Зыбкина. И рада бы я вас послушать: очень я люблю, когда страшное что рассказывают, ну и про королей, про принцев тоже интересно, да на уме-то у меня не то, свое горе одолело.

Грознов. Я про сражения-то уж плохо и помню, – давно ведь это было. Прежде хорошо рассказывал, как Браилов брали, а теперь забыл. Я больше двадцати лет в чистой отставке; после-то все в вахмистрах да в присяжных служил, гербовую бумагу продавал.

Зыбкина. Всё у денег, значит, были?

Грознов. Много их через мои руки перешло.

Зыбкина. А мы вот бьемся, так бьемся деньгами-то. Уж как нужны, как нужны!

Грознов. Кому они не нужны! Жить трудно стало; за все деньги плати.

Зыбкина. Жить-то бы можно; а вот долг платить тяжело.

Грознов. Да, платить тяжело; занимать гораздо легче.

Зыбкина. Ну, не скажите! Вот я понабрала деньжонок долг-то отдать, а все еще не хватает, да на прожитие нужно рублей тридцать бы призанять теперь; а где их возьмешь? У того нет…

Грознов. А у другого и есть, да не даст. Вот у меня и много, а я не дам.

Зыбкина. Что вы говорите!

Грознов. Говорю: денег много, а не дам.

Зыбкина. Да почему же?

Грознов. Жалко.

Зыбкина. Денег-то?

Грознов. Нет, вас.

Зыбкина. Как же это?

Грознов. Я проценты очень большие беру.

Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий?

Грознов. Привычка такая. А вы кому должны?

Зыбкина. Купцу.

Грознов. Богатому?

Зыбкина. Богатому.

Грознов. Так и не платите. Об чем горевать-то? Вот еще! Нужно очень себя разорять.

Зыбкина. Да ведь по векселю.

Грознов. Так что ж за беда, что по векселю? Нет, что вы, помилуйте! И думать нечего! Не платите – да и все тут. А много ли должны-то?

Зыбкина. Да без малого двести рублей.

Грознов. Двести? Ни, ни, ни! Что вы, в уме ли? Столько денег отдать? Да ни под каким видом не платите!

Зыбкина. Да ведь он документ взял, говорю я вам.

Грознов. Ну, а взял, так чего ж ему еще? И пусть его смотрит на документ-то.

Зыбкина. Да ведь посадит сына-то.

Грознов. Куда?

Зыбкина. В яму, к Воскресенским воротам.

Грознов. Что ж? Это ничего, пущай посидит, там хорошо… пищу очень хвалят.

Зыбкина. Да ведь срам, помилуйте!

Грознов. Нет, ничего: там и хорошие люди сидят, значительные, компания хорошая. А бедному человеку – так и на что лучше: покойно, квартира теплая, готовая, хлеб все больше пшеничный.

Зыбкина. Это, действительно, правда ваша, только жалко, сын ведь.

Грознов. Что его жалеть-то! Посидит да опять домой придет. Деньги-то жальче – они уж не воротятся: запрет их купец в сундук, вот и идите домой ни с чем. А спрятать их подальше да вынимать понемножку на нужду – так на сколько их хватит! Ну, пропади у вас столько денег, что бы вы сказали?

Зыбкина. Сохрани Бог! С ума можно сойти.

Грознов. Украдут – жалко, а своими руками отдать не жалко? Смешно. Руки-то по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.

Зыбкина. Справедливы ваши речи, очень справедливы; а все-таки у меня-то сомнение! Чужие деньги, взятые, – как их не отдать?

Грознов. Да вы разве на сбереженье брали? Коли на сбереженье брали, да они у вас целы, – так отдавайте. А я думал, это трудовые. Трудовые-то люди жалеют, берегут.

Зыбкина. Так вы не советуете отдавать?

Грознов. Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.

Зыбкина. Уж как я вам благодарна. Женский ум, что делать-то – всего не сообразишь. А ежели сын требовать будет?

Грознов. А что сын? Сиди, мол, вот и все! Надоест купцу кормовые платить, ну и выпустит; либо к празднику кто выкупит.

Зыбкина. Как это все верно, что вы говорите.

Входят Платон и Мухояров. Грознов садится сзади стола у шкафа и жует яблоко.

Явление пятое

Зыбкина, Грознов, Платон и Мухояров.

Мухояров (садится, разваливается и надевает пенсне). Скажите, пожалуйста, я вас спрашиваю: ваш сын имеет в себе какой-нибудь рассудок?

Зыбкина. Не знаю, как вам сказать. Кажется, Бог не обидел; ну, и учили мы его.

Мухояров. Однако и образования настоящего по бухгалтерской части я не вижу.

Платон. Фальшивые балансы-то тебе писать? Нет, уж это на что же!

Мухояров. Не с вами говорят, а с вашей маменькой. Но я даю ему работу и очень интересную: баланс стоит сто рублей; я предлагаю полтораста, но он не берет.

Платон. Совести не продам, сказано тебе, и не торгуйся лучше.

Мухояров. Какой же ты бухгалтер! От тебя твоей науки сейчас требуют, а не совести; значит, ты не своим товаром торгуешь.

Платон. Да уж будет разговаривать-то. Тысячи рублей не возьму – вот тебе и сказ.

Мухояров. Твоя глупость при тебе, – я спорить не стану. Мы людей найдем. (Зыбкиной.) У нас дело вот какого роду: много денег в кассе не хватает; хозяин издержал на свои развлечения; так нам требуется баланс так оттушевать, чтобы старуха разобрать ничего не могла. (Показывая на Грознова.) Что это у вас за орангутант?

Зыбкина. Какой орангутант, помилуйте! Это – кавалер. Ваша нянька хочет его к вам в ундеры поставить. (Грознову, указывая на Платона.) Вот, Сила Ерофеич, сынок-то мой, про которого говорили.

Грознов. Парень знатный! (Манит рукой Платона.) Поди-ка сюда поближе!

Платон подходит.

Кто это? (Указывая на Мухоярова.)

Платон. Приказчик от Барабошева.

Грознов. О!.. А я думал!.. (Отворачивается и жует яблоко.)

Мухояров (вставая). Хорош мужчина!

Грознов. Недурен. А ты как думал?

Зыбкина. Он в разных сражениях бывал, королей, императоров и всяких принцев видел.

Мухояров. Врет все: ничего он не видел, за пушкой лежал где-нибудь.

Грознов. Нет, видел.

Мухояров. На картинке?

Грознов (сердито). В натуре.

Мухояров. Которого?

Грознов. Австрицкого, прежнего.

Мухояров. А какой он из себя? Мал, велик, толст, тонок? Вот и не скажешь.

Грознов. Нет, скажу.

Мухояров. А скажешь – так и говори! Вот мы твою правду и узнаем. Ну, какой?

Грознов (передразнивая). Какой, какой! Солидный человек, не тебе, прохвосту, чета. (Встает.) Ну, я пойду.

Зыбкина. Идите, Сила Ерофеич!

Мухояров. Куда нам такую ветошь? У нас не Матросская богадельня. Разве для потехи?

Грознов. Поживи-ка с мое, так сам в богадельню запросишься, а я еще на своих харчах живу. А у Барабошевых тебя держать станут ли, нет ли, не знаю, а я жить буду. А коли будем жить вместе, не прогонят тебя, так ты мне вот как будешь кланяться. Не больно ты важен: видали и почище. (Уходит.)

Мухояров. Я прихожу к вам вроде как благодетель, интересую вас работой, но вы сами не хотите, значит, прощайте! Между прочим сказать, я вам не опекун. (Уходит.)

Явление шестое

Зыбкина и Платон.

Платон. Поняли, маменька?

Зыбкина. Нечего мне понимать, да и незачем.

Платон. Какую штуку-то гнет! Сами обманывать не умеют, так людей нанимают.

Зыбкина. Кого обманывать-то?

Платон. Старуху, Барабошеву старуху. Какую работу нашел – скажите!

Зыбкина. Да ты эту работу умеешь сделать?

Платон. Как не уметь, коли я этому учился.

Зыбкина. Деньги дадут за нее?

Платон. Полтораста посулил.

Зыбкина. Мильонщики мы?

Платон. Мы не мильонщики, но я, маменька, патриот.

Зыбкина. Изверг ты – вот что! (Утирает платком глаза.)

Платон. Об чем же вы плачете? Вы должны хвалить меня; я вот последние часишки продал.

Зыбкина. Зачем это?

Платон. Чтобы долг заплатить. (Достает деньги.) Вот, приложите к тем.

Зыбкина. Нет, оставь у себя, пригодятся. Без денег-то везде плохо.

Платон. Да ведь там не хватает.

Зыбкина. Чего не хватает?

Платон. Долг-то отдать; не все ведь!

Зыбкина. Да уж я раздумала платить-то. Совсем было ты меня с толку сбил; какую глупость сделать хотела! Как это разорить себя…

Платон. Маменька, что вы! что вы!

Зыбкина. Хорошо еще, что нашлись умные люди, отсоветовали. Руки по локоть отрубить, кто трудовые-то отдает.

Платон. Маменька, маменька, да ведь меня в яму, в яму!

Зыбкина. Да, мой друг. Уж поплачу над тобой, да, нечего делать, благословлю тебя да и отпущу. С благословением моим тебя отпущу, ты не беспокойся.

Платон. Маменька, да ведь с триумфом меня повезут, провожать в десяти экипажах будут, пустых извозчиков наймут, процессию устроят, издеваться станут – только ведь им того и нужно.

Зыбкина. Что ж делать-то? Уж потерпи, пострадай!

Платон. Маменька, да ведь навещать будут, калачи возить – всё с насмешкой.

Зыбкина. Мяконький калачик с чаем, разве дурно?

Платон. Ну, а после чаю-то, что мне там делать целый день? Батюшки мои! В преферанс я играть не умею. Чулки вязать только и остается.

Зыбкина. И то дело, друг мой: все-таки не сложа руки сидеть.

Платон (с жаром). Так готовьте мне ниток и иголок, больше готовьте, больше!

Зыбкина. Приготовлю, мой друг, много приготовлю.

Платон (садится, опустя голову). От вас-то я, маменька, не ожидал! Признаться сказать, никак не ожидал!

Зыбкина. Зато деньги будут целее, милый друг мой!

Платон. Всю жизнь я, маменька, сражаюсь с невежеством, только дома утешение и вижу, и вдруг какой удар: в родной матери я то же самое нахожу.

Зыбкина. Что то же самое? Невежество-то? Брани мать-то, брани!

Платон. Как я, маменька, смею вас бранить. Я не такой сын. А только ведь оно самое и есть.

Зыбкина. Обижай, обижай! Вот посидишь в яме-то, так авось поумней будешь.

Платон. Что ж мне делать-то? Кругом меня необразование, обошло оно меня со всех сторон, одолевает меня, одолевает. Ах! Пойду брошусь, утоплюсь.

Зыбкина. Не бросишься.

Платон. Конечно, не брошусь, потому это глупо. А я вот что, вот что. (Садится к столу, вынимает бумагу и карандаш.)

Зыбкина. Это что еще?

Платон. Стихи буду писать. В таком огорчении всегда так делают образованные люди.

Зыбкина. Что ты выдумываешь?

Платон. Чувств моих не понимают, души моей оценить не могут и не хотят – вот все это тут и будет обозначено.

Зыбкина. Какие ж это будут стихи?

Платон. «На гроб юноши». А вам читать да слезы проливать. Будет, маменька, слез тут ваших много, много будет. (Задумывается, пишет и опять задумывается.)

Входит Филицата с узлом.

Явление седьмое

Зыбкина, Платон и Филицата.

Филицата. Вот я тебе яблочков принесла! На-ка! (Отдает узел.) Салфеточку-то не забудь – хозяйская.

Зыбкина. Спасибо, Филицатушка, об салфетке попомню.

Филицата. Освободи-ка нас на минутку: нужно мне Платону два слова сказать.

Зыбкина. Об чем же это?

Филицата. Наше дело; мы с ним только двое и знаем.

Зыбкина. Я уйду, говорите. Говори, что хочешь, только бы нам на пользу шло. (Уходит.)

Явление восьмое

Платон и Филицата.

Филицата. Послушай-ка ты, победитель!

Платон. Погоди, не мешай! Фантазия разыгрывается.

Филицата. Брось, говорю. Не важное какое дело-то пишешь, не государственное! Я послом к тебе.

Платон (пишет). Ничего хорошего от тебя не ожидаю.

Филицата. В гости зовут.

Платон. Когда?

Филицата. Сейчас, пойдем со мной! Провожу я тебя в сторожку, посидишь там до ночи, а потом в сад, когда все уснут. По обыкновению, как и прежде бывало, ту же канитель будем тянуть.

Платон. Не до того; я очень душой расстроен.

Филицата. А ты выручи меня! Приказала, чтоб ты был беспременно.

Платон. Да ведь это мука моя! Ведь тиранство она надо мной делает.

Филицата. Что ж делать-то! Не ровня она тебе… а ты бы уж и рад… Мало ль что? Чин твой не позволяет.

Платон. Скоро что-то; давно ль виделись! Прежде, бывало, дней через пять, через шесть.

Филицата. Значит, нужно. Оказия такая случилась.

Платон. Что еще? Говори, не скрывай.

Филицата. Слушай меня! Надежды ведь ты никакой на нее не имеешь?

Платон. Какая надежда! На что тут надеяться!

Филицата. Значит, и жалеть о ней тебе много нечего.

Платон. Не знаю. Как сердце примет. Тоже ведь оно у меня не каменное.

Филицата. Ну, авось не умрешь. Ее за енарала отдают.

Платон. За генерала?

Филицата. Да. Так уж ты тут при чем? Что ты против енарала можешь значить?

Платон. Где уж! Такая-то мелочь, такая-то мелочь, что самому на себя глядеть жалко. (Качая головой.) Но кто ж этого ожидал!

Филицата. Так пойдем. Должно быть, проститься с тобой хочет.

Платон. Приказывает, так надо идти. Вот она, жизнь-то моя, – одно горе не оплакал, другое на плечи валится. (Махнув рукою.) Одни стихи не кончил, другие начинай! (В задумчивости.) Вот и повезут, и повезут нас врозь: ее в карете венчаться с генералом, а меня судебный пристав за ворот в яму.

За сценой голос Грознова: «Если б завтра да ненастье, то-то б рада я была».

Это что ж такое?

Филицата. Должно быть, Сила Ерофеич вернулся: в трактире был с нашими, с дворником да с садовником.

Голос за сценой: «Если б дождик, мое счастье».

Ну, он и есть.

Входят Зыбкина и Грознов.