вечерами и ночами занималась палеографией, переводила тексты средневекового итальянского мыслителя с латинского языка на русский, поэтому на столе у неё лежали лупы разных размеров, латинско-русские словари, фотографии рукописи, сделанные с микрофильмов. Ей нравилась такая жизнь, наполненная определённым смыслом – научным исследованием, результатом которого должна была стать диссертация.

Этот весенний день был необычным. Она решила сделать подарок своему научному руководителю, жизнь которого была полностью посвящена науке, а именно палеографии, переводам с древнегреческого и латинского языков. Профессор – пожилой и одинокий человек, поэтому черепаха должна привнести разнообразие в его жизнь. Девушка осторожно протёрла влажной салфеткой черепаху и слегка сбрызнула духами «Магнолия» от Ив Роше картонную коробку с небольшими круглыми отверстиями.

– Нет, не бойся, Эсмеральда, всё будет хорошо, – произнесла она, бережно опуская маленькую черепашку в подготовленную коробку.

Черепаха испуганно спрятала голову в панцирь тёмно-зелёного цвета, с желтоватыми узорами. Девушка погладила черепаху, положила перед ней ярко-жёлтые цветочки и зелёные листья майского одуванчика. Черепаха высунула голову, мигнула чёрными бусинками-глазками и принялась за угощение. Затем она медленно развернулась, отползла от одуванчика в уголок коробки, притихла. Девушка закрыла коробку, перевязала её голубой лентой и отправилась на запланированную встречу с профессором.

Казалось, что сама природа была на стороне девушки, после дождя небо стало синим, всепобеждающие лучи солнца пробивались сквозь молодые листья тополей и берёз, в небольших лужицах на асфальте суетились, копошились маленькие коричневые комочки – взъерошенные воробьи.

Через полчаса она позвонила в дверь квартиры, расположенной в отреставрированной «сталинке». Именно здесь недавно поселился её научный руководитель – известный учёный, приглашённый профессор из Австрии. Профессор быстро открыл дверь, он ждал аспирантку в назначенный час. Девушка поздоровалась с профессором, преподнесла ему коробку со словами:

– Вам подарок, профессор, посмотрите!

– Что это? – спросил профессор.

– Это черепашка, – радостно сообщила девушка, развязав ленту и открыв коробку.

– Пашка? Какая Пашка? – воскликнул профессор, он настороженно заглянул в коробку, на дне которой ворочалась маленькая черепаха.

– Не Пашка, а че-ре-паш-ка, – смеясь, сказала девушка, старательно произнеся слово по слогам.

– О, животное! Нет, не надо животное! – сказал профессор, отстраняясь рукой от коробки.

– Но почему? Черепаха – символ долголетия. И зовут её Эсмеральда! Вам будет с ней намного веселее! – не сдавалась аспирантка, пытаясь уговорить профессора принять подарок.

– Нет, у меня не живут животные и цветы, я про них забываю, я так занят своей научной работой, что обо всём на свете забываю, – грустно ответил профессор, окончательно отказываясь от подарка.

Вечером, вернувшись домой, девушка достала из коробки Эсмеральду, позволив ей «погулять» по комнате. Она наблюдала за передвижениями черепахи и думала о том, что любое живое существо нуждается в заботе и любви, а для этого нужны время, ответственность и силы. Профессор знал об этом, он был прав.

Татьяна Пипкова
Россия

Чувства по кусочкам

Растащили чувства по кусочкам,
Не торгуясь, даже не спросив,
Раздирая душу мою в клочья,
Жизни смысл на волю отпустив…

Он теперь гуляет где-то в небе,
На земле же – чёрная дыра.
Эх! Как вы! А мне-то, мне бы…
Если б только были два крыла…

А их нет. Давно. Они отпали,
Не подходит им моя спина,
И система нервная из стали
Мне сейчас моей судьбой дана…

Да, живу. Такая сильная, на первый,
На второй и даже третий взгляд.
Только и мои стальные нервы
Без души по вечерам болят…

Мне не жалко, вот ни одного кусочка,
Только что-то плачется навзрыд,
Где душа была, там маленькая точка
Об её отсутствии скорбит…

Состояние – дождь

Дождь – это состояние:
По каплям мысли,
По каплям чувства,
Бывает шумно,
С грозой и громом.
Застигнет умно
На улице,
Только выйдешь из дома,
И вот – наказание.
Сыро. Пусто…

До нитки… беда с причёской,
Прилипло платье,
Мокрое тело
Слегка в мурашках,
Слышатся отголоски
Минорной темы,
А ты хотела
В мажоре,
Вверх тормашками…

Прогноз – враньё,
Зонт бы взяла,
Хоть какое спасение.
Так льёт!
Зачем вообще куда-то пошла
Без настроения…

Дождь – настроение,
Даже если солнце печёт,
И на небе ни облака,
И нет сомнения,
Логика тоже не в счёт,
Не понять: долго, коротко?

Сколько дней? А ведь лето…
Каждый раз новый дождь,
Дождь – причина,
Дождь – состояние,
Только вроде просвет…
Да и зонт, бывает, возьмёшь
От отчаянья…

Письмо

Написала письмо… не в стихах.
Не вникая в абзацы и точки.
Слов набор из души, впопыхах,
Да и почерк не очень разборчив…

Мыслей столько, что не успевают
Написаться на белом листе,
И такое обычно бывает,
Если только пишу о тебе…

Прочитаю его… в урну, может?
Мысли в шарик сверну и …пока…
И конец всем страданьям положит…
Не поднимется только рука…

Расправляя помятый листочек,
На ошибки свои посмотрю,
За не очень разборчивый почерк
В сотый раз я себя пожурю…

Понаставлю тире, многоточий
И кавычки. Прямая же речь!
И на новый листок, между прочим,
Новый текст постарается лечь…

Всё исправлю, не буду о грустном.
Напишу лишь о том, что опять
Без тебя на душе очень пусто…
И не буду письмо отправлять…

Душа, отмытая дождём

Она гуляла под дождём одна
И без зонта…
Ждала – дождь смоет все слова
И душу дочиста…

Чуть побывав на волосах,
Катились капли на пальто,
А что лицо её в слезах,
Не замечал никто…

Катились слёзы по щекам,
Размазывая тушь,
Дождь душу больно разбивал
На сотни мелких душ…

Так допоздна, до темноты,
Без страха заболеть
Она дошла до той черты…
И, перестав реветь,

Всю волю собрала в кулак
С отмытой дождиком душой.
Купив целительный коньяк,
Пошла домой…

Чтоб навсегда расстаться

Чтоб навсегда расстаться,
Нужно отлюбить,
Пройти все стадии душевного процесса —
От страсти до потери интереса,
От «я люблю» и до «зачем звонить…»

Тогда не страшно… не болит, не ноет,
Без обморока, изредка, но встретить,
Приветом на «привет» ответить,
И по глазам понять – он не побеспокоит…

Мимо пройти и без волнений посетить
Места, куда вы с ним ходили,
Простить друг друга, если не простили,
И с лёгким сердцем жить…

И в памяти надолго сохранить
Всю важность отношений срока
И, находясь и близко, и далёко,
Значение друг друга оценить…

Вы были так нужны друг другу,
Тогда вас свёл какой-то случай.
И ничего нельзя придумать было лучше,
Чем вырваться из замкнутого круга…

Всё пережить. Вдвоём, поодиночке,
Разлуку, горе, боль и зависть,
Страсть, изумление и радость —
От знаков восклицания до точек…

Чтоб навсегда расстаться, надо отлюбить
По полной, до крупинки, без остатка,
На вдохе, страстно, горько, сладко,
Чтоб невозможно было повторить…

Марина Светличная
Россия

Чекам те увек

Так писем не ждут. Так ждут – письма.

Марина Цветаева

Вероника закрыла дачу, огляделась на опустевший участок, взяла рюкзак, стоявший на скамейке рядом со входом на терраску, и пошла через пожелтевшее поле и полыхающий жёлто-багряным лес к электричке. Дома её никто не ждал. Мама умерла год назад, и без неё, даже в старости яркой и шумной, в квартире царила непривычная тишина. Не нарушал её и мамин вечный друг телевизор, который она, будучи глуховатой, включала обычно слишком громко. Теперь этот ящик без дела пылился в углу. Вероника телевидение не любила. «Надо будет завтра помыть здесь всё, пыль протереть, а будет время, если не придёт на редактуру новая рукопись, и антресоли разобрать», – подумала она. На следующий день, закончив уборку, подставила лесенку и, поднявшись, распахнула дверцы антресоли. Вещи, пакетики, коробки, папки там были напиханы в ужасном беспорядке. Всё, до чего не было в эту минуту дела, отправлялось на антресоли. Пришла пора со всем этим разобраться и устроить прощание прошлому. Вероника вытерла лоб рукавом рубашки и стала по очереди доставать пакеты и коробки с мамиными лекарствами, аппаратом для дыхания, затем чемодан с мамиными вещами, коробки с какими-то бумагами, письмами. Через час она сидела на полу посреди нагромождённых вокруг кучек с вещами. Веронике было сложно расставаться с прошлым, но пришёл момент сделать это безапелляционно и жестоко: вещи в гуманитарную помощь, бумаги в помойку! Только так можно было наконец начать новую жизнь. Вероника бросила взгляд на лежащую сверху цветастую вязаную мамину шаль и подавила слёзы. Она устало поднялась с пола и снова стала раскладывать вещи по разным кучам. Наконец Вероника добралась до небольшой коробки из-под обуви и, дернув за белую ленточку, её опоясывающую, открыла крышку. Коробка была наполнена письмами. Судя по голубоватому цвету конвертов, маркам и усидчивому почерку, выводившему сложный адрес, письма были из-за границы. Вероника наклонилась и взяла в руки один из конвертов. Неожиданно из его разорванного бока выпал небольшой листок. Покружившись в воздухе, он упал прямо на мамину цветастую шаль. Белый цвет резко выделялся на ней. На листе было написано красным фломастером: «Чекам те увек», и рядом стояло маленькое красное сердечко. Вероника от неожиданности снова села на пол, потом она посмотрела на листок с надписью и заглянула в конверт, который всё ещё держала в руках: «Моя дорогая Вероника, – было написано на клетчатой бумаге, вырванной из тетради, – вот уже два месяца прошло, как мы с тобой расстались, очень скучаю. Как не хватает мне твоих голубых глаз, твоих локонов, твоей улыбки». Вероника интуитивно посмотрела в зеркало шкафа-купе. Перед ней на полу сидела стареющая женщина в клетчатой рубашке, фартуке, с забранными в хвостик седеющими кудрявыми волосами. Она читала это письмо с той стороны пропасти. В эту пропасть, которая разделяла сейчас её с девочкой Вероникой, она закинула свою жизнь.

С Милошем Вероника встретилась в пионерском лагере «Артек», куда папа, за несколько лет до этого покинувший маму ради молодой любовницы, достал дочери путёвку. Мама долго сопротивлялась, твёрдо стоя на том, что «от подонка брать ничего не следует», но сдалась на уговоры четырнадцатилетней Вероники, которой опостылело коротать время на даче за прополкой грядок. Это была любовь с первого взгляда. Однажды встретившись глазами, они сразу поняли, что видят перед собой человека, находиться с которым рядом способны бесконечно. Они сразу стали неразлучны. Благо Милош, сын югославского дипломата, который долго работал в Москве, очень хорошо говорил по-русски. Но жизнь уже через пару недель расставила всех на прежнее места. После запретных ночных прогулок, робких поцелуев при свете луны, букетиков южных цветов на подоконнике, походов в горы Вероника вернулась в Москву под опеку мамы, Милош же – в Белград к своей семье. Потянулись письма, перекидываемые через границы, редкие телефонные разговоры под неодобрительным наблюдением мамы и спецслужб. Но Милош и Вероника были сделаны из одного материала, умели ждать и точно знали, что с годами их отношения становятся только крепче, и однажды они непременно будут вместе. Каждое своё письмо Милош заканчивал фразой, которую Вероника хорошо уже знала по-сербски, «Чекам те увек» («Я всегда тебя жду»). Наконец границы рухнули, и пришло время, когда увидеть друг друга стало гораздо легче. Милош приехал в Москву. Они снова стали одним целым. Вероника даже почувствовала, что с её плеч свалился невероятный чудовищный груз. Непомерная тяжесть столь долго ожидания. В воздухе витала лёгкость. Милош звал в Сербию, его семья, жившая где-то в чудесном солнечном краю в двухстах километрах от Белграда, уже ждала Веронику. Оставалась лишь небольшая проблема: что же делать с мамой, которая не могла и не хотела остаться одна? К тому же мама начала болеть. Вероника стала сиделкой, отъезд откладывался.

После защиты диплома Вероника уехала на практику собирать фольклор в какую-то отдалённую сибирскую деревню. В таких углах тогда не было практически никакой связи с миром. Но домой Вероника вернулась посвежевшая и отдохнувшая, её волосы выгорели, губы обветрились, а лицо и тело покрылись золотистым загаром.

– Мама, – спросила она, переодеваясь в спальне, – где письма от Милоша?

Мама раскатывала тесто для пирога большой деревянной скалкой и вошла в комнату, немного испачканная мукой.

– Странно, – сказала она, – но за все это время ни одного письма! – Ручеёк тревоги заструился в Вероникиной груди: как же так… она рассчитывала найти дома целую пачку писем от Милоша. Возможно, он не стал писать, пока она в отъезде? Два дня Вероника слонялась из угла в угол и наконец решилась позвонить. Но на том конце были лишь длинные гудки. В течение последующих месяцев Вероника звонила снова и снова.

– Ты должна понять, – уговаривала её мать, – любовь на расстоянии – это очень сложно. Люди постепенно забывают друг друга, расстояние ломает связи, стирает чувства. Сколько там симпатичных югославок вокруг!

Вероника стала замкнутой, ушла в работу. Поскольку мать часто болела, ей пришлось отказаться от экспедиций и научной деятельности. Она редактировала чужие книги, что у неё получалось блестяще, и от заказов в случившемся новом книжном буме не было отбоя.

Вероника надела очки, потом вернулась к коробке и стала одно за другим доставать письма и читать их. Губы её расплывались в улыбке. Она снова была той юной, романтичной, наивной девочкой, которую, казалось, давно в себе потеряла. Неожиданно тон писем изменился. Было ощущение, что Милош писал в пустоту. Он настойчиво просил ответить ему, он умолял пересмотреть какое-то решение, он писал, что Вероника не права, что она не знает этого парня, как его, Милоша, и не должна предавать их отношения. В последнем письме Милош прощался, говорил, что больше не будет ни звонить, ни писать, желал ей, её мужу и её ребёнку счастья. Что за безумие? Образ мамы встал перед Вероникиными глазами. Она хватала руками воздух, закрывала ими лицо, потом в ярости потрясала кулаками.

– Мама, это ты?! Зачем, зачем ты так поступила?!

– Нам с тобой хорошо было, дочка, видишь, как долго и дружно мы прожили вместе?! А второго предательства после твоего отца я бы не пережила…

Вероника пошла в гостиную и включила компьютер. Она стала рыться в социальных сетях, набирая имя и фамилию Милоша то на кириллице, то на латинице, всматриваясь в экран, где мелькали имена и фотографии, размазывая по лицу грязными руками слёзы, текущие из-под помутневших очков. Внезапно она отшатнулась. Перед ней стоял Милош. Да, это был всё тот же мальчик, которого она любила. Правда, лицо его слегка осунулось, вокруг рта и на лбу легли морщины, когда-то русые волосы стали совсем седыми, но большие голубые глаза лучились всё тем же добрым светом. Милош стоял на каком-то лугу, покрытом цветами, и его длинные худые ноги высоко торчали из травы. Вероника застыла, разглядывая фотографию. Потом она посмотрела остальные, где Милош был в каких-то поездках, компаниях друзей или семьи. Она никак не могла уловить, женат ли он, есть ли у него дети, возможно, внуки. Наконец Вероника решилась. Она нажала на кнопку мессенджера и начала писать письмо. Объяснение получилось длинным. Но ей было важно, чтобы он знал, даже если никогда не ответит. Дрожащей рукой Вероника коснулась надписи: «Отправить».

Несколько дней прошли как в лихорадке. Вещи так и валялись разбросанными по квартире, она ничего не ела и не отвечала на телефон. Каждые пять минут Вероника заходила в мессенджер, чтобы посмотреть, не пришло ли ответное письмо, но ответа не было. Ей захотелось открыть мамину аптечку, которую она достала с антресолей, и выпить разом все хранившиеся там таблетки. Она пошла по тёмному коридору в спальню и зажгла свет, снова оглядывая кучи ставших бесполезными вещей. Наконец она увидела коробку с красным крестом. В это время в соседней комнате блямкнул компьютер. Вероника медленно повернулась, вернулась в гостиную и села за стол перед экраном. Строчки расплывались у неё перед глазами, она не могла читать, она ничего не понимала из написанного, но в конце письма жирными буквами выделялась фраза «Чекам те увек», и стояло маленькое красное сердечко.

Анна Олейник
Россия

Лев

Слышен рык свирепый сквозь туман,
На теле сильном слишком много ран.
Ярость притупляет жгучую боль,
Носимую в сердце тысячу зорь.

В светлом разуме царит дурман,
Будто вселился злой дух-шаман.
Отчаяние бывает, коль
Долго играешь чужую роль.

Нрав непреклонен, чудовищно рьян,
Разрушителен, как ураган.
Желая над ним обрести контроль,
Частичку свободы себе позволь.

От силы собственной пьян,
Хоть и душа – крови океан.
Благодетельствовать изволь!
Лев – доброты и щедрости король.

Гуцинь и Дицзы

Духовное оружие у каждого различно,
Как и путь жизни: тьмы и света.
Два юных воина-брюнета,
Сражающихся не друг с другом, а единолично.

Дицзы, как белый снег, прекрасен лёгок и воздушен,
Несёт в искусстве простоту,
Серьёзность в деле, доброту,
Пред ним, кроме ВанЦзи, все в этом мире безоружны.

Он выбрал путь иной – тот тёмный, потаённый, мутный.
Изученный немногими,
Не пройденный убогими,
Безмерно демонами чёрными кишащий, трудный.

Гуцинь же слишком чист, силён и строг, монументален.
Он, как поток, вливаясь в души,
Уничтожает их и душит,
Умел в бою, лишённый зла, убийственно спокоен.

Всего семь струн – текут рекой созвучий миллионы,
Прикосновения пальцев тают,
Сердца скитальцев покоряют,
Горят в телах людей полярных чувств цветов бутоны.

Семь ноток-клапанов во флейте поперечной тоже,
Но звук колеблющийся, тонкий,
Приятный, нежный, но не громкий,
Чарующий, на благородный Гуцинь непохожий.

Дуэт великих двух людей и их орудий духа
Способен небо опрокинуть,
Меж гор, хребтов ущелье сдвинуть,
И хаос в мире воссоздать, и воцарить разруху.

Солнце и ястреб

Чернокудрая гроза, госпожа людских сердец,
Вызываешь стоны моря, шквалы молний, гром небес.
Ты скитаешься то в шторме, то в моих мечтах, Нииса,
Заставляешь любоваться бирюзой в твоих глазах.

Восхищаешь саблей властной – награждён тобой кузнец.
Тьме проигрывать опасно, сталь в груди – и ты мертвец.
Болью тело полоснуло, вдруг закончилась зима.
Засияли лучи солнца, распахнулись ворота.

Навевает ночь прохладу в Лазуритовый дворец,
Не упустит чёрный ястреб появление «чудес».
Его лунная Нииса, горечь утопив в слезах,
Заклинала местью кровной острое перо ножа.

– В чём грехи с тобою наши? Рассуди, ястреб-мудрец!
– Обещал нам рай творец, а на деле – гнусный льстец.
Вихрем перья закружили, танец искр, взмах плаща:
– Госпожа, вы узнаёте? Моё имя – Атмаджа.

Тот влюблённый ястреб – Жнец, душ шайтанов продавец!
Поздравляйте, духи ада! Ей со Смертью под венец.
За вуалью, светом томным льётся сине-бирюза,
Вниз спускаются степенно орхидеи в волосах.

Затаив дыханье, смотрит вслед Ниисе её храбрец,
Чернота взор заполняет, лишь блестит косы конец.
Опустившись от бессилья на колени: – Где она?
Но на свете нет страшнее ничего, чем пустота.

Ослеплённый горьким ядом, дьявола жестокий жрец,
Жизнь отдал за солнце в небе, чёрный ястреб – нежилец.
Был он ангелом когда-то или демоном всегда?
Для него истинно важно: Нииса – Солнца госпожа!
__________________________________________
* Имя «Нииса» читается «НисА» (двойное «и» как одна «и», ударение на «а»)