Исчезнувшая сестра

Такое я слышала и раньше, но никогда в это не верила. Я верила в другое. К примеру, в то, что такая особа, как я, в секту не попадет. И даже не потому, что я привыкла делать все по-своему. Привычка еще не гарантия, от привычки можно и отучиться. Мне просто интересно работать мозгами. Я все время работаю мозгами, даже когда не нужно. А в сектах работает мозгами только один человек – ее лидер. И точно так же, но по другой причине, я не могла представить сектанткой легкомысленную, взбалмошную, болтливую и смешливую Эльку. В сектах требуют безграничной серьезности, а откуда ей это взять?

Мне стало совсем невмоготу от Ларисиных наставлений. Меня даже начало тошнить. Я опять поднялась со стула, что-то изобразила на лице, что в переводе означало бы «всего хорошего», и оставила Ларису с ее проклятой ухмылочкой.

17

Став в свое время «золотым пером» «Нашей газеты», я имела возможность писать о том, о чем хотела. Были темы, от которых я всегда держалась в стороне, и одна из них – это секты.

Помню, раз под Тулой объявились затворники. Их провидец, какой-то убогий сумасброд, сказал им, что надвигается конец света. Они забаррикадировались вместе со своими детьми в местных катакомбах, и кто их только ни уговаривал выйти на поверхность. Все было напрасно. Вот это то, что есть секта и сектанты. СМИ посылали к этим сумасшедшим своих лучших писак. Меня тоже хотели туда отправить, но я наотрез отказалась. Вера тех людей в конец света была глухая, слепая, тупая и душная. Для меня она все равно что болезнь.

Я и вообще не хотела заниматься религиозной тематикой. Она меня совершенно не интересовала. Даже умеренные верующие – утомительные собеседники. Ты с ними об одном, а они о другом. Это я хорошо знала из разговоров со своими знакомыми, которые вдруг «встретили Бога». Но один раз наш главред все же уговорил меня сделать интервью с отцом Никодимом, имя которого в тот момент было на слуху. Его проповеди посещали знаменитости, он часто мелькал в телевизоре, а тут еще и написал книгу «Как неверующему найти дорогу в храм».

Рецензии были восторженные даже в СМИ с сугубо светской ориентацией. Отца Никодима хвалили за «современный подход к церковной жизни» и «неустрашимость перед трудными вопросами неверующих». «Наша газета» решила по этому поводу опубликовать его интервью. Ну а поскольку я была неверующей и любила задавать трудные вопросы, то к отцу Никодиму решили отправить меня. Уломав меня на это интервью, главред сказал: «Ты в этот раз свой язык особенно не распускай. Человек он уважаемый, и если что, то за него есть кому заступиться». Я пропустила его напутствие мимо ушей.

Злые языки называли «всенародное уважение» к отцу Никодиму подозрительным и связывали его с закадычной дружбой этого пастыря с одним высокопоставленным чиновником московской мэрии. Конечно, Никодим был харизматик, да и язык у него был хорошо подвешен, но ведь не счесть других таких же симпатичных и красноречивых батюшек, которые не имеют могущественных покровителей и прозябают в своих захолустных приходах. Впрочем, я была готова смотреть сквозь пальцы на особенности восхождения этого священника по его карьерной лестнице – такое у нас везде и всюду. Его «неустрашимость перед трудными вопросами неверующих» была для меня гораздо существенней. Исключительной терпимости к инакомыслящим я от него не ожидала, а вот на терпение при выслушивании возражений рассчитывала.

Наш разговор застопорился уже на первом моем вопросе. Он был, как я думала, из тех, что напрашиваются сами собой. Напрашиваются как раз у неверующих – уж во всяком случае у тех неверующих, которых не чаруют золотые купола. Поводом было листовое золото, недавно украсившее купола храма, где служил мой собеседник. «Зачем верующим золотые купола? – спросила я. В книжке отца Никодима было много цитат из Нового Завета, и одна из них мне очень понравилась: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». У меня неплохая память, и я произнесла это изречение полностью.

Я и правда видела вопиющее противоречие между этим указанием основоположника христианства и золотом в убранстве христианских храмов, а также и в облачении священников. Отец Никодим в своей книге разъяснял недалеким неверующим, как я, что такая красота дает нужный настрой на «общение с Богом», но меня это не убеждало, о чем я и сказала Никодиму. Он сначала хотел отделаться шуткой, что золото-то как раз не ржавеет. Я не отступила, и он стал раздражаться, а потом взорвался.

Я недооценила темперамент отца Никодима и была сначала поражена его гневной отповедью. Он не хотел вести разговор на таком уровне, заявил он мне. Мои вопросы были вульгарны, мысли примитивны, и я плохо подготовилась к интервью. Последнее было несправедливо: я честно прочитала его книгу от начала до конца и продумала свои вопросы. Ну а уж если я чего-то и недокумекала, как он считал, то от неверующей можно было бы это ожидать.

Когда я воспряла, то смогла немного разрядить обстановку, но это было ненадолго: отношение отца Никодима ко мне, как наглой журналюге, уже сложилось, в каждом моем вопросе ему слышался подвох, и скоро он отказался от продолжения разговора со мной. И тогда я решила сделать эту неудачу темой своей статьи. Материала для интервью с отцом Никодимом у меня было недостаточно, а вот для статьи – в самый раз.

Моя статья стала своего рода размышлением о трудностях взаимопонимания верующих и неверующих с примерами из моего разговора с отцом Никодимом. Когда она была готова, наш осторожный главред лежал дома с обострением язвы желудка. Добро на ее публикацию должен был дать его зам, человек лихой и насмешливый, и к тому же атеист. Он без раздумий распорядился поставить мою статью в следующий номер.

Скандал, который потом последовал, был сопоставим с цунами. Во всяком случае для карьеры зама и моей судьбы в журналистике. Нас обоих уволили с волчьим билетом. «Ты меня подставила», – сказал мне главред. То, что подразумевало это словечко из криминального жаргона, находилось в «Нашей газете» на первом месте в негласном реестре строго наказуемых злодеяний ее сотрудников. Да и в других крупных СМИ это было не иначе, так что после увольнения из «Нашей газеты» меня нигде не хотели, а устроиться куда-то в мелкую периодику я не хотела сама – самомнение не позволяло.

Официально меня уволили за «грубое нарушение принципов профессиональной этики». Конечно, нельзя было самовольно отклоняться от редакционного задания и вместо интервью с «уважаемым священнослужителем» сдавать в номер критическую статью. Свое самовольство я признавала. Но будь это конфронтация не с отцом Никодимом, а с кем-то другим, оценка такого преступления была бы тоже другая.

После увольнения из «Нашей газеты» мне не удалось найти работу в интересных мне СМИ – мешала моя репутация. А позже мне самой расхотелось заниматься журналистикой. И вот теперь, спустя годы, в мою жизнь впрыгнула новая религиозная тема, еще более далекая от меня лично и более удушливая.

18

От Ларисы я освободилась, но освободиться от ее рассказов мне не удавалось. Больше всего я была склонна думать, что ей хотелось поразвлечься за мой счет. Элеонора стала ходить на какие-то экспериментальные занятия по вокалу, о которых Лариса что-то знала, рассуждала я. По каким-то причинам она относилась к ним негативно, и потому, рассказывая мне о своеобразных упражнениях, которые выполняла моя сестра, называла ее учителя «гуру», а его школу пения – «сектой». То есть сделала карикатуру. Ну а поскольку я не засмеялась, а оторопела, то стала надо мной потешаться. Мало ли людей, которые получают массу удовольствия от издевательств над другими? У Ларисы такая особенность характера проявилась уже в «Муромце».

Мусоля снова и снова разговор с Ларисой по дороге из «Аэлиты» к метро, я испытывала недовольство собой. Зачем надо было бежать от этой карикатуристки? Неужели нельзя было проигнорировать ее насмешки и узнать от нее больше об уроках пения Элеоноры и ее учителе с необычным именем Гецул Мо?

Свежий воздух действовал на меня хорошо. Тошнота прошла, энергетический тонус подрос. Мне теперь захотелось зайти в «Ангро» и вновь оказаться среди живой сутолоки. Видеть нормальные улыбки, слышать обычный смех мне стало нужно не меньше, чем дышать свежим воздухом. У меня также появилось желание передать Андрею россказни Ларисы. Да, именно россказни. Я не могла и не хотела принимать их всерьез. Эля ему все еще не безразлична, и, что гораздо важнее, он ее, теперешнюю, знает лучше меня. Мне было просто необходимо посмотреть на мою встречу с Ларисой его смеющимися глазами.

Я вспомнила крест на шее у Ларисы и подумала, что, может, она ходит на церковные службы чаще, чем я могу себе представить, и в ней говорила ненависть к экстрасенсам и гуру, которых не любит церковь. Да и так ли уж обязательно быть православным верующим, чтобы подозрительно относиться ко всяким группам, члены которых занимаются неведомыми для обывателя методиками развития своих талантов под руководством эксцентрических личностей? В современном искусстве теперь полно учителей, выбивающих из своих питомцев искры гениальности черт знает какими средствами и способами. И не только в искусстве. Кого сейчас не называют гуру? И в мире моды свои гуру, и статусных дизайнеров или программистов тоже любят так называть.

* * *

Наконец я добралась до «Ангро». Но там в этот раз было пусто. Отсутствовал и Андрей. Бармен объяснил мне, что воскресенье здесь самый спокойный день. В обед народ еще толчется, и даже бывают выступления, но после 5–6 часов почти никого. И Грохов всегда в это время уходит.

Сразу из «Ангро» я не ушла, хотя от воскресного спокойствия в этом прежде шумном ресторане мне стало только еще неспокойнее. Я заказала себе кофе и устроилась за столиком у выхода, подальше от парочки, кроме которой здесь никого больше не было, если не считать бармена и меня. Затем я вынула из сумки мобильник и набрала номер Ольги Марковны. У меня возник вопрос, который мне не терпелось ей задать.

Раздалось ее вялое «алле». Я перевела дыхание, но не успела и рта открыть, как «алле» раздалось снова, несколько раз подряд, а потом выкрик:

– Эля?!

– Это Маша, – выдавила я из себя.

– Ах, это ты… – голос матери зазвучал снова вяло. Но вслед за этим, спохватившись, она довольно энергично спросила:

– У тебя новости?

– Скажи, у Эли был интерес к религии? Или вообще к чему-то такому? – спросила я, проигнорировав ее вопрос.

Ответ последовал не сразу.

– Ты мне звонишь, чтобы говорить о таких глупостях?!

Мне понравилось, что Ольга Марковна возмутилась. Значит, она ничего такого у Эли не замечала. Но это еще не разносило в пух и прах россказни Ларисы о секте.

– Ну почему глупости… – начала было я, но мать меня перебила:

– Давай не будем об этом, и так голова раскалывается. Не знаю, как я все это выдержу.

Прозвучало это жалобно.

– Но ведь еще нет причин думать о плохом…

Мать снова меня перебила:

– Хватит меня успокаивать! Ты бы лучше начала наконец искать свою сестру!

Это прозвучало так зло, что все во мне встало на дыбы.

– А я только и делаю, что ищу Элю!

У меня так сдавило в груди, что я больше не могла говорить с Ольгой Марковной и отключила мобильник. Сунув его обратно в сумку, я откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

Рядом появился бармен.

– Все в порядке? – спросил он меня. Я оглянулась на парочку, она тоже смотрела в мою сторону.

– Не все, – честно ответила я и встала со стула. Как могла, я улыбнулась растерянному бармену, расплатилась с ним и ушла.

* * *

Опять я оборвала телефонный разговор с матерью. Опять не могла взять и перезвонить. И опять не могла все оставить так, как есть. Как и в прошлый раз, я поехала к Ольге Марковне.

Движение вагона метро действовало на меня успокаивающе, как колыбель на младенца. Мне даже казалось, что теперь я смогу спокойно отнестись ко всему, что услышу от матери. А еще я хотела увидеть «девичью», как называл когда-то отец нашу с Элей общую комнату. Теперь это была комната Эли. Мне надо было убедиться, что у нее там не стоит самодельный алтарь с портретом гуру Гецула Мо, что ей, как и всем другим актрисам и певицам, алтарем служит туалетный столик, уставленный баночками и флакончиками.

* * *

Ольга Марковна, похоже, успела привыкнуть к моему появлению после оборванных телефонных разговоров. Но меня удивило не это. Меня удивило ее безразличие к моей новой прическе. Заметить ее она заметила, когда впускала меня в квартиру. Ее взгляд, упав на моего «рокера», стал вопрошающим, но вопросов не последовало.

Мы сидели опять на диване. Я рассказывала матери о своих встречах и разговорах, касавшихся Эли, а она молча меня слушала, уставившись в пол. Какой-то детский инстинкт, наверное, подначивал меня подстегивать к фактам что-то о собственных страданиях. Я роняла то там, то здесь ссылку на свою усталость, плохой сон и тошноту.

– Ты не забеременела? – вдруг спросила мать.

Я опешила. Я так опешила, что не возмутилась, а рассмеялась.

– А что смешного-то? Или это в твоем случае исключено?

Деликатность Ольге Марковне никогда не была свойственна, но такое было уж чересчур. Я поднялась с дивана и сказала матери, что хочу посмотреть Элину комнату.

– Зачем?

– Да так. Мало ли, – ответила я и пошла в «девичью».

Как и следовало ожидать, в ней многое изменилось, но эти изменения мало что говорили по существу вопросов, с которыми я пришла. Бросились в глаза голые стены. В мое время они были завешаны нашими с Элей постерами и картинками из иллюстрированных журналов. Отсутствовали и всевозможные финтифлюшки, которые, в моем представлении, любят невостребованные актрисы. Но и не было, слава богу, никаких алтарей с кучей наивных святынь.

Я вернулась к Ольге Марковне и спросила ее:

– Эля ходила на уроки пения, верно?

– Ну ходила. И что?

– Что она тебе о них рассказывала?

– Ничего не рассказывала. Уроки как уроки. Только, правда, длинные какие-то. И почему-то по воскресеньям. Уйдет туда утром и пропадает до вечера.

– А вдруг она все это время не там пропадала?

– А где тогда? И это-то каждое воскресенье?

Я продолжала смотреть на Ольгу Марковну вопросительно, и она сказала:

– Я такое и сама сначала думала, но потом поверила: все именно так, как она говорит. Эля этими уроками увлеклась, даже дома упражнялась. Там использовалась какая-то новая методика для тренировки голосовых связок.

– Это ты сама решила?

– Это она мне сказала.

– И что она пела?

– Да ничего она не пела. Только упражнялась. У меня от ее «а-а-а», «о-о-о» и «у-у-у» даже стало в ушах звенеть.

Что особенного я услышала? Да ничего. Мать всего лишь подтвердила, что моя сестра тренировала свои вокальные данные тем способом, который высмеяла Лариса. Но мне стало как-то нехорошо, даже поднялась новая волна тошноты. Наскоро закруглив свой разговор с Ольгой Марковной, я пошла на выход. А о фотографиях вообще забыла. Мать, похоже, заметила перемену в моем самочувствии и сказала мне, когда я уже открывала входную дверь:

– Ты все-таки проверься. Залететь можно всегда.

«Так говорят подруги, а не матери, – подумала я. – Матери думают не о “залетах”, а о внуках. Тем более матери, у которых их еще нет».

Но провал моей родительницы на очередном экзамене материнства, которые ей устраивала моя жизнь, не мог ослабить мое замешательство из-за совпадений в рассказах Ольги Марковны и Ларисы об особенностях уроков пения Элеоноры. Выходит, моя сестра и правда по воскресеньям могла сидеть вместе с другими напротив «маленького человечка» и петь мантры?

19

Мантры… Я не первый раз слышала это название, но точно не знала, что оно означает. Вернувшись домой, я заглянула в Википедию. В довольно большой статье о мантрах содержалось множество премудростей, которые я не могла переварить, как, например, утверждение, что они «очищают ум и спасают его от себя самого».

По сути дела, мантры – это священные звукосочетания или слова с некими чудесными свойствами, которые надо без конца повторять, как заговоры, и делают это не только буддисты. Мантрами пользуются чуть ли не все религии, говорилось в статье. А затем я нашла в ней то, что искала: «Самой известной мантрой буддизма является “Ом мани падме хум”. Короткая форма этой мантры – “Ом” или “Аум”». Значит, ученики Гецула Мо и в самом деле распевали буддийские мантры.

В этот раз я отнеслась к этому со спокойствием. Наверное, сказались предыдущие диалоги с собой, нейтрализовавшие мои первые страхи. Да, Элеонора увлеклась пением мантр, и что? Распевать «Аум» можно и без буддизма, в очередной раз вразумляла я себя. Восток в моде. «Гецул Мо», кстати, тоже звучит по-восточному. Я решила выяснить, что известно в Рунете об этом педагоге. Оказалось, что ничего. И для Гугла, и для Яндекса, и для Рамблера такой учитель пения не существовал. Не существовал и гуру с таким именем. Мне стало еще спокойнее.

* * *

В желании смыть с себя перетряски этого дна я пошла в ванную открыть кран. Меня остановил звонок моего мобильника. Это был Борис Кафтанов, новый партнер Элеоноры. Я успела позабыть, что передала ему через его жену просьбу со мной связаться. Сразу вспомнить, зачем мне был нужен Борис, моя усталая голова не смогла. Чтобы выйти из неловкого положения, я сказала ему первое попавшееся – что, мол, ищу учителя пения моей сестры, Гецула Мо, и спросила, что Борису известно об этом человеке.

Борис первый раз слышал о Гецуле Мо и удивился, когда услышал от меня, что Элеонора занялась вокалом.

– После скандала в «Муромце» она не собиралась больше выступать, – сказал он.

– И что же она вместо этого собиралась делать?

– О ее планах на будущее мне ничего не известно. Мы вообще мало говорили друг с другом о личном. Знаю только, что Антон Палыч взял ее к себе в гостиницу.

Антон Палыч был хозяином «Муромца». Он владел еще и гостиницей с характерным названием «Бивак» у одного из строительных рынков на окраине Москвы. Там, в «Биваке», он и жил. Элеонора, как слышал Борис, вроде бы пошла туда работать барменшей.

Эта новость затмила «уроки пения». С одной стороны, мне увиделся в переходе Элеоноры на работу в какую-то паршивую гостиницу ее карьерный крах, но с другой – в этом была некая успокоительная нормальность. Да, барменша в окружении подвыпивших строителей, которых она сама же и спаивает, – не респектабельная фигура, но и не жалкая, как в случае овцы-сектантки. Барменши вообще не бывают сектантками! Теперь уже можно было не сомневаться, что Лариса вешала мне лапшу на уши. Я распустила уши, а она вешала на них свою лапшу и забавлялась.

Борис спешил закончить разговор. Только когда он отключился, я вспомнила, что хотела спросить его о новом мобильном номере Федора. Это упущение показалось мне мелочью. Дело приняло теперь другой оборот, и звонить Федору стало незачем. Я проглотила снотворное и пошла спать.