Лукавый Шаолинь

Когда человек находится рядом с храмом, его накрывает волна счастья. А точнее сказать, удовольствия. Впрочем, жители этих районов не бьются в экстазе, но они всегда в хорошем настроении, добры и приветливы. Особенно интересно пересекать зону в автобусе, наблюдая за пассажирами.

Вот стоят люди, озабоченные своими проблемами.

Студента бросила девушка. Он задумывается о том, чтобы шагнуть вниз с крыши панельной десятиэтажки.

Женщина средних лет сегодня поссорилась с лучшей подругой, потому что хотела устроить ей на день рождения торжество в ресторане с подарками и кучей гостей. Но приятельница мечтает отметить сорокалетие в кругу семьи.

У мужчины, который тщательно ухаживает за своей бородой и следит за модой, больной желудок. Его постоянно тошнит. И сейчас он ненавидит весь мир.

Автобус проезжает мимо церкви с серебряными куполами. Лица пассажиров светлеют, морщины разглаживаются. Боль уходит! Впрочем, всего лишь до следующего поворота. А может, еще раньше?

Жилье в таких зонах самое дорогое. Но проблема в том, что границы между ними очень зыбкие. Никто не мог определить, когда заканчивается радость. Никто, кроме Эли. Когда она закрывала глаза, то видела светящиеся грани, чувствовала тепло.

Я так и не простила родителям издевательства над Элей. Сначала это были всего лишь вопросы. Потом – опыты, причем довольно болезненные. На подругу надевали шлем с проводками, цепляли к рукам непонятные приборы. Элиза жаловалась на головную боль, стала замкнутой и молчаливой. Все это длилось, пока не вмешались ее отец и мать.

Они и отправили девочку к психологу. Тот посоветовал чем-то оттенить переживания от светлых зон: заниматься спортом, учиться, завести новых друзей. Понять, что есть и другая жизнь. Не только навязчивые журналисты и равнодушные ученые.

Эля последовала советам врача. Она все сделала правильно. И это перевернуло ее жизнь.

А я в свои шестнадцать лет начала готовиться к поступлению в университет. Это был первый год, когда литературу только начали сдавать в форме ЕГЭ. Тесты, кто бы мог подумать! К примеру, там были такие вопросы: «Что чувствовала Татьяна к Онегину?» Ответы: а) Любовь б) Дружескую привязанность в) Страсть г) Ненависть д) Презрение е) Сексуальное влечение. И что бы вы думали? Правильным ответом было страсть!

Я целыми днями решала тесты и читала русскую классику. Мысли о странностях, которые творились в нашем городе, отошли на второй план. Какие уж тут поутри да светлые зоны! Даже на любимых писателей не хватало времени.

Иногда мне казалось, что я живу в двух параллельных вселенных. В середине нулевых и второй половине XIX века. Иногда, забывшись, я говорила «Помилуйте, сударь» или «Извольте-с». И все больше осознавала, что XIX век нравится мне гораздо больше, чем второе тысячелетие. Я все реже стала выходить на прогулки с друзьями, становясь типичной «филологической девой». Даже Эля, обожавшая читать, удивлялась:

– Хватит уже сидеть над «Бесами» Достоевского. Они же не входят в обязательную программу для поступления. А ты скоро наизусть их выучишь! Пойдем лучше на концерт. Останешься старой девой.

– А может, я хочу быть старой девой?

– Шучу. С такой внешностью это не грозит, – усмехалась Эля, с откровенной завистью глядя на мои волосы.

Как же будет контрастировать моя последующая жизнь с той, которую я вела в шестнадцать…

Чтобы лучше запомнить содержание книг, приходилось вести читательские дневники. Делается это так: сначала записывают название книги и автора, далее – как можно более подробный пересказ (часто он занимал 5-6 страниц, исписанных в каждой клеточке), затем давалась система образов книги, выделялась идея и отдельные слова, которыми пользовался автор.

Занимаясь написанием дневников, я испытывала дзен. И спалось мне после таких занятий легко. Сны виделись красочные, с многочисленными героями и даже с закрученным сюжетом.

Однажды мне приснилось, что живу в каком-то приморском городе, в котором люди поклоняются бронзовой статуе кита. Удивительно прекрасной. На солнце кит выглядел переливающимся радужным светом. Около него проходили все городские праздники, устраивались спортивные соревнования. И будто бы я решила расследовать, откуда ноги растут у этой традиции. Парадоксально, но, как мне приснилось, кит на самом деле совершил большое зло. В 50-е годы XX века двенадцать самых лучших выпускников школ отправились кататься на катамаране. Это были действительно лучшие в учебе, спорте, по социальному положению, обладавшие многочисленными талантами. И кит попросту убил эту золотую молодежь.

В знак памяти гениальный скульптор отлил огромную статую кита из бронзы. Детей похоронили прямо в ней. Вскоре истинный смысл памятника забылся, и он приобрел большую популярность.

Проснувшись, я долго думала об этом сне. Может, и я – нечто вроде такого кита? Прекрасное снаружи, а внутри скрывающее гниль и мертвечину.

Потому что только этим можно было объяснить мое презрительное отношение к происходящему в городе. Если б мне сказали, что я живу на пороге апокалипсиса, то я бы отмахнулась и села конспектировать «Войну и мир».

А в это время город бы умывался огненным дождем…

3

Вскоре я с легкостью поступила на филологический факультет. На первом курсе мы изучали древнейшую литературу – Гомер, Еврипид, Софокл. Старшая и Младшая Эдды, эпос Калевала и русские народные сказки. По привычке я училась усердно и вскоре собрала урожай из пятерок на зимней и летней сессии.

Помню, как зубрили по сто двадцать вопросов плюс пятьдесят текстов наизусть. Но мне хватало одного дня на подготовку. Тут в ход шли все «допинги» – энергетик, глицин и тонны кофе. Мы с Элей ловили халяву вместе, хоть и учились на разных факультетах. В ночь перед экзаменом, раздевшись догола, стояли на подоконнике с открытыми зачетками и орали на всю улицу: «Халява, приди».

Потом учили и шли отвечать, шатаясь от усталости, словно пьяные. После я обычно отсыпалась целый день. Но сдав на «отлично» последний экзамен, неожиданно почувствовала прилив энергии. Был жаркий июньский день, и мои босоножки на каблуках бодро стучали по тротуару.

Если бы тогда я чувствовала себя измученной, если бы шла хоть чуть-чуть помедленнее, если бы остановилась поболтать с кем-то из одногруппников, ничего б не случилось. И не было бы знакомства с человеком, который однажды спасет мне жизнь.

Свой автобус я заметила еще издали и побежала к нему изо всех сил. Шансов успеть было крайне мало, даже учитывая, что бегаю неплохо.

Но получилось, хотя подвели босоножки. Я запрыгнула в автобус почти на лету, и одна из них осталась на остановке. На мой крик: «Остановите! Туфельку потеряла» водитель никак не отреагировал. Скорее всего, не услышал – автобус напоминал консервную банку со шпротами. Пришлось выйти и, сняв вторую босоножку, отправиться за ее заблудшей сестрой босиком.

Я лихо закинула туфлю за спину и пошла назад, виновато улыбаясь прохожим.

– Эй, девушка, вас случайно не Золушка зовут?

Ко мне подъехал мотоциклист на таком крутом байке, что у меня даже дух захватило. Легендарная «Хонда»! Если быть точной, то Honda Shadow. Мне мучительно захотелось сесть и почувствовать тяжесть руля в своих руках. Но это, конечно же, было невозможно.

Я с досадой перебросила волосы назад (они вечно докучали в жару) и с достоинством ответила:

– Была бы карета… Можно и Золушкой назвать.

– Карета подана, – пошутил байкер и уже серьезно продолжил: – Садись, довезу тебя домой. Мне все равно делать нечего. Просто катаюсь.

– Да у тебя не карета, а железный конь.

– Значит, я принц?

– Может и так. Да только идти мне недалеко – всего-то до остановки. Да и страшно: никогда еще не каталась.

– Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, – проникновенно сказал мотоциклист.

И не знаю, что меня убедило больше: эта фраза или его веселые, чуть раскосые синие глаза, видневшиеся из-под шлема.

Я села, закрыв глаза и крепко вцепившись в его талию.

Буквально через минуту я увидела остановку и свою босоножку, уже слегка запылившуюся. Быстро надела ее на ногу и благодарно улыбнулась байкеру. Мне вдруг мучительно захотелось увидеть его лицо, но мотоциклист сидел, не снимая шлема.

– Как твои ощущения? – спросил он.

– Не знаю, потому что ехала с закрытыми глазами.

– Смешная ты, Золушка.

– Иней. Меня Инна зовут, но все кличут Инеем. Просто я родилась в холодную зимнюю ночь, когда Верену завалило до окон вторых этажей.

– Та же ситуация. Алексей Вайшнавский, а называют Шадов по марке мотоцикла.

– И тебе это подходит, – вежливо заметила я.

– Неужели ты никогда не каталась на мотоцикле? Что же ты делала в своей жизни?

– Ничего особенного. Просто была умной и красивой, – ответила я с усмешкой, глядя ему прямо в глаза.

– Ты и вправду такая, – прищурился Шадов.

Мне показалось, что он улыбается, но под шлемом этого, конечно, не было видно.

– Покажи мне твое лицо, – попросила я.

– Нет, это все испортит. Лучше поехали, отвезу тебя домой. И не закрывай глаза, Иней! Я поеду медленно.

Шадов не соврал. Он и вправду полз, как черепаха, хотя едва ли это определение применимо к мотоциклу.

Я уже не вцеплялась в него намертво и даже попросила поехать быстрее.

– Не все сразу. А то испугаешься насмерть и больше не захочешь. В следующий раз обязательно прокачу с ветерком.

Он аккуратно довез меня до дома и высадил со словами:

– Звони. Не пожалеешь.

И я позвонила. Не сразу, конечно. Выждала пару дней, потому что мотоциклист мне понравился. В это время Кеша и Гоша как раз уехали в гости к бабушке, и я вздохнула свободно. Они, конечно, никогда меня не контролировали. Просто было неприятно жить с людьми, которые даже кошке уделяют больше внимания. Иногда мне казалось, что если бы я что-нибудь вытворяла – злоупотребляла алкоголем, начала курить, общалась с неподобающими людьми, – наши отношения потеплели. Скучно быть правильной. Но в тот раз у Шадова нашлись какие– то дела. И встречу пришлось перенести на пару дней.

– Завтра вечером поеду кататься на мотоцикле, – заявила я с порога вернувшимся родителям.

Кеша и Гоша смерили меня презрительными взглядами.

– Ты перегрелась на солнце, деточка? – спросил отец.

У Гоши такие же яркие зеленые глаза, как у меня. У Кеши тоже, но с карими крапинками. Они еще чувствуют себя молодыми и стесняются, что имеют восемнадцатилетнюю дочь. Рост Гоши достигает почти двух метров, Кеша всего сто шестьдесят сантиметров, но когда сердится, выглядит не менее внушительной. Я – нечто среднее между ними – сто семьдесят четыре. Но в тот момент почувствовала себя маленькой и удовлетворенно вздохнула.

Наконец-то они заговорили со мной.

– Вместо того, чтобы заниматься глупостями, устроилась бы в газету внештатным корреспондентом, – сказала Кеша. – Жалко, конечно, что получаешь не журналистское образование, но ничего не поделаешь. Детская блажь стать учительницей дорого обходится.

– Ничего, поработает и без профильного образования, – отрезал Гоша. – Все, Иней, пора браться за ум.

Беседа явно уходила не в то направление.

– Собираюсь завтра покататься на мотоцикле, – повторила я.

– Ты всегда была сплошным разочарованием, – вздохнула Кеша.

– Зачем тратить время… – начал Гоша, но вдруг осекся. В его глазах появилось мечтательное выражение. Мой суровый папаша в молодости был бунтарем. Хипповал, исповедовал свободную любовь. Исследовал подземные ходы. Даже успел в Москве пожить. И на одной из неформальных «тусовок» познакомился с Кешей.

Они ночевали в хипповской «коммуне», спали на полу и заплетали длинные волосы друг друга в косы. И мне не отрезали волос с рождения. Ходили на концерты Цоя и скандировали «Перемен требуют наши сердца». Целовались под дождем. Мчались по ночной Москве на мотоцикле. И чего-то искали. Наверное, Шаолинь.

А потом родилась я. И они, что называется, взялись за ум. Пора было – тяжелое время, начались лихие девяностые. Надо было бороться за выживание. И ребенок требовал внимания, заботы и воспитания. Но они всего этого дать не могли, слишком молодыми были. Оканчивали заочно институты, делали карьеру и превращались в приличных людей. Тоже богему, но богему узаконенную и правильную. А я должна быть идеальной по умолчанию.

Но иногда эти солидные люди на минуту (буквально на одну!) становились самими собой. И, казалось, их Шаолинь близок.

– Прости, Иней, – вдруг тихо сказал Гоша. – Хороших тебе покатушек.

А Кеша промолчала и как-то странно взглянула на меня.

Лишь перед сном она зашла ко мне и спросила:

– Ты влюбилась в байкера?

– Еще не знаю.

– Может, не надо? Хотя… Мотоциклисты любить умеют.

– А что ты хочешь? Чтобы я стала встречаться с хорошим мальчиком-филологом?

– Нет, Иней, не хочу, – замотала головой Кеша. – Лучше уж с байкером.

Она положила свою прохладную руку мне на лоб. Наверное, это означало ласку. А я сбросила ее и резко сказала:

– Только не начинай разговор про секс и средства предохранения. Умоляю.

– Не буду. Раньше надо было, – усмехнулась Кеша. – Теперь-то ты сама многому можешь научить своих престарелых мамочку с папочкой.

Я улыбнулась в темноте. Ироничности у моих родителей было не отнять.

И почти сразу провалилась в сон.

4

А потом я стала героиней асфальта. Потому что мы с Шадовым катались четыре часа, прерываясь только на заправку.

Страх ушел. И я балансировала на волнах наслаждения, смешанного с адреналином. Когда байкер гнал под двести километров в час, я обнимала его изо всех сил, вздрагивая от порывов холодного ветра. Прижимаясь к нему бедрами, чувствовала, как к голове приливает кровь. Я покорила асфальт и больше ничего не боялась, потому что за рулем сидел король дороги.

– Что ты чувствуешь? – спросил Шадов.

Мы стояли у моего дома ночью и смотрели на звезды. Его лицо закрывала подшлемник – специальная черная маска, похожая на грабительскую.

– Я чувствую, что живу. Это всегда так… непередаваемо хорошо? Почти как стоять в светлой зоне под тенью серебряной церкви.

– Да. Просто в первый раз удовольствие особенно острое, героиня асфальта.

– Спасибо. Ты показал мне другой мир. Хотя, может, я живу в иной реальности?

– Это каждый выбирает сам.

– Не хочу больше быть хорошей девочкой.

– Тогда поехали еще кататься. Невозможно быть паинькой на дороге.

И мы ездили буквально до сладкой боли в ногах.

Прошло две недели. Мы обкатали весь город и добрую половину области. Вайшнавский показал мне базу клуба, к которому принадлежал – Хаусклаб. И объяснил, что почти каждый байкер в Верене принадлежит к какой-либо группировке. Шадов был из «Синего сокола», носил красно-голубые нашивки на джинсовом жилете и честно платил клубные взносы.

Две недели покатушек, драйва и задушевных разговоров. А я так и не увидела лица мотоциклиста, хотя мы встречались каждый день. В душе зашевелилось смутное беспокойство. И невольно вспоминался кошмарный сон из детства – человек с мешком на голове. И пусть байкер носил черную маску, не важно. Я стала чувствовать себя неуютно рядом с ним.

Эля бы попыталась силком сорвать с него маску. Я была пацифисткой, студенткой филологического факультета, девушкой из хорошей семьи, в конце концов! И такой способ отмела сразу. Выход подсказал сам мотоциклист:

– Жарко сегодня. Поехали на Веренское водохранилище.

– Отличная идея. Я там еще не была, а говорят, место красивое и вода чистая. Захвачу купальник.

Двадцать пять километров – не расстояние для байкера. Тем более для байкера на «Хонда Шадов». И вскоре я уже раздевалась, игриво улыбаясь Вайшнавскому. Черный купальник выгодно подчеркивал мое загорелое стройное тело и высокую грудь. Вода сверкала на солнце и манила броситься в нее с разбега.

Но вдруг я ощутила странную тоску. А скорее светлую грусть. Где-то со дна послышался тихий голос: «Иней, Иней!». Здесь было так хорошо и спокойно. И до пасторальности мило. Медленно-медленно я вошла в теплую воду. И вдруг стало тяжело дышать. Я с горечью подумала, что не нужна никому, даже Кеше с Гошей, даже этому байкеру с чуть раскосыми синими глазами.

– Иней, стой! – закричал Шадов.

Его крик привел меня в чувство. Выбравшись из воды, я подошла к мотоциклисту.

– Ты очень странно выглядела, – сказал он. – Глаза такие пустые, равнодушные. Как будто ты не в нашем мире. Движения замедленные.

– Наверное, на солнышке перегрелась, – я попыталась улыбнуться. – Просто показалось, будто бы кто-то меня зовет. И церковь отражается в воде.

– Нет здесь никакой церкви, – удивился мотоциклист. – Да и кто тебя может звать?

– Еще и мысли нехорошие в голову полезли. Вспомнился один кошмар… Покажи свое лицо, друг!

Тот вздрогнул.

– Зачем тебе его видеть? Зачем?

– Чтобы не бояться.

– Ты не будешь со мной общаться после этого.

– Сними маску! – крикнула я.

– Нет!

Я попятилась. Но за моей спиной лежало Веренское море. Море, которое звало нырнуть и не возвращаться. Отступать было некуда. Мне снова показалось, что я слышу чей-то далекий голос: «Инна! Инна!»

– Покажи свое лицо! Или мы больше никогда не увидимся.

И тогда он снял маску. Наши глаза, мои ярко зеленые и его синие, встретились. А потом я увидела его лицо. Без каких-либо уродливых дефектов, даже по-своему привлекательное. И уж точно мужественное и волевое.

Но это было лицо сорокалетнего мужчины, ровесника моих родителей! А я-то считала байкера парнем на пару лет старше себя. Даже его голос был молодым и высоким. Сначала мне захотелось убежать. Затем – броситься в Веренское водохранилище. Или заплакать навзрыд. Но, наконец, я пересилила себя. Крепко сжала его на удивление маленькую ладонь и почти твердо сказала:

– Это ничего не меняет. Совсем ничего.

5

В детстве я считала, что у каждого одинокого человека есть свой беспечный ангел. У семейных людей их хранители не дремлют: занимаются матримониальными делами, покровительствуют рождению детей и заботятся о престарелых родственниках.

Одинокие люди живут без присмотра своих ангелов – те слишком беспечные и бесшабашные. Шляются где-то по белу свету, играя на флейте и подсмеиваясь над заботами простых смертных.

Мой беспечный ангел играл не на флейте, а на гитаре. И ездил на мотоцикле. В детстве мне казалось, что на крыльях далеко не улетишь, а хранители обязаны быть шустрыми. Я мечтала встретить своего беспечного ангела и заявить ему в лицо, что он козел. А потом расцеловать. И мы бы поехали на мотоцикле на край света, а Кеша и Гоша оплакивали свою единственную дочь.

Шли годы. И однажды мне показалось, что беспечный ангел все-таки приехал на своем байке. И теперь все будет хорошо.

В то жаркое лето я чувствовала себя почти счастливой. Почти каждый день мы седлали железного коня и ехали куда глаза глядят. Иногда посещали байкерские фестивали, где общались с другими мотоциклистами, слушали рок-музыку и устраивали совместные поездки. То, что у Шадова молоденькая подружка, никого не удивило. Байкеры – это люди, менее всего страдающие предрассудками. После первого шока и я стала воспринимать своего друга более адекватно. Его мудрость и жизненный опыт восхищали.

– Но почему ты мне сразу не сказал, что тебе 41 год?

– Чем старше становишься, тем больше комплексов. Кажется, что я старый, страшный и девушкам не нравлюсь, – вздохнул байкер. – Да и если бы ты сразу увидела мое лицо, то даже на мотоцикл не села. А сейчас ты вкусила романтику движения. Стала героиней асфальта. И это помогло тебе понять.

– А еще не чувствовать себя одинокой.

– Главное, постарайся расстаться со всеми призраками, которые живут у тебя в душе, – посоветовал байкер.

Но тогда я не послушала его и еще долгие-долгие годы культивировала свои ночные страхи. До той поры, пока не встретила их в реальности. Но на несколько месяцев мой друг сумел их отогнать.

Несмотря на тесное общение, Шадов оставался для меня загадкой. Он никого не пускал в свое сердце, лишь показывал каждому желающему красоту мира. Был проводником из жизни обычных людей в среду экстрима и драйва. Думаю, это и притягивало. Беспечный ангел на байке, близкий, но недоступный. Мы много говорили о моей семье. Вайшнавский был, наверное, единственным, кто мог понять, каково это, чувствовать себя одинокой, имея кучу друзей и неплохих по сути родителей.

– Поверь, я испытывал то же самое – отчужденность и непонимание. Тебе еще повезло: вовремя родилась. В Советском союзе всех иных жестко давили. Я в твоем возрасте вообще хипповал. Поэтому приходилось частенько общаться с кгбшниками.

– Что? С кгбшниками?

– Именно. Меня не раз вызывали в это замечательное ведомство. Сейчас причина кажется просто смешной – длина волос и наличие фенечек. Знаешь, Иней, не верь тем, кто будет рассказывать про жуткие пытки. Это действительно были милые беседы. Потом, правда, пришлось завязать с хиппованием. И, скажем так, перейти на другую сторону баррикад. Из того периода моей жизни помню двоих ребят, которые лазали по веренским катакомбам. И что они там искали? Может, старинный клад? Такие наивные молодые люди, почти дети, со смешными именами – Кеша и Гоша.

– С кем?! Какие фамилии у твоих знакомых?!

– Рубежанские. Они потом поженились. Говорят, родили дочь необычайной красоты. И от счастья у них поехала крыша. В белом увидели черное, в гадком – прекрасное, в добром – злое. Отреклись от всего того, что любили. Фактически умерли для неформального мира. Не видел их уже лет восемнадцать.

Но мы говорили о кгбшниках. Никто никого не пытал. Просто задавали стандартные вопросы: «Группу Биттлз слушаете?» – «Есть такое дело». – «И дальше слушать будете?» – «Конечно». «Хоть волосы отстригите. Смотреть стыдно». – «Никогда, и фенечки не сниму». – «Ладно, пишите расписку, что никому не скажете о нашем разговоре». – «Хорошо».

В тот же вечер уже все неформальное сообщество знало о допросах в КГБ. Ничего не добились они и от Гоши с Кешой. Хотя к ним и применялись методы психологической ломки. Но, честно, больше ничего. Никаких пыток. Хотя следовало дознаться, что искали ребята в подземельях. Но это был самый конец восьмидесятых. Ничего больше им сделать не могли. Наступала другая эпоха. И все мы смотрели в будущее с надеждой.

Я молчала, закрыв лицо ладонями. С замиранием сердца думала о своих родителях. Может, все дело в КГБ? Их просто сломали? Чем же еще объяснить их равнодушие и холодность? Или что-то еще случилось много лет назад в городских подземельях?

6

Веренское мотосообщество жило особенной жизнью, отличной от повседневной. Это была сплоченная масса людей, готовых постоять друг за друга в любой ситуации. При встрече мотоциклисты всегда улыбались и махали друг другу.

Если кто-то остановился на обочине и возился с байком, ему обычно предлагали помощь. Дорога сближает, и многие прекрасно общались вне фестивалей или тусовок. Аварии и несчастные случаи с собратьями расстраивали всех. Однажды байкеры решили стать донорами крови. Нет, в то лето не было зафиксировано никаких серьезных происшествий. Просто они поняли, что хотят помочь.

– Почему-то считается, что мотоциклист – это грубый волосатый мужик, который любит только асфальт и свой байк, – сказал мне Шадов. – Но пора развеять этот миф. Мы тоже способны на искреннее сострадание. И хотим быть полезными.

Где-то около пятидесяти байкеров собрались в тот день рядом со станцией переливания крови. Затем, не обращая внимания на ужас медсестер, громко топая берцами, они вошли прямо в кабинет заведующего.

– Что вы ели сегодня? – спросил тот обреченно, искренне надеясь, что сможет отделаться от непрошеных доноров.

– Ничего! – бодро отрапортовал Шадов.

– А не свалитесь? Надо было выпить сладкого чая, – в голосе заведующего так и звучала надежда.

– Мы – как кони, только железные, – усмехнулся байкер.

И они легли на кушетку, а потом с недрогнувшими лицами наблюдали за колбой, в которую лилась их кровь.

Я не отличалась такой стойкостью и вздрогнула, когда мне перетянули руку жгутом, а потом вставили тонкую иголку. Помню, Эля боялась сдавать кровь почти до обморока. Она бы никогда не смогла стать донором.

– Поработай кулаком, – попросила медсестра.

И только это помогло мне отвлечься от той удушающей нирваны, которая накрыла с головы до ног. Расслабление, сладкий холод в венах от физраствора и острое удовольствие от потери крови. Через десять минут я поняла, что не выдержу этого болезненного кайфа.

– Расшнуруйте ее, а то сейчас потеряет сознание, – крикнул Вайшнавский.

Через несколько минут я вышла из забытья, и сама реальность казалась мне болью. Теперь я понимала, почему раньше так популярно было кровопускание. И почему столько людей готовы сдавать кровь как можно чаще. Ради этой слабости, граничащей с космической невесомостью.

Это было так похоже на сладкое удовольствие от вхождения в светлую зону.

Покачиваясь, я вышла в холл. Меня поддерживала медсестра. Она же подала стакан воды и участливо сказала:

– В первый раз так со многими. Или кайф, или слабость. Впрочем, сдавать кровь – очень полезно. Особенно пожилым. Сразу давление приходит в норму. А вы, байкеры, оказывается, совсем не такие, какими вас представляют.

– Мы просто хотим попробовать в жизни абсолютно всё, – тихо сказал Шадов, уже успевший сдать кровь.

От полагавшихся на обед денег байкеры отказались, а шоколадки отвезли в детское отделение онкологического центра. Я с улыбкой наблюдала за этими волосатыми мужиками, которые смущенно протягивали сладости малышам. Ребята смеялись и приникали к окнам, чтобы посмотреть на мотоциклы.

– Вот выздоровеете – покатаем, – пообещал им Шадов.

– Я умираю, – вдруг сказала лысая девочка с голубыми до прозрачности глазами.

И никто не смог ей возразить. Я расцеловала всех детей, чтобы не встречаться с ними взглядом. Да, большинство из них не выживут. Умрут в страданиях, которые лишь немного облегчает светлая зона, в которой находится больница.

И мы не сделали почти ничего, потому что наша кровь – лишь ничтожная капля в море страданий и боли. Байкеры сдавали ее прежде всего для собственного самоутверждения. Чтобы попробовать в жизни все, как заметил Шадов.

И поэтому я не могу смотреть вам в глаза, маленькие люди. И поэтому ухожу в свой мир, где светит солнце и можно быстро ехать на мотоцикле, обняв любимого.

Мы прошли по коридору, пахнувшему мертвечиной. И уже рядом с выходом Шадов вручил мне серебряный набор – браслет, кольцо и серьги. Иней в серебре. Я почувствовала, что, наконец, нашла свое счастье. Мою серебряную иголку в стоге житейского сена.

Наступал Серебряный Самайн. Еще не Черный и не Красный. Но Серебро так и склоняет к предательству. В тот день я поклялась, что буду сама принимать решения. И никогда не предам того, кого люблю.

Тогда я еще не знала, как же быстро нарушу свое обещание.

Случилось это в конце августа, когда становится тоскливо, потому что осень стоит на пороге. Уже похолодало, и я куталась в косуху Шадова. Мы мирно сидели на лавочке у моего подъезда, когда он вдруг спросил:

– Иней, я тебе нравлюсь?

– Конечно, разве ты еще не понял?

– Подумай, почему.

– Наверное, потому что даешь мне ощущение свободы и драйва.

– Это так, но сам я не так свободен, как кажется.

– Ты женат? – мне неожиданно стало скучно. Что-то нечто в этом роде я и предполагала.

Шадов рассмеялся:

– Нет, конечно. Я и не могу жениться.

– Вот и хорошо. Я тоже не собираюсь замуж. Так что же еще такого страшного ты можешь мне рассказать?

– Я лучше покажу. Дай руку и постарайся не закричать.

Но он ничего мне не показал, потому что к нам подошли Кеша и Гоша. Вернее, подбежали. Даже в темноте я видела, какой злобой горят их зеленые глаза.

– Мы очень долго ждали, когда это закончится. Но вы… Вы перешли все границы, – закричал Гоша.

А Кеша цепко взяла меня за руку и оттащила от Шадова:

– Ты с ним спала? – резко спросила она меня.

– Нннет, – ответила я, заикаясь от испуга. Но уже в следующий момент взяла себя в руки. – Успокойтесь. Сейчас всех соседей разбудите своими криками. Что я такого криминального сделала? Мне уже есть восемнадцать, я имею право встречаться, с кем захочу.

– Одного не понимаю: или ты извращенка, или лгунья, или непроходимая дура, – холодно сказала Кеша.

– Его возраст ничего не меняет!

– Моя дочь решила стать гбшной подстилкой! – закричал Гоша.

– Вайшнавский работает в органах. А точнее – в КГБ, сейчас уже ФСБ, не суть, – уже спокойнее продолжила Кеша. – Ты правда не знала? Просто мы не можем понять, это наивность или испорченность. Мало того, что замутить с мужиком– ровесником твоих родителей, так еще и с сотрудником КГБ, который мучил твоих родителей. И был инициатором того, чтобы нас расстреляли за измену Родине.

Какой бы я ни была злой, в тот момент мне стало смешно:

– Господа журналисты, по-моему, вы пьяные. Сегодня в редакции был корпоратив, не так ли?

– Она действительно не понимает, – тихо сказал Шадов. – Иней, девочка моя…

Я молча смотрела на этих троих людей, каждый из которых был старше на двадцать лет.

Они все тяжело больны.

Это ненормальный мир, в котором восемнадцатилетние девушки ненавидят своих родителей.

Это ненормальный мир, в котором восемнадцатилетние девушки влюбляются в сорокалетних мужчин.

Которые совсем не те, кем кажутся.

Я стояла и молча смотрела на его небольшую руку. Руку, подписавшую смертный приговор моему отцу и моей матери. За то, что они спускались в катакомбы и узнали там слишком много. То, о чем могли рассказать миру.

И даже не замечала, что плачу.

Безумьем полон этот мир.

Полна безумьем тьма.

Иного объясненья нет –

Я вновь схожу с ума.

– Я тебе рассказывал, что был хиппи, – начал Шадов.

– Которого мы прекрасно знали, – прервал его Гоша. – И хорошим человеком, к слову сказать.

– Да пошли вы все! – я не могла это слышать.

– Он был очень милым и симпатичным хиппи, – продолжал Гоша. – И при этом двойным агентом. Стучал на своих в госбезопасность, и своим на госбезопасность. Затем с помощью влиятельного родственника устроился на хорошую должность (в двадцать три года-то!) и поменял дреды на форму. И когда… когда мы с Кешей влипли в нехорошую историю, нас привели к нему. И вчерашний борец за мир и любовь с легкостью подписал разрешение на эксперименты с нашей психикой.

– Не так все было, – прошептал Шадов. – Я спасти вас хотел от самих себя. Вы бы таких дел наворотили…

– Заткнись!

– Затем Вайшнавский накатал ходатайство о заключении нас под стражу. Дело вполне могло бы кончиться расстрелом. Якобы мы готовили нечто, подрывающее безопасность Верены. Но, слава Ктулху, СССР рухнул, – продолжила Кеша. – Нас отпустили. А в начале девяностых, когда свободней стало даже в ФСБ, Вайшнавский придумал себе вторую жизнь. Мотоцикл купил, косуху. Мне так-то все равно, я обиды не держу, ведь прошло столько лет. Да только не хочу, чтобы предатель и гбшник спал с моей дочерью.