Соавторство

Глава 43. Стекло

Стекло было в разводах, которые неизменно проступали после каждого мытья. Так же, как проступали морщины на его лбу после краткого приятного озарения, их разглаживающего. Хендрик Пярн стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно. Мужчина в пальто шёл по направлению к их зданию, потом дёрнулся, сделал пару шагов и застыл, схватился за телефон. Заозирался. Убежал.

Пискнул сигнал батареи. Пярн посмотрел на мобильный в руках, развернулся, достал из ящика стояла зарядку, подсоединил к розетке. Никаких новостей. Версию В тоже отмели. Он перепроверил всё, что уже проверяли остальные (молча, чтобы они не думали, что он им не доверяет), всё, что было в его дополнительном списке, но так ничего и не нашел. А Хендрик всегда находил, если хотел.

Тамм по наивности зацепился за кочергу, воодушевился поначалу, но кочерга не дала абсолютно ничего. У них в городе их было навалом. В любом магазине, специализирующемся на продаже товаров для строительства, отделки и обустройства дома, дачи и сада. Кочерга «Мега». Каминный набор «Ветки». Каминный набор без названия, зато кованый и цвета бронзы. Безымянная «Кочерга для камина». «Кочерга простая». «Кочерга печная». Просто «Кочерга». И так далее. В общем, выбирай, не стесняйся, на любой вкус и кошелёк. И не то чтобы все повально закупались подобными орудиями убийства, но отследить покупки так и не удалось. Только в одном магазине кассир, молодой тощий парень с чёлкой, закрывавшей один глаз, и в узких джинсах, готовых треснуть по швам, заявил, что в его смену недавно покупал кочергу весьма подозрительный тип. Может быть, это был Абсорбент. Правда, описать его внешность парень при более подробных расспросах так и не сумел.

– Обычная такая. Да я не смотрел особо, не всматривался. Да я на товары смотрел в основном. Что ещё он брал? Хотел бы сказать, что чистящий порошок, ха-ха, но, по-моему, он брал мешок углей. Наверное, чтобы не вызывать подозрений, да? Если это был он. Что? Не помню. В пальто. Да, точно, в тёмном пальто. И в шапке. А? Русый вроде. Хотя нет, брюнет, – поправился он, взглянув на Пярна и быстро отведя взгляд. – Но знаете, что? Голос у него такой… приятный тембр. Баритон. Определённо баритон, уж поверьте мне.

– Ясно, – разочарованно протянул Мартин Тамм, глянув на Хендрика.

Просто удивительно, как у них начинает работать мозг, раздуваться, как меха, фантазия, когда они чувствуют, что могут оказать неоценимую помощь следствию (дословная цитата, зажигающая огонь в глазах потенциальных свидетелей, но иногда чересчур действенная). Удивительно, как они на ходу составляют у себя в голове чей-то образ, основываясь лишь на крупицах фрагментарных воспоминаний. Подгоняют эти крупицы под картинку, которая, на их взгляд, наиболее подходит к ситуации.

– Если ещё что-нибудь вспомните, звоните, – протянул Тамм пареньку свою визитку. – Обязательно.

– Ага, – отозвался парень, впиваясь глазами в рубленый плотный шрифт на маленьком картонном прямоугольнике. Потом глянул на Тамма и Пярна и вспыхнул, поняв, что никакой пользы им не принёс, что они только потеряли с ним своё драгоценное время и именно поэтому теперь смотрят на него именно так. Он почесал подбородок и неодобрительно, с презрением выстрелил:

– Почему вы до сих пор его не поймали?

– До свидания, – вежливо сказал Хендрик.

Они все были такими. Поначалу их не было совсем, видимо, страх и шок от случившегося тормозил их инстинкты. Потом стали появляться, один за другим, и всё как всегда – неточно, расплывчато, почти абстрактно, но внимание им уделено, вот они уже сами верят, что повстречались с Абсорбентом. Хендрик подозревал, что имя играло в этом не последнюю роль. Очень звучное. Запоминающееся. Пугающее. Соприкоснуться с ним – опасно и захватывающе. Для некоторых даже желанно.

Они сами виноваты. Все. Сначала кто-то из них, кто насмотрелся фотографий жертв и начитался о чистящих веществах, отошёл налить кофе, оставив на мониторе открытую страницу о сорбентах (твёрдые тела или жидкости, избирательно поглощающие вещества из окружающей среды), потом кто-то из них, ткнувший на той же странице в ссылку об абсорбентах (тела, образующие с поглощённым веществом твёрдый или жидкий раствор). К тому времени, как Хендрик проходил мимо и задержался напротив них, кучкой сгрудившихся у монитора, закрывавших своими спинами обзор, уже было поздно. Хендрик кашлянул, и они от неожиданности сначала с виноватым видом бросились врассыпную, как маленькая стайка гуппи, потревоженная воздействием извне, а потом взахлёб, восторженно, наперебой стали объяснять ему своё открытие. Своё свежепридуманное, отменное кодовое имя, прозвище для убийцы, отнимающего у их города жителей и посыпающего их изуродованные тела чистящим порошком. Они – а не пресса, они сами, и это было ошибкой.

Старый город, как обычно, пестрел туристами. Восторженными, довольными, любопытными, суетливыми. То тут, то там раздавалась иностранная речь. В основном русская, но ещё и немецкая, английская, и, видимо, китайская. Хендрик пришёл сюда не только за своими любимыми старогородскими пряными жареными орешками (их он уже купил в одной из стилизованных деревянных тележек, отстояв очередь, – не ему одному кружил голову аромат таинственных специй и пряностей), и не только для того, чтобы немного размяться, сменить обстановку, дать голове отдохнуть (для этого ему хватило получасовой прогулки). Во всех этих людях было кое-что замечательное: они не смотрели на него с укором, не смотрели с осуждением, да и вообще почти на него не смотрели, скользили взглядом, не более. Никто из них не видел его фотографий в газетах и в интернете. Никто из них не знал, кто он (беспомощный Пярн, позволяющий убийце разгуливать на свободе). Никому до него не было никакого дела.

Хендрик на мгновение представил, что было бы, если бы Абсорбентом оказался один из таких туристов. Маньяк проездом. Честно говоря, представил он это уже не в первый раз, и даже проверял – но нигде и никогда похожих случаев не было. И, наверное, это к лучшему. Мгновение спустя Хендрик думал уже о другом: а что если Абсорбент прикончит какого-нибудь туриста? Международный скандал покончит с его карьерой, даже если они смогут поймать убийцу. Все будут говорить, что поймали они (он) его слишком поздно. Особенно возмущённо об этом будет говорить страна туриста. . «И вполне справедливо», – подумал Пярн, доедая остывший миндаль, почему-то потерявший свою привлекательность. Вполне справедливо.

При мысли о возвращении домой Хендрик почувствовал подступающую тошноту. Тихая, пустая квартира, немым укором обличающая его неспособность делать свою работу. Нет, он этого не вынесет. Хватает и всего остального. И хотя у него не появилось новых идей, а настроение, вопреки замыслу небольшой прогулки, испортилось ещё больше, Пярн домой не поехал.

Входя в свой рабочий кабинет, Хендрик отчётливо понял, что в таком тупике они не были давно. И что никто из них понятия не имеет, как из него выбраться. Им нужен был хоть какой-нибудь свидетель, но никто не находился. Можно было, конечно, надеяться на пару совершённых Абсорбентом ошибок при следующем убийстве, но такие мысли озвучивать было нельзя, хотя все прекрасно понимали, что они отнюдь не лишены смысла. Лучше бы им найти что-то до следующего убийства. Или кого-то.

В который раз просматривая заметки по поводу последнего убийства – Маркуса Якобсона, – Хендрик тяжело вздохнул. Парк Паэ. Хааберсти, Нымме, Пыхья-Таллинн, Кристийне… и теперь Ласнамяэ. Таллинн, конечно, не самый крупный город на земле, но что толкает маньяка действовать столь неупорядоченно? И так неудобно для расследования. Что им с этим делать? Может, им и попадётся тот, кто действительно повстречал Абсорбента и сможет им помочь. Если, конечно, им повезёт и он всё ещё будет жив. Может быть, будет. Хендрик вздохнул и сел за компьютер. Может быть.

Но скорее всего – нет.

Глава 44. Синий абажур

Синий абажур – первое, что бросилось ему в глаза и надолго отпечаталось на сетчатке, когда он вошёл в её дом. Сестра Виктора племянника никогда не видела и этим обстоятельством была вполне довольна. Правда, после того как её братец убил свою жену и от радости или от чрезмерного содержания алкоголя в крови отправился изучать озёрное дно, да так и не вернулся в общество, познакомиться с племянником всё же пришлось.

Он тоже никогда не видел Лотту – так её звали, и имя ей очень шло, с её-то взбитыми лёгкими кудряшками белёсого песочного цвета, с которыми она жутко напоминала старого пуделя, и маленькими круглыми очочками в тонкой металлической оправе, сквозь которые она смотрела на него поначалу неодобрительно, а потом равнодушно.

Лотта была его единственным оставшимся в живых родственником, и потому её нашли, ей звонили, к ней приезжали и в конце концов привезли к ней его самого. Теперь она была его семьёй. Он не знал, могла ли Лотта отказаться от такого счастливого приобретения – «маленький проклятый ублюдок-племянничек», как она назвала его в разговоре с кем-то по телефону, – или, может, она добровольно согласилась принять его и жить с ним (что не означало заботиться, хотя все эти люди, бесконечно разговаривающие и успокаивающие его после того ужасного дня, хотели именно этого), чтобы хоть как-то развлечь себя на старости лет. Лотта была старше Виктора. Он не знал, общалась ли она с ним, но, кажется, с Линдой и с Софией она не желала иметь ничего общего (когда они были живы, теперь-то заиметь кое-что общее пришлось). Они трое знали о её существовании и нежелании общаться с семьёй брата, но никогда её не видели и тоже, впрочем, не горели желанием увидеть.

Лотта была старой девой (так, по крайней мере, считали все вокруг) – очевидно, из-за скверного характера и общей с Виктором ненависти к людям. Когда произошёл сбой в семье с фамилией Гросс и кто его туда привнёс, уже невозможно было понять, но каждый урождённый Гросс, вероятно, не слишком-то осчастливил своим присутствием окружающих. Вероятно, представители этой фамилии и между собой не слишком ладили, поскольку Виктор просто когда-то озвучил сам факт существования у него сестры, но более на эту тему не распространялся и Лотту не упоминал.

А она оказалась во многом похожа на брата. Когда он прожил у неё пару дней, он уже мог составить длинный список их сходств. Пила она ещё больше, чем Виктор в свои последние недели; впрочем, что ещё ей оставалось делать? Глаза у неё были такие же водянисто-серые, и в них проскакивали все те выражения, что он видел у Виктора, в точности такие же, до мельчайших нюансов, а особенно неразличима была злость, от которой и лицо у неё становилось схожим с викторовским: если отбросить эти вычищенные до блеска очочки и пуделевские волосы, больше напоминающие парик, то можно было представить, что видишь Виктора, настолько они были одинаковы в злости – видимо, это у них было семейное. Фирменная черта семьи Гросс. Он много раз изображал злость перед зеркалом, пытаясь найти в себе то же фирменное фамильное сходство, но каждый раз с облегчением терпел неудачи. Кареглазая Линда с лёгкостью победила мутную серость глаз Виктора, и оба они, и София, и он сам, стали счастливыми обладателями тёплых кофейно-шоколадных радужек.

Лотта точно так же, как и Виктор, кашляла хриплым кашлем курильщика, когда выкуривала больше пачки в день, точно так же материлась, ударившись о ножку стола или споткнувшись о ковёр (голос у неё был низкий и какой-то тягучий, как медленно переливающаяся из одного ведра в другое чёрная густая нефть; хотя он никогда не видел нефть, представлял он её именно так), точно так же хмурилась всё утро, пока не выпивала две-три чашки точно такого же чёрного кофе (иногда с капелькой бренди, иногда – с третью бутылки) и не выкуривала полпачки сигарет. У Софии была лёгкая форма аллергии на табак, поэтому Линде удалось убедить Виктора курить на крыльце или хотя бы в раскрытое окно. (Правда, София как-то шепнула ему по секрету, что никакой аллергии у неё нет, просто она хотела хоть как-то выгнать из дома этот табачный дым, который так расстраивал Линду, потому и слегка воспользовалась отцовской любовью; он её, конечно, не выдал.) У него тоже никакой аллергии не было, а даже если бы и была, Лотту это вряд ли бы волновало – курила она везде, где была в тот момент, когда рука её потянулась к пачке сигарет. Из дома она выходила редко, так что он сосуществовал с табачным дымом в той же степени, как и с самой Лоттой. Иногда он нюхал свои вещи, настолько пропахшие табаком, словно это он, а не Лотта, дымил как паровоз с утра до вечера, и думал, что бы сказала на это Линда. Он вообще часто вспоминал её, но перед глазами возникала совсем не та Линда, какую он хотел бы видеть. Не какая-нибудь милая картинка, где она сидит перед зеркалом и расчёсывает свои тёмные волосы, или вытирает рукой нос, и на нём остаётся мука, потому что она печёт яблочные пирожки, или распахивает окно, жмурясь от летнего утреннего солнца и улыбаясь ему. Он очень, очень старался вспоминать именно это, видеть именно такие моменты, но всё это было безвозвратно перечёркнуто тем вечером и той ночью. Поэтому он мог лишь думать – что бы сказала Линда? На то-то и то-то? И хотя он понятия не имел, что бы она сказала (откуда ему знать?), сами эти мысли его почему-то успокаивали. Линда бы что-нибудь да сказала, что-нибудь да сделала бы, поэтому и он должен что-то делать. Бежать было совершенно некуда, не к кому, да и незачем – сейчас у него была крыша над головой и постель, где можно свернуться калачиком и представить, что всё когда-нибудь наладится, хотя он в это и не верил. А вот что он действительно должен делать, и что сделала бы Линда (делала всю свою жизнь, и к чему её это привело?), так это держаться.

Потому что он чувствовал, что Лотта не очень-то ему рада. Что его здесь не ждали. Что ему снова придётся прикладывать усилия к тому, чтобы выжить. Выжить в доме Лотты. Он чувствовал в ней викторовскую породу.

Он чувствовал в ней опасность.

Глава 45. Сирена

Сирена звучала где-то вдалеке, но очень навязчиво. Отто сидел за столом, обхватив голову руками, и думал о Маркусе. И о походе в полицию. Весьма неудачном походе. Теперь он на мушке у Абсорбента. Да что там, всегда был, просто не хотел верить в это. В то, что был настолько туп.

Но что же ему делать? Что же делать?

Знакомых, способных как-то отследить Абсорбента через форум или смс-сообщения, у него не было. Не было и таких, кто согласился бы помочь выследить Абсорбента, если бы Отто решил назначить ему встречу. Да даже если бы и были, он бы не рискнул встречаться с ним лично. Одно дело переписка и другое – слежка. Да и что бы он сделал? Нет, тут справится только полиция, но её привлекать нельзя. Нельзя было до этого, и совсем нельзя теперь. К тому же – кто знает, не замешана ли во всём этом доблестная рать Хендрика Пярна или он сам? Отто уже никому не мог доверять. Он несколько часов обыскивал квартиру, каждую вещь, каждую деталь, каждую трещинку и пятнышко на стене, но так и не нашёл ни одного «жучка» или скрытой камеры. Дома он по-прежнему в безопасности. Даже если Абсорбент знает его номер и выследил его, когда он пошёл в полицию, в своей квартире он всё ещё в безопасности и может делать, что хочет.

А что, если это Хелена? Случайно ли она ему встретилась? Нет, определённо, Отто больше никому не мог доверять. В том числе и себе – такой трусости он от себя не ожидал. Он даже думать сейчас боялся – а вдруг в ответ на какую-нибудь смелую мыслишку ему придёт сообщение?

И всё же… «Парк Паэ или озеро Паэ?» – какой ход для книги! Можно было бы даже написать два варианта развития событий после этой точки – что было бы, если бы читатель выбрал одно, и что – если другое. Интерактивный триллер. Просто бомба!

Отто вздохнул. Пока бомбой был лишь Абсорбент – причём ядерной и замедленного действия. Отто словно шагал по минному полю, и шаг в сторону полиции оказался неверным. Может ли он всё исправить?

Господи, человек умер!

Да, но не по его вине. Он его и пальцем не тронул!

Но если бы он раньше решил всё рассказать…

Тогда бы не было никакой книги. Даже завязки не было бы. И надежды на литературную премию – тем более.

А Абсорбент всё равно бы убил. Маркуса, а может, и ещё кого-нибудь.

Отто смотрел на монитор с открытым чатом, но от того, что он сверлил его взглядом, сообщений в нём не прибавлялось. Абсорбент молчал. Убил Маркуса, втянул в это Отто, напугал его до смерти своими эсэмэсками и молчал. Можно сказать, замолчал на самом интересном месте. Чёрт, чёрт! Он в опасности, почему же он упорно избегает мыслей об этом? Потому что ничего не может сделать или потому что не хочет?

И если Абсорбент молчал, то сирена голосила вовсю. Сирена приближалась. У Отто онемели руки. Он мигом забыл про литературные премии и вспомнил о тюремных камерах. Выйти из переписки он не смел, потому выключил монитор и накинул на него свитер, чтобы прикрыть зелёные огоньки внизу экрана. «Как будто это поможет, – подумал он. – Как будто спасёт от соучастия в убийстве. Они знают. Они всё знают!» Руки у него уже тряслись.

Сирена пронеслась мимо его дома и стала затихать. У Отто отлегло от сердца. «Но это ненадолго. Всё, хватит. Так больше нельзя, просто нельзя. Вырублю всё, уеду туда, где он меня не найдёт, и забуду об этом кошмаре. Прямо сейчас выдерну вилку из розетки и соберу рюкзак», – решил он. А потом снова включил монитор, отшвырнув свитер в угол комнаты, и, прочитав новое сообщение, начал что-то увлечённо печатать. Лишь краем сознания отмечая тот факт, что безвозвратно погружается в смертельную бездну темноты и отчаянной беспомощности всё глубже и глубже.

И глубже.

Глава 46. Бесноватая

Бесноватая. Так он её про себя называл. Не Лотту – её жуткую ночную сорочку, в которой она как привидение плавала по дому каждые три дня. Такова была периодичность стирки двух её сорочек – и если одна из них была абсолютно нормальной, светлой в полупрозрачный узор, то вторая поначалу приводила его в дикое отчаяние. Ярко-розовая. Жутко кричащая. Совершенно не подходящая ни самой Лотте, ни её возрасту – но этого он не понимал, а понимал лишь, что это громко вопящее пятно выводит его из равновесия каждый раз, как он его видит, что каждый раз, когда Лотта вываливалась из спальни в этой верещавшей кляксе, его бросало в дрожь. «Что-то не так. Здесь что-то не так. Опасность. Беги». Но он никуда не бежал, потому что понимал, что это просто кусок тряпки, пусть он и готов был порой вырвать себе глаза, лишь бы только не видеть его. Бесноватый кусок тряпья.

Больше ничего бесноватого в доме не было. Наоборот – всё было тусклое, бескровное, землистое, даже сама Лотта. Всё было постно и незатейливо, словно Лотта пыталась спрятаться от всего мира в этом невзрачном доме, сделав вид, что его и вовсе не существует. Иногда, сидя на нижних ступеньках лестницы и смотря сквозь витающий в доме табачный дым на стену, где мерцал отсвет телевизора, который Лотта практически не выключала, он и правда начинал верить, что его не существует. Ни его, ни этого дома. Призрачный мираж. Туманная иллюзия.

Лотта добавляла этой теории вероятности. Прошла уже неделя, а они практически не разговаривали. Она ничего не спрашивала, практически ничего не говорила, только иногда давала указания, словно так было всегда, и он не сомневался, что так всегда и будет. Он не решался с ней заговаривать, да и не мог придумать, о чём бы они могли поговорить. Два совершенно чужих друг другу человека разных поколений, связанных лишь убийцей-Виктором. Безрадостная перспектива общения.

Он был предоставлен сам себе. Первый раз она поставила перед ним тарелку с яичницей и чашку с дымящимся какао только накануне визита людей, которые, как он понял, должны были проверить, хорошо ли ему тут живётся. Первый раз он поел спустя неделю после того, как появился в этом доме. Хотела ли она, чтобы тот сказал, что живётся ему тут просто прекрасно? Он не знал, но, доедая яичницу, уже решил, что скажет именно так. Он не готов идти куда-то ещё. Он хочет остаться здесь, в этом туманном сонном непритязательном царстве, пусть даже здесь периодически мелькают бесноватые сорочки, а еда мелькает ещё реже.

Проверка прошла на удивление быстро – очевидно, головы этих людей были до отказа набиты такими же несчастными детьми, как он, только всё ещё без жилья или с родственниками, выбивающими из них дурь известными способами. Они поговорили с ним и с Лоттой, хранившей непроницаемое выражение лица и одевшейся неброско, почти целомудренно, и покинули дом с поспешностью, скрытой чуть менее успешно, чем им казалось.

Потом всё продолжилось. Он был чем-то вроде предмета мебели, причём не вписывающегося в обстановку, потому что мебель в доме была массивная, очевидно, старинная, внушающая уверенность и покрытая пылью. С мебелью не разговаривают, лишь иногда морщатся, увидев в ней очередной изъян. Он продолжал выполнять немногочисленные указания Лотты, в основном касающиеся уборки или помощи по дому, а она продолжала делать вид, что всё так, как и должно быть.

Как-то он набрался смелости и спросил, можно ли ему погулять, на что Лотта лишь пожала плечами и ответила: «Валяй, но если не вернёшься, что вполне вероятно, искать и не подумаю». Он испугался – что же такого было на улице, что он мог не вернуться? Он решил пока отложить этот вопрос.

Сама Лотта из дома выходила редко, только за продуктами, облачившись, вне зависимости от погоды, в растянутый серый свитер, старомодные вельветовые штаны песочного цвета и бежевую дутую куртку, на спине которой остались разводы после стирки (он не смел сказать ей о них, а она в постоянно царящем в доме полумраке их не замечала). Когда он точно высчитал минимальное время её отсутствия дома, стоило ей выйти за дверь, он, выждав полторы минуты (вдруг что-то забыла), бросался включать свет по всему дому – каждую лампу, которая в нём была и которая почти никогда не включалась. Он стремился рассеять этот туманный полумрак, вечно властвующий в старом, просевшем и пропахшем пылью двухэтажном доме. Он бросался раздвигать все занавески и шторы, постоянно закрывавшие их от того, что творилось на улице, открывать все окна, которые ещё открывались, чтобы вдохнуть жизнь в это тусклое древнее убежище двух молчаливых носителей фамилии Гросс, прятавшихся здесь, словно преступники, – они, а не Виктор. Выключал ненавистный телевизор, сутками отсвечивающий на стену, то со звуком, то без. Он стоял внизу лестницы, победно глядя на освещённое жилище, вдыхая запахи улицы, ощущая себя всемогущим. Он оживил это мрачное полумёртвое чудовище. «Тёмный дом, страшный дом, лучше не знать, кто живёт в нём», – почему-то всегда крутилось у него в голове в этот момент. Отрывок песенки-страшилки из детства, которую ему пела София и которой он никогда не боялся, чем её злил, но всегда понарошку. Из детства – сейчас он не чувствовал себя ребёнком. В доме Лотты он вообще себя никем не чувствовал. Только спустя много лет он понял, что повзрослел именно там – и чересчур рано.

За пять минут до возвращения Лотты он обегал дом, гасил весь свет, включал телевизор, закрывал окна, задёргивал шторы. Успевал увидеть, как поднявшаяся от его беготни пыль медленно оседает на свои места. Дом снова становился таким, каким был с Лоттой, таким, к которому она привыкла и в котором ничего менять не собиралась. Угрюмым, безрадостным, тяжёлым, без сердца. Безнадёжным. Обречённым. Успевал усесться с журналом в кресло – в отличие от Виктора, Лотта пару раз даже одобрительно кивнула, застав его за этим занятием, которое, очевидно, сочла безопасным, тихим, спокойным и не требующим затрат. Журнал у Лотты был один-единственный, старый, как и всё вокруг, на его глянцевой помятой обложке красовалась надпись «Жизнь, полная вдохновения!», а внутри были многочисленные рецепты, психологические советы для взгрустнувших в браке жён, описания упражнений для похудения, реклама всеисцеляющих волшебных биологически активных добавок, несколько анекдотов и анонс следующего номера. Словом, увлекательнейшее чтиво, но он прочитал его раз пятнадцать от корки до корки, потому что больше заняться ему было нечем. Ну, кроме выполнения указаний Лотты, миссии по оживлению дома и мыслей о Линде и Софии, с каждым днём ускользающих от него всё дальше.

Лотта, придя домой, чувствовала свежий воздух после проветривания, но ничего не говорила. В конце концов, это не было запрещено ни законом, ни ею самой. В конце концов, иногда проветривать тоже надо, хоть это и не имеет особого смысла – через пять минут она снова возьмётся за сигарету. Племянник сидел в кресле, поджав под себя ноги, и в который раз читал старый женский журнал. Лотта непроизвольно кивала, словно её это ничуть не удивляло. Впрочем, ей было всё равно, что он там читает, женские, детские или даже взрослые журналы (когда она сама в последний раз открывала такой?). Её вполне устраивало, что, когда она садилась в своё любимое кресло, он тут же исчезал из гостиной, не мешая ей своим молчаливым присутствием.

Он уходил наверх, где Лотта выделила ему отдельную комнату (чьей она была раньше, он так и не решился спросить), обставленную по минимуму, но вполне сносную. Забирался под одеяло, бросив журнал на пол, и предавался размышлениям. О доме. О Лотте. О том, что с ним будет дальше. Периодически телевизор становился громче, и он уже знал, что это означало – Лотта плюхнулась в кресло прямо на пульт, не заметив его сослепу или спьяну. Может, и то и другое.

Лотта пила много, но тихо. Алкоголь, разъяряющий Виктора и дающий ему сил и достаточно куража для серьёзных необдуманных поступков, её, наоборот, расслаблял и успокаивал. Убаюкивал, уносил прочь ненужные мысли. Он никак не мог понять, какая же Лотта на самом деле – она либо была пьяна, либо не обращала на него никакого внимания. Никак не мог понять – действительно ли она так опасна, как казалось ему поначалу? Не скрывается ли в ней зло, дремлющее, древнее, мрачное, как весь их дом?

– Как тебе удалось выжить? – спросила она его как-то ни с того ни с сего.

Он растерялся. Во-первых, она не обращалась к нему уже несколько дней (последнее, что он от неё слышал, было трёхдневной давности «вынеси мусор»), во-вторых, он в принципе не ожидал от неё такого вопроса, а в-третьих, он не знал на него ответа. Вернее, не знал, что стоит ответить. «Я столкнул вашего брата в озеро, чем очень горжусь, и он утонул и подох, не успев прикончить ещё и меня». Наверное, так отвечать не стоило. Поэтому он просто пожал плечами, и, как ни странно, её это удовлетворило. Всплеск любопытства резко угас, тем более что по телевизору началось очередное вечернее ток-шоу, без которых она не представляла себе нормальной жизни. Без ток-шоу, мягкой подушки под поясницей, шерстяного платка поверх сорочки, вытянутых ног на пуфике, пачки сигарет и какой-нибудь бутылки на придиванном столике.

Жизнь, полная вдохновения.