московский прохожий и другое, когда родной человек…
Растерянный Нефедов продолжал стоять рядом с ней.
Жена, собрав все очистки, бросила их в ведро под мойкой,
стала наливать воду в кастрюльку и вдруг, кажется, от того,
что шум воды напомнил ей о возможности звуков, что-то
тихонько запела. Нефедову показалось, что его новое,
сильное сердце вот-вот сорвется от такой нагрузки.
Совершенно обессиленный он вышел из кухни и как-то
боком, вяло опустился на диван.
– Не думал, что ты будешь так переживать, –
сочувственно и даже виновато сказал Юрий Евдокимович.
– Ты же понимаешь, что там ничего не было… Только
видимость одна…
– Да понимаю я, понимаю! – с отчаянием проговорил
Нефедов, закрыв лицо ладонями.
Приходя в себя, он с минуту просидел неподвижно.
Юрий Евдокимович не тревожил его.
– Прости, пожалуйста, меня за слабость, – снова
заговорил Василий Семенович, – но ведь она, как живая…
– В том-то и дело, что «как». Удивительно, что, обретя
бессмертие, ты продолжаешь жить чувствами жизни, в
которой была смерть. Тебя почему-то не утешает мысль,
что все потом будет.
– Ты прав, – успокаиваясь, согласился Нефедов, – надо
как-то перестроить себя, но если б ты знал, какое
одиночество я здесь чувствую.
– Одиночество? – даже с некоторой обидой переспросил
Юрий Евдокимович.
82
– Нет, вы, конечно, хорошие люди. Вы, как боги,
сделали для меня нечто сверхвозможное, но мое
одиночество в разрыве связей с другими людьми. И даже
та истина, что смерти нет, для меня вроде бы и не истина,
ведь я не могу разделить ее с тем, с кем единственно я
соотносим.
Старший восстановитель слушал, грустно покачивая
головой.
– И все же человек, личность – это чудо необъяснимое,
– проговорил он, будто сам для себя. – Ты ведь, можно
сказать, был просеян нами на атомарном сите. Ради
любопытства мы даже прогнозировали твое поведение,
мысли, чувства и все выходило, как нам казалось,
достоверно. А ты вдруг зажил совершенно
непредсказуемо…
– Ну, что я поделаю с собой, – пожав плечами, сказал
Нефедов.
Юрий Евдокимович, растрогавшись его неуместной
виноватостью, ободряюще хлопнул по плечу и поднялся.
– Ну, все! На сегодня хватит, – подвел он итог. –
Пообедаем и отдыхать. Я тебя понимаю. Это синдром
адаптации. После откачки возраста нечто похожее бывает и
с нами. А у тебя это, конечно, потяжелее.
Вернувшись домой, Василий Семенович весь остаток
дня провел в кабинете, листая собственные книги,
просматривая неоконченную рукопись романа. Конечно,
новый мир был прекрасен, и Нефедову хотелось понять
отразилась ли искра его прошлой мизерной жизни на что-
нибудь в этом мире. Любопытно было беспристрастно
взглянуть теперь на свою давно отшумевшую жизнь.
Когда на город опустились теплые, уютные сумерки, он
устроился у телевизора и стал смотреть программу
очередного дня своего времени, как бы продолжая жить
там. По программе начинался какой-то многосерийный
фильм и Василий Семенович, игнорировавший обычно
83
длинные фильмы, теперь обрадовался ему, как некому
стержню своего времени в несколько дней. Читая титры,
он с особым удовольствием обнаруживал имена знакомых
актеров. Он уже увлекся действием, полностью уйдя в свое
время, как вдруг зазвонил телефон. Нефедов заполошно,
ничего не соображая, бросился в кабинет, схватил трубку и
потом, слушая то, что ему говорили, еще целую минуту не
мог сообразить, из какого времени ему говорят.
– Добрый вечер, Василий Семенович, – звучал там
приятный женский голос. – Простите за беспокойство. Я
узнала, как с вами связаться, и уже не удержалась, чтобы не
позвонить. Не сердитесь, что я так сбивчиво тараторю. Я
очень волнуюсь. Вы можете со мной поговорить?
Нефедов с трудом догадался, что это Мида.
– Могу, – ответил он, как-то не очень все это понимая, –
но о чем?
– Да о чем угодно… Знали б вы, как я ждала вашего
воскрешения. Уверяю вас, никто на планете не ждал этого
так, как я. Я вас изучила – вы такой замечательный. И
чтобы вы не терялись в догадках, почему я вам звоню, я
должна сразу же сказать главное… Впрочем, многое я уже
сказала… вот. . Вы еще не заметили, что я призналась вам в
любви?
– Кажется, заметил, – растерянно промямлил Нефедов, –
но как же вас угораздило?
– Не знаю. Видимо, это происходит само собой. Я так
много думала о вас, о том, как вы будете здесь жить, о том,
как вам станет одиноко. Да, я знаю, что у вас есть семья.
Но ведь вам ждать ее сотни лет. По вашим меркам это
несколько отдельных жизней. Я просто не знала, как вам
помочь. Я поняла лишь одно: здесь вас кто-то должен
поддержать. Поддержать заботой, лаской, любовью…
– Хорошая ты моя, – растроганно сказал Нефедов, –
спасибо тебе за добрые слова. Но ты мне ничем не
84
поможешь. Моим другом, близким другом быть
невозможно. Ведь я из такого далека…
– Ну и что? Ваш век был замечательным, хотя в нем
было много жестокости. Но я бы с удовольствием
согласилась в нем пожить.
– Пожить ради развлечения, – заметил Нефедов, –
пожить, зная, что в любом случае все окончится
бессмертием… А в наше время умирали навсегда. Всерьез
навсегда, понимаете!? Знаете как мне жалко сейчас людей
моего времени, которые были такими беспомощными
перед временем, которые трепетали от сознания
неминуемого конца. Вообразите-ка себе такое реально, да
почувствуйте судорогу, сжимающую сердце.
– И все равно я бы согласилась. Согласилась знать, что
конец абсолютен.
– Стопроцентного знания уже не получилось бы, –
ответил Нефедов. – Вы просто очень романтическая
девушка.
– Можете надо мной смеяться, – взволнованно
продолжала Мида, – но я думаю, что вы суждены мне всем
существованием человечества!
– Господи, – сказал Нефедов, чтобы хоть как-то
охладить ее, – Такая высокопарность в ваше такое
техническое время …
– Здесь нет ничего высокопарного! Просто вы еще не
знаете, что самая большая боль и проблема нашего
общества – это одиночество. Помните ли вы ту древнюю
легенду о том, что когда-то мужчина и женщина были
единым целым, но потом рассерженный Господь разделил
их на половинки и разбросал по свету, чтобы они вечно
искали друг друга? Сейчас нас уже десятки, если не сотни
миллиардов, у нас действуют такие информационные
системы, которые подскажут только что родившемуся
человеку кто его половинка и где она находится: среди уже
живущих, среди тех, кого еще предстоит восстановить или
85
среди тех, кто еще не родился. Но, увы, пока что таких
совпадений ничтожно мало. Совпадения будут массовыми
лишь в полном человечестве. Но на примере этих
немногих совпадений мы уже знаем, что когда эти
«половинки» встречаются, то происходит нечто
необычное: они и впрямь становятся единым целым.
Боюсь, что в ваше время люди еще не испытывали такого.
Не обижайтесь, но все выдающиеся произведения вашего
времени о небывалой любви были на самом деле лишь
мечтами, сказками об этом великом чувстве. В
действительности же, соединившиеся половинки начинают
жить необычно: они даже физически благотворно влияют
друг на друга. Одно прикосновение, одно объятие
«половинки», освобождают и от недомогания и от любой
хандры. «Половинки» могут жить одной жизнью, как бы
увеличивая собой жизнь другого.
Мида говорила взахлеб, и Нефедов заворожено слушал
это необычное продолжение древней легенды, в которой,
возможно, и вправду, не все было лишь легендой. Ведь все
это легко перекликалось с тем, о чем говорил сегодня
Юрий Евдокимович. Так, может быть, перед тем как стать
единым космическим мозгом, человечеству суждено
соединиться вначале на уровне «половинок»?
– Послушайте, Мида, – сказал Василий Семенович, –
возможно, что все, о чем вы говорите – это правда, но
простите, при чем здесь я?
– Так ведь вы-то и есть моя половинка, – напрямую
выпалила девушка. – При помощи УПа вы можете легко
отыскать в информационном поле раздел, который покажет
вам вашу истинную половинку и подскажет, где она
находится – это дано знать каждому. Я не знаю во благо это
создано или во зло. Может быть, во благо, потому что
человек, зная, что его половинка не среди живущих, будет
каждым своим шагом стремиться к тому, чтобы ускорить
полное восстановление. А, может быть, во зло, потому что
86
человек, живущий с кем-то и знающий, что истинная его
половинка кто-то, уже проживший или еще не
родившийся, становится неуверенным в сегодняшней
жизни. Потому-то многие из молодежи игнорируют эту
информацию и живут не ожиданием, а тем днем, в котором
находятся и тем человеком, который рядом. Так же
поступаю и я. Мне
кажется, куда человечней почувствовать свою половинку
вот так, как это сейчас у меня: одной душой… Но вы
можете проверить и убедиться. Ожидая вас, я написала вам
массу писем. Написала ручкой на бумаге, так как это делали
87
в ваше время. У меня даже выработался почерк, ведь рукой
у нас давно не пишут. Я написала вам не только на русском,
но и на французском, на английском, на испанском языках,
ведь разные языки несут разные оттенки чувства.
– Бог ты мой! – воскликнул Нефедов. – Как бы я их
читал?
Потом, положив трубку, Василий Семенович ощутил
даже усталость от этого неожиданного разговора. «Надо ж
было такому случится», – с грустью думал он, еще
некоторое время, застыло сидя у телефона. Да, Мида
красивая, милая девушка и хорошо угадала состояние его
души, но со своей романтичностью и двадцатью с
небольшим годами жизни, она была паутинкой, а он был
многовековой скалой. И этим все сказано. Да и мог ли он
отречься от Сашеньки, которую видел сегодня такой
живой. А ее запах… После экскурсии в банк памяти
Нефедов всеми силами старался не вспоминать об этом,
потому что это выбивало его из колеи, но после разговора
с Мидой уже не мог уйти от этого. Он выключил
телевизор, раскрыл альбом с фотографиями…
Кощунственно было думать, но все-таки, если
вероятность совпадения половинок так мала, то наверняка,
они с Сашенькой не могли быть такими половинками:
глупо было предположить, что для всеобщего, как он
теперь понимал, общечеловеческого совпадения, могло
хватить их случайного заводского знакомства. Но узнать
сейчас, что истинная твоя половинка не Сашенька
означало отказаться от всей прожитой жизни, от всего
своего прошлого. Лишь когда-нибудь после, когда память и
в самом деле будет иметь другое значение, можно будет все
это открыть для себя и сразу всем все переосмыслить по-
новому и без всяких обид.
14. ПЕРЕДЫШКА
88
Утром, когда Нефедов выбежал на зарядку, Мида уже
поджидала его внизу. Они отправились на открытую
спортивную площадку с каким-то упругим покрытием и с
массой всевозможных снарядов. Мида волновалась и
смущалась по любому малейшему поводу, и Василий
Семенович чувствовал себя от этого не в своей тарелке.
– Вы не сердитесь на меня за мою назойливость? –
спросила Мида, когда взбодренные хорошей разминкой
они уже спокойным шагом возвращались назад.
– Не сержусь, – ответил Нефедов. – Просто я вас
понимаю.
– Вчера, когда я вас вот так просто увидела на улице, то
чуть в обморок не упала. Накануне я весь день провела с
родителями на озере. И как это я не догадалась, что
восстановление будет совмещено с днем вашего ухода
оттуда. Простить себе этого не могу. С озера мы вернулись
затемно и сразу легли спать. А утром выбегаю на зарядку и
вдруг – вы! Я даже глазам не поверила. А вы, к тому же,
как ни в чем ни бывало, пристраиваетесь к каким-то
спортсменам и бежите…
Отвлекая ее, Нефедов стал спрашивать обо всем, что
было вокруг, хотя вчерашнего, сжигающего любопытства
он уже не чувствовал. Даже этот необыкновенный
насыщенный воздух не вызывал сегодня особого
восхищения. Мида с удовольствием отвечала на его
вопросы, и все было бы прекрасно, если бы уже около
лаборатории она не пообещала и завтра утром ждать его
здесь.
В «предбаннике» Нефедова встретили Юрий
Евдокимович и Толик. Старший восстановитель был в той
же желтой рубашке, что и накануне, а Толик во всем новом:
в светлых брюках, в новой тенниске с коротким рукавом. В
новом тут можно было ходить каждый день, хотя, как
заметил Нефедов и что пришлось ему по душе, у многих,
89
напротив, было пристрастие к поношенным и, видимо,
привычным вещам.
– Видели, видели твои беседы с прекрасной рыжей
нимфой, – вместо приветствия сказал Толик. – Ты делаешь
успехи. Сам-то еще не влюбился?
– О чем ты говоришь! – отмахнувшись, сказал Нефедов.
– Это теперь-то мне влюбляться? Теперь, когда я знаю, что
все равно когда-нибудь встречусь с женой?
– Ну, вот, – с притворным недоумением сказал Толик, – я
ему про влюбиться, а он мне про жену.
– О, да ты, оказывается, еще тот тип-то, – даже с
некоторым раздражением проговорил Нефедов.
– Ну, не надо, не надо, – тоже вспыхнул Толик. – Не
надо меня воспитывать. Подождем, что ты скажешь через
год, через десять, через пятьдесят лет…
Нефедов даже зажмурился от его слов.
– Ну, все достаточно, – пресек их перепалку старший
восстановитель, – чего это вы с самого утра?!
– Да, – спохватился Толик, – мне пора. Красивого вам
сегодня путешествия.
Ушел он несколько раздосадованный этим неловким
разговором.
– Да уж, совсем он у меня распустился, – с огорчением
сказал Юрий Евдокимович, – много баловали его в свое
время. Извини, пожалуйста.
– А, да ладно, чего там…
– А тебя видно, зацепили наши вчерашние просмотры?
– Еще бы, – ответил Нефедов, со вздохом опускаясь на
диван.
– Ну, ничего, сегодня развеешься, – пообещал старший
восстановитель. – Сегодня мы взглянем на места
расселения, которые мы готовим для восстановленных
людей. Возможно, эти наши достижения удивят тебя еще
больше… А чего это я все время говорю «мы», если мы
просто продолжаем вас?
90
Он дружески приобнял Василия Семеновича.
– А, можно я денька два посижу дома? – попросил
Нефедов. – Мне бы сначала привыкнуть к тому, что я уже
знаю. А то вся эта действительность уже начинает казаться
мне сплошным фантастическим сном.
Эта просьба меняла планы старшего восстановителя, и
он на минуту задумался.
– Что ж, резонно, – тем не менее, легко согласился он, –
спешить нам некуда. И еще ты, наверное, хочешь
посмотреть что-нибудь из прошлого?
– Если можно. Для ощущения реальности мне надо как-
то соединиться со своим временем. Но я не умею
обращаться с этим прибором, – сказал он, кивнув на УП,
который так и лежал на столике.
– Ничего сложного. Положи его перед собой и четко,
фиксировано задавай все, что тебе нужно. Захочешь
остановить, тоже четко и фиксировано подумай об этом. И
все.
Вышло так, что дома Василий Семенович просидел не
два дня, а целую неделю. Целую неделю он не подавал о
себе никаких признаков жизни. Восстановители его не
тревожили. Два разу ему звонила Мида, но, почувствовав в
его голосе полное равнодушие и нежелание говорить,
запальчиво заявила о своем разбитом сердце и решении
забыть о Нефедове навсегда.
В каких только временах, в каких точках цивилизации не
побывал Нефедов за эту неделю. Он был и в гуще древних
побоищ, и на каторгах, и на кораблях, открывающих новые
земли, и в древних храмах, и в жилищах гениев. Поначалу
он задавал точные события, время и место, а после ему
понравилось вызывать эти координаты наугад. В
некоторые времена он входил и дышал воздухом других
столетий. Лишь осязания не хватало до полной
материальности картин, до ощущения полного могущества
над реальным временем, по которому он путешествовал.
91
Единственно, на что он натыкался, гуляя в разных эпохах,
были стены и мебель собственной квартиры. Зато, когда он
вызывал жизнь, некогда шумевшую в этой квартире, то тут
обнаружилась одна невероятная особенность: простым
перемещением УПа иллюзорная картина комнаты легко
совмещалась с реальной. И тогда призраками оставались
только люди. Потрясающе больно было видеть и слышать,
как кричат его маленькие дети, как Сашенька кормит
грудью Сережку или несколькими годами позже Наташу,
видеть себя играющим с детьми или, напротив, не
замечающем их, когда они надоедали. Для детей и жены
существовал лишь тот он, который был в том времени, но
его нынешнего они, конечно, не видели. Иногда дети
влезали в то же кресло, где сидел он. Иногда в это кресло
садилась Сашенька и Нефедов, как бы сливаясь с женой,
переставал ее видеть. Тогда он пересаживался на другой
стул, чтобы видеть, как Сашенька, сидя в этом кресле, что-
нибудь штопает, читает книжку или смотрит телевизор, как
разговаривает с его собственной тенью. Но больше всего
ему нравилось сливаться с «тем» собой, чтобы видеть глаза
жены и детей, устремленные на него. Жаль только, что
долго продержаться в этом положение не удавалось: там
все шло по раз и навсегда установленному руслу, из
которого он просто выпадал. Жутковатым все это казалось
лишь вначале, а потом, напротив, жутковатым стало
исчезновение призраков, после отключения УПа, когда
Нефедов вновь обнаруживал себя в сорок четвертом веке,
видя из окна своей квартиры стремительные леттрамы в
небе города.
А еще Василию Семеновичу понравились путешествия
в разные волнующие моменты детства, когда он мог
видеть себя босым и таким маленьким, каким себя и не
помнил, видеть себя со стаканом парного Зорькиного
молока, видеть мать, которая колола лучины перед дверцей
печки, видеть отца, возвращающегося с работы с темными
92
от въевшегося мазута руками, видеть троих своих братьев и
двух сестренок. Многое, казалось, уже напрочь забытым,
но включалась конкретная картина, и Нефедов тут же
обнаруживал все это в собственной памяти. И все это было
93
бы потеряно, не случись воскрешения! Как же мало знал и
помнил он тогда собственную жизнь! Он любил музыку,
книги, живопись, но самым волнующим произведением
оказывалось для него собственное прошлое. Да и у кого
это не так?
И все же это была лишь информация, со своими
логическими законами. Чисто теоретически в ней можно
было изменить что угодно и тогда весь мощный
информационный материк, как бы «пересчитывался» по
новому варианту. Каких только поправок не вносил
Нефедов в прошлое, чтобы понять значимость того или
иного события, того или иного человека. Ради интереса он
убрал однажды из этой системы социалистическую
революцию семнадцатого года и в новом варианте
действительности не обнаружил вдруг ни себя, ни
Сашеньки, ни даже своих родителей. В новом варианте на
месте его города был совсем другой город, с другими
заводами, улицами и другим названием. Но этот вариант
был уже как-то не интересен…
Заглянул Нефедов и на рабочий канал своего
восстановления. И тут он был просто обескуражен. Его
жизнь для восстановителей, и впрямь, было лишь суммой
материала. Каждое его шевеление, жест отображались тут
массой цифр, графиков, демонстрируемых на
параллельных экранах. Тут же шли цифры,
характеризующие изменение различных его биологических
характеристик, химических показателей, счет количества
молекул, из которых он состоял в ту или иную секунду
жизни и прочее, прочее, прочее… В рамках рабочего канала
находился еще некий монологовый подканал, по которому
шел его воссозданный, постоянный внутренний монолог,
выражаемый словами, вереницей различных
представлений, цветов, запахов. Василий Семенович был
поражен тем, как точно соответствовало это тому, что и
впрямь происходит в голове… И тогда он отыскал время
94
молодости, время любовных интрижек, если не сказать о
них проще. Обнаруженное повергло его в отчаяние:
восстановители знали обо всех его мелких, иной раз не
особенно чистых, как ему казалось, мыслишках и
намерениях. Конечно, чего не бывает в молодости, но кто
же все это открывает?! А тут это мог узнать любой
любопытный. Знает это и Мида! «Я вас изучила…» И после
этого она называет его необыкновенным?! «Да кто же
позволил вам так вивисекировать мою жизнь!» –
оскорблено воскликнул Нефедов в адрес восстановителей,
однако, сразу и успокоился: да ведь не сделай они этого,
ему бы и раздражаться сейчас не пришлось.
15. ЧЕМОДАННОЕ НАСТРОЕНИЕ
Юрий Евдокимович появился, как они и условились, в
конце недельного затворничества Нефедова.
– Что-то помято выглядишь, – заметил он. – Мида
говорит, ты даже на зарядку перестал выбегать. Что, все
просмотры?
– Они…
– У нас к тебе дело. Не хочешь ли ты переселиться в
другое место?
– Давно пора, – согласился Василий Семенович. – Я же
мешаю вам здесь. Кстати, жилплощадь при переезде
можно и урезать.
– Зачем? Живи, как привык… Мы хотели переселить
тебя прямо сегодня.
– Но пусть все мои вещи сохранятся, – предупредил
Нефедов, не зная чего ожидать от такого кочевья.
– Это само собой.
– А на завтра можно отложить?
– Можно и на завтра, – пожав плечами, согласился
Юрий Евдокимович.
95
Как только он ушел, Нефедов бросился в квартиру,
схватил тряпку и ведро. Стыдно сказать, но за последнюю
неделю он даже пыль в квартире не протер. Конечно, все
эти шкафы будут ворочать какие-нибудь механические
помощники, но грязь-то увидят все.
С уборкой он закрутился часов до четырех и обедал
почти на ходу. Однако, уже все промыв и протерев,
обнаружил полную несуразность своей суеты. Ведь теперь
предстояло увязывать книги, рукописи, тряпки, так что
пыли и мусора из разных углов еще натрясется. В этот
день ему было не до телевизора, и не до УПа. Работал он
до той поры, пока город не погасил огни, пока на его
бытовую суету двадцатого века не взглянули все такие же
бесстрастные звезды вечного космоса. Уставший Нефедов
махнул рукой на эту бесконечную работу, охолонулся под
душем, доплелся до кровати и отключился.
Утром вместе с Толиком и Юрием Евдокимовичем в
«предбанник» пришли двое подтянутых мускулистых ребят
в голубых брюках и рубашках с «родинками»-
переводчиками в ушах. Здороваясь с ними и чувствуя их
жесткие ладони, видя мускулы под короткими рукавами
рубашек, Нефедов подумал, что он ошибся, ожидая
роботов. Решив, что тянуть с канительным делом нечего,
тем более что последние узлы были довязаны с утра, он,
как хозяин, предложил начинать.
– Проходите, пожалуйста, – пригласил он, распахивая
дверь.
– Зачем? – с недоумением спросил один из помощников
с усами Ивана Поддубного, – давайте сразу за дело.
– А почему бы и нет? – сказал другой культурист. –
Любопытно взглянуть на берлогу человека двадцатого
века.
Восстановители с помощниками вошли в квартиру и
запутались в узлах у двери. Усатый культурист постучал
костяшками пальцев по колоде.
96
– О-го-го, настоящее дерево, – определил он. – Все-таки
была в этом своя прелесть…
– А что это ты тут нагромоздил? – спросил старший
восстановитель. – Зачем?
– Так переезжаем же, – растерянно напомнил Нефедов.
– Умотался вчера. Не зря говорят, что один переезд равен
трем пожарам.
– Ах, так, вот почему ты отложил переезд, – догадался
Юрий Евдокимович, сдержанно улыбнувшись. – Прости,
что я не предупредил… Но я и не подумал… Твое
переселение будет совсем иным.
Все вернулись в «предбанник». Ребята в голубом, как
оказалось, техники, раскрыли одну из стен, впустили
какой-то сложный агрегат и принялись готовить его к
включению.
– Приступайте, – распорядился старший
восстановитель, когда усатый сделал условный знак.
Агрегат включили и тут же квартира Нефедова начала
становиться все прозрачней и прозрачней. Она просто
таяла на глазах! Нефедов даже невольно шагнул вперед, но
Юрий Евдокимович даже более цепко, чем достаточно
ухватил за локоть.
– Сейчас туда лучше не соваться, – сказал он, –
рассеешься вместе со шкафами и стульями…
У Нефедова заныла душа: понятно, что потом эту
квартиру восстановят в другом месте, но ее, как некую
стабильную категорию, не хотелось терять даже временно.
Техники внимательно следили за приборами,
перекидываясь репликами об изменении каких-то
характеристиках плотности, хотя контуры квартиры
оставались прежними. Все это происходило в полной
тишине, в которой вдруг возник шум льющейся воды.
Василий Семенович не поверил в воду, решив, что это
какой-то специфический шум. Потом агрегат был
отключен, и квартира тоже выключилась, словно свет в
97
комнате. Осталось лишь пустое пеналообразное
пространство с такими же, как и в «предбаннике» белыми
стенами. Со стен в нескольких местах свисали провода, из
трубы текла вода. Толик прошел в пенал по натекшей луже
и закрыл какой-то невидимый кран.
Нефедов неприкаянно смотрел в эту безликую пустоту.
Такую же белую пустоту чувствовал он и в себе. Ему и
впрямь показалось, что вместе с квартирой распылилось и
все его прошлое. Беспомощная, отвязанная душа начала,
как льдинка, рассасываться временной бездной в две
тысячи триста семьдесят лет.
– А теперь, Василий Семенович, такой вопрос, – вернул
его к действительности старший восстановитель, – какую
квартиру соорудить тебе на новом месте? Ту, что была
вначале или ту, у порога которой стоят чемоданы?
Ох, уж лучше б не напоминал он про эти чемоданы, не
заставлял краснеть! Да, чемоданы придется снова
распаковывать, узлы развязывать… Но в этой квартире на
столике остался УП, без которого он уже не мог
обходиться. Не просить же у них новый. Значит, лучше
было вернуть эту квартиру.
Было решено, что Толик, с техниками и оборудованием
отправятся на новое место по подземному каналу, а Юрий
Евдокимович и Нефедов прогуляются пешком, чтобы
потом новоселу было легче ориентироваться.
– Вообще-то все грузовые перевозки происходят у нас
автоматически, – пояснил старший восстановитель, когда
перед ними закрылась дверь лифта, – но наше
оборудование настолько уникально и чувствительно, что
лучше его сопроводить. Неудобство состоит еще и в том,
что на новое место приходится перевозить специальные,
тяжелые и довольно-таки пузатые баки.
– Баки? – удивился Нефедов – А баки зачем?
– В них специальное вещество, из которого можно
изготовить практически все. Очень условно, конечно, мы
98
называем его «материей». Но, повторяю, очень условно,
потому что там находился лишь физическая часть
материи, но полная ее многомерность нам еще не по плечу.
Трудно сказать, сумеем ли мы вообще когда-нибудь вот так
же держать в баке материю со всей ее многомерностью. Ну,
а в данном случае, в этих баках находится все твое
жилище.
Василий Семенович уже устал всему удивляться и
старался лишь достаточно ровно воспринимать все, что
ему говорилось. Потом, подчиняясь ритму прогулки, они
говорил обо всем сразу. Старший восстановитель рассказал
и об этих друзьях-техниках, которые и в самом деле
увлекались силовой подготовкой, за что в лаборатории их
иронично окрестили «гренадерами».
Проведя неделю без движения взаперти, Нефедов не мог
надышаться свежим воздухом, тем более что в городе, в
отличие от его квартиры, пыли не было. По пути им
пришлось пересечь обширный парк. На ветках высоких,
диких деревьев, странно уживающихся с грушами,
яблонями, персиками, абрикосами и другими фруктовыми
деревьями мелькали белки и еще какие-то зверьки,
которых Нефедов попросту не знал. Но дело было не
только в этих зверьках. Василий Семенович снова
усомнился, что он в своем городе, раньше в этом климате
никакие там персики расти не могли. Но, тут, видимо,
опять же были какие-то новые устойчивые сорта, о
которых раньше и мечтать было нельзя.
– У тебя комар на щеке, – сказал Юрий Евдокимович, –
ох, и насосался уже…
Нефедов шлепнул по щеке и взглянул на пальцы.
Непонятно, что обрадовало его: то ли капелька
собственной крови, то ли комар, как доказательство
полноты мира со всеми его комарами и прочими
букашками. Как здорово, что основная среда человеческого
обитания оставалась неприкосновенной. Как знать, какие
99
сложные заводы и энергостанции напрягались в глубинах
планеты, как знать, что творилось в глубинах океана,
трудно было вообразить, что понастроили они в космосе,
но в ядре повседневности, как и тысячи лет назад гудели
комары, волновало хвоей и яблоневым цветом. И, без
сомнения, именно это оставалось для людей эталоном,
когда они обживались в океане и вне Земли.
– Удивительно, что у вас остались комары… Ведь вы
могли бы легко их уничтожить…
– Не мы их придумывали, не нам их уничтожать, –
ответил старший восстановитель. – Тем более, что комары
нам не мешают. Они ведь существуют только в природе. А
наши жилища устроены так, что комары и мухи в них не
залетают. К тому же, комаров сейчас не так уж много…
– Что же ты можешь назвать их точную численность? –
с иронией спросил Василий Семенович.
– Нет, их численность на сегодняшний день нам вряд ли
известна. Или известно с большой погрешностью, а это,
согласитесь, не знание. А вот сколько их было в твое время
можно установить почти без погрешности.
Нефедов не нашелся что на это и ответить.
На одной из полян парка бродила лосиха с лосенком, а в
зеркальном эллипсовидном озере плавали лебеди и дикие
гуси. Умиротворенный Нефедов не мог не замедлиться и в
том и в другом месте.
– Ребята уже все закончили, и ждут нас, – поторопил его
старший восстановитель, неизвестно как получивший это
сообщение.
– Перекочевываю, называется, – усмехнувшись, сказал
Нефедов, отрываясь от зрелища плавающих птиц, – в наше
время побегал бы… А ведь при помощи вашей аппаратуры
можно, наверное, не только восстанавливать, но и
производить новое: продукты, например. Зачем сеять,
поливать, убирать…
100
– Но природа делает все это с большим удовольствием и
умением, – ответил Юрий Евдокимович. – К тому же,
машине все равно потребовались бы те же материалы, что
и природе. Увы, чудес на свете нет: ничто не берется из
ниоткуда и не исчезает никуда. Заметь, что это очень
хороший закон, который ты подтверждаешь самим фактом
своего существования.
16. ГДЕ ВЗЯТЬ ТОПОР?
Наконец, подойдя к одному причудливому зданию, они
поднялись в лифте до широкой, очень светлой площадки
величиной с целую комнату. Толик с помощниками и
впрямь поджидали их здесь, загнав агрегат в грузовой
лифт и уже приготовив его для отправки.
Юрий Евдокимович дал им «добро». Толик с
«гренадерами» вошли в лифт, прощально помахали, и
дверь сомкнулась.
– Что ж, угадай, которая из этих квартир твоя, – разведя
руками, предложил Юрий Евдокимович. – Твоя дверь
откроется сама, потому что запрограммирована на твой
биологический код и на коды нас: восстановителей. Хотя,
если ты против, мы оставим только твой.
– Да ладно, – отмахнулся Нефедов, – чего мне от вас
скрывать…
Он подошел к ближней из трех дверей и сразу угадал:
дверь распахнулась. В этом «предбаннике» были те же
разноцветные прямоугольники на стенах, те же диван и
столик, но только стены и мебель были чуть желтоватыми,
украшенными редким горошком салатного цвета.
– Могу сказать только одно, – заключил Юрий
Евдокимович и сам удивленный этой новизной, – если
Толик выбрал такую расцветку, то это, наверняка, модно.
Наверняка, по его соображениям, это имеет и какое-нибудь
психологическое значение. В этом деле он светлейшая
101
голова… Ах, смотри-ка, что они придумали. Ну, это уж