– У тебя чувство нереальности, – добавил Виктор, – а
для нас факт существования человека из прошлого уже
норма. Мы к этому так долго шли, что привыкли.
– Я еще вот о чем хотел спросить, – робко произнес
Нефедов, – моя жена, понимаете…
Он замолчал, подыскивая слова, чтобы удобнее
изложить просьбу.
62
– Мы понимаем твои чувства, – вздохнув, сказал Юрий
Евдокимович, – но, видишь ли, твоим воскрешением мы
занимались более пятидесяти лет. Вот почему, кстати, мы
не можем так просто отвернуться от тебя. Внешне мы
встретили тебя очень сдержанно, но на самом-то деле, от
того, что ты вот так просто можешь заварить свой чай,
спать, думать о чем-то своем, выбегать на зарядку, от того,
что ты сейчас такой, каким в точности был когда-то, и в
том числе, вот с этой печалью по жене, – от всего этого по
нашей цивилизации идет гул ликования. Причем, знаешь
ли, такой сдержанный, осторожный гул: твое
восстановление настолько крупная удача, что все бояться,
как говорили у вас, сглазить. И теперь дальнейший этап
нашей программы – это восстановление сразу крупного
человеческого массива, на что мы и должны направить все
свои силы. А восстанови мы, опять же через пятьдесят лет
твою жену, то вам станет не хватать ваших детей. Так что
это не выход…
– Ну, все, все, – сказал Нефедов, – я все понял.
Простите, что заговорил об этом.
– Тут вот еще что, – продолжил Виктор, – чтобы уж ты
понял все до конца. Мы с Юрием Евдокимовичем
принадлежим поколению, которое первым получило
бессмертие. Все, кто жил до нас, умерли, прожив до ста
пятидесяти – двухсот лет. Это были наши отцы. Может
быть, поэтому все восстановители, как говорится, родом из
нашего поколения. Конечно же, нам хотелось бы вернуть в
первую очередь своих отцов, которые для нас уже, как бы
растаяли в дымке времени, но теория доказывает, что
людей нужно восстанавливать крупными, неразрывными
массивами. С тобой же – это особый, экспериментальный,
случай.
– Да ладно тебе, не обижайся, – сказал Юрий
Евдокимович, приобняв Нефедова за плечи, – прости, что
мы сразу тебе всего не объяснили.
63
– Давайте-ка перейдем к вещам более реальным, –
предложил Виктор. – Нужно устранить твои сложности с
языком. Толик, подай…
Толик вынул из кармана коричневую, бархатистую на
вид коробочку и передал Виктору. Тот осторожно подцепил
из нее на палец какую-то маленькую черную точку.
– Это переводчик, – пояснил Виктор, – прилепи его
внутрь ушной раковины. Выглядит он как маленькая
родинка. Этот компьютер будет переводить слова, которых
нет в твоем словарном запасе. Он, кстати, переводит и с
иностранных языков.
– А у нас пророчили, что языки и нации перемешаются.
– Пожалуй, это было самой великой чепухой, – сказал
Виктор, прилепляя «родинку». – Так удобно? Зачем же их
перемешивать? Перемешивать, значит, уничтожать самое
уникальное и тонкое, что не укладывается в общие рамки.
Позже мы возродим и все исчезнувшие языки. Вместе с
людьми, разумеется. Пустот не должно быть ни в одной
сфере. Пусть существует все, что может существовать
безвредно. Хотя полезно и вредное сохранить. Почти
каждый у нас владеет десятью-пятнадцатью языками,
многие знают древнейшие языки, ну это так без помощи
«родинок». Изучение научных работ или чтение
литературных произведений в переводах – это признак
крайнего дилетантизма, бескультурья. Многие, особенно
те, кто относится к славянской ветви, знают «Слово о
полку Игореве» и многие другие памятники этого пласта,
которые были утрачены в ваше время, на языке оригинала.
Многие, так же на языке оригиналов, знают и «Библию», и
«Коран». Ну, а нюансы языков, относящиеся к каким-то
переходным фазам, скажем, языка твоего двадцатого века,
знают только специалисты. А твой язык, чего доброго, так,
кроме нас троих, больше никто и не знает.
– Мида знает, – сказал Нефедов, – и, кстати, очень
хорошо о нем отзывается.
64
– Какая Мида? – удивился Юрий Евдокимович.
– Да из четвертой техгруппы, веснушчатая такая, –
подсказал Толик, – сегодня они на зарядке познакомились.
– Она знает твой язык? – удивился Юрий Евдокимович,
– Любопытно. Их задача не требовала этого. Вот
молодчина…
Минут через десять завтрак был окончен.
– Ну, все, спасибо за чай, – сказал Юрий Евдокимович,
отставляя пустую чашку. – Чай был прекрасен. Хотя, отчего
у него какой-то странный привкус?
– Так вода-то с хлоркой.
– С хлоркой? Н-да… Тебе это тоже не нравится?
– А вам как? Понравилось?
– Все ясно, эту излишнюю точность восстановления
лучше устранить… Толик…
– Я уловил, – сказал Толик.
– А вообще-то, – уже поднимаясь из-за стола, заключил
Юрий Евдокимович, – в такой квартире и для нас есть что-
то уютное.
Все поднялись, повернулись, чтобы выйти из кухни и
здесь, неожиданно вздрогнул и мягко заработал
холодильник. Восстановители замерли на месте. Нефедов
видел лишь лицо Толика и был потрясен тем, что его лицо
вдруг побледнело.
– Что это? – спросил Виктор, – повернув к Василию
Семеновичу такое же испуганное лицо.
– Как что? – в свою очередь удивился Нефедов. –
Обычный холодильник. Вы что не знаете?
– Знаем, – сказал старший восстановитель, – знаем и то,
что он должен охлаждать и даже замораживать продукты.
У нас такого оборудования нет, потому что мы продукты не
храним. Но что это с ним? Это не опасно?
Василий Семенович не знал что делать – засмеяться над
ними или что? И это специалисты по двадцатому веку!
65
– Ничего с ним не происходит. Он так и работает. Это
нормально. У некоторых так он вообще ходуном ходит…
Их конфуз было даже неприятно видеть. Покраснев, они
прятали глаза не только от него, но и друг от друга.
– Ну, вот, – пробормотал Виктор, – как я и говорил,
предметы восстанавливаем, а в деле их не видим.
Понимаешь, дружище, – наконец, повернувшись к
Нефедову, с неловкостью продолжил он, – теперь все
оборудование бесшумно. Бывает, что некоторой
действующей аппаратуре, чтобы отличать ее от
недействующей, мы специально придаем какой-нибудь
приятный звуковой тон. Ну, а вот это… Это явный признак
близкой серьезной аварии.
– Да нет, все нормально, – заверил Нефедов.
Виктор и Юрий Евдокимович вышли в коридор, и
Нефедов услышал, как Виктор начла объяснять своему
шефу другому устройство холодильника и принцип, по
которому он работает. Объясняя, он все время делал паузы,
вспоминая необходимые термины, для описания принципа
действия электродвигателя.
– У нас ведь теперь все иначе, – сказал Толик Нефедову,
– у нас давно уже нет ни паровых двигателей, ни
двигателей внутреннего сгорания, ни реактивных
двигателей, ни электродвигателей.
– Но что же у вас тогда есть? – даже с некоторой обидой
удивился Василий Семенович.
– Да много чего, – сказал Толик, он, видимо, хотел
добавить что-то по поводу двигателей, от которых они
давным-давно отказались, но побоялся еще больше
обидеть Нефедова, и смолчал.
Уже на пороге он остановился и беспокойно оглянулся в
комнату.
– Так он что, так и будет работать?
– Да не беспокойся ты, – сказал Василий Семенович, –
он годами так молотит. Я ж говорю, все нормально.
66
– Ну, хорошо, – согласился Толик, – надо предупредить
ребят в лаборатории, – обратился он уже к остальным
восстановителям, поджидающим их в предбаннике, –
чтобы они не волновались, если вдруг обнаружат или уже
обнаружили
какой-то
неизвестный
объект
электромагнитного излучения. Хотя… – вдруг
улыбнувшись, сказал он, в предвкушении розыгрыша
потер ладони, – ничего не нужно говорить. Сейчас я
загадаю им загадку. Ввек не разгадают.
– Снова шуточки, – неодобрительно пробормотал его
отец.
– А что? Я ничего? – сказал Толик, тут же приняв
совершенно невинный вид.
«Вот так-так, – подумал Нефедов, – а я ведь им тут
мешаю. И угораздило меня с этим холодильником».
– Давайте, я вернусь и выключу, – предложил Василий
Семенович.
– Да ты что! Ни в коем случае! – сказал Толик и даже
схватил его за плечи, направляя к лифту. – Подумаешь
холодильник. Пусть себе работает…
10. ЭНЕРГОВОЛНА
Толик и Виктор остались в лаборатории, а Василий
Семенович и старший восстановитель спустились вниз.
Теперь все реплики прохожих на улице были Нефедову
понятны. Переводчик, работал так, что все вполне
синхронно и даже тем же тоном говорили на его языке.
– Откуда же этот переводчик питается? –
поинтересовался он.
– Из воздуха, – просто сообщил Юрий Евдокимович и
засмеялся над недоверчивым выражением на лице
Нефедова. – Теперь уж я буду тебя удивлять. Ну, надо же…
– сказал он, снова со вздохом, вспомнив конфуз в квартире.
– Твои современники сказали бы про нас, что мы
67
опозорились. Так оно и есть. Ну, да что ж, теперь… Так
вот о питании. Все от светильников до леттрамов и
каботажных космокораблей питается сейчас как бы из
воздуха. Вы такой энергии не знали. Ее можно представить
в виде некой эфирной радиоволны, только это энерговолна.
Она была не изобретена, а открыта, потому что
существовала всегда. Сейчас появились догадки, что она
обладает некими фиксационными свойствами и на ней
(даже без всяких наших восстановительных усилий) уже
записано все, как ты говорил, с точностью паутинки и
листка. Кстати, если это подтвердится, и мы найдем ключ к
прочтению этой записи, то процесс восстановления может
ускориться. Хотя необходимости в этом нет: все равно
земель обитания у нас еще мало. Да и с готовыми землями
еще не все гладко. Тридцать с лишним лет назад у нас была
великая катастрофа: погибло все население планеты Гея.
Но об этом потом. А что касается энерговолны, то, по всей
видимости, она подзаряжается Солнцем. Ну, а мы
научились подпитывать ее при помощи атомных
энергостанций, молний и прочих источников.
– Но она не опасна? – спросил Нефедов. – Стукнуть от
нее не может?
– Может, но через какой-либо преобразователь-
потребитель. Через тот же светильник, например.
Потребители легко настраиваются на энерговолну, а для
живого она не заметна, потому что по своей природе не
похожа даже на радиоволну и находится, можно сказать, в
другом измерении. О том, что пространство куда сложнее,
чем предполагалось, я уже говорил. Лет триста назад у нас
был открыт и своеобразный телепатический канал,
который легко проводит любые послания. Правда, как я
уже говорил, пользование телепатией, особенно для
считывания мыслей аморально, и этим почти никто не
пользуется. УП для передачи информации куда
эффективней. Он, кстати, тоже питается от энерговолны.
68
День был жаркий, и от влаги после дождя, долго
сохраняющейся в бурной зелени, парило.
– Давай-ка, попьем, – предложил Юрий Евдокимович,
когда они проходили мимо яркого автомата с тремя
десятками кнопок с символами различных ягод и фруктов.
Сам он выбрал себе сок какого-то экзотического фрукта,
а Нефедов, не желая рисковать, выбрал яблочный сок.
– А что это у вас бесплатно? – спросил он.
Юрий Евдокимович склонился было над стаканом,
поданным ему автоматом, но остановился и некоторое
время недоуменно смотрел на Нефедова. Василий
Семенович, глядя на изумленного гида, на его нос с
мелкими капельками испарины, уже понял неуместность
вопроса и засмеялся над его замешательством.
– Ну, конечно, бесплатно, – отпив глоток и сообразив,
наконец, о чем вопрос, ответил Юрий Евдокимович.
– Так у вас что, коммунизм, да?
– Да нет, коммунизм-то, кажется, уже прошел, –
неуверенно ответил Юрий Евдокимович. – Надо Толика
спросить, он лучше знает. А, кстати, и в самом деле, что у
нас сейчас? Наверное, ничего нет. У нас же везде одно и то
же: сравнивать не с чем. Это вы были сильны в
определении строя. И слова «строй» у нас в том, вашем
значении, нет. Ну, вот когда все имеют все – это что?
– Коммунизм, конечно, – сказал Нефедов, даже чуть
обиженный за свое время.
– Короче, тут я тебе не помощник, – сказал Юрий
Евдокимович. – Слышал, правда, как-то мельком мысль,
что, коммунизм, мол, был бы не плох, если бы его не
строили специально. Что, в этом специальном усилии была
одна из великих трагедий истории… Да ты не сердись, я,
конечно, специалист по двадцатому веку, но в иной сфере и
такими тонкостями не интересовался. Ну, что? Еще по
стакану?
69
Сок, выпитый Нефедовым, был какого-то изысканного
вкуса, если изысканным может быть просто яблочный сок.
Видимо, это были яблоки неизвестного, ароматического
сорта. Нефедов был бы не прочь и повторить, но из
гордости и некоторой обиды отказался.
Прошагав метров сто, они вошли внутрь оранжевого
сооружения, распахнувшего перед ними двери. Здесь были
только лифты. Юрий Евдокимович объяснил, что это вход
не только в один из филиалов банка памяти, но и на
фабрики, заводы, энергостанции, находящиеся куда глубже.
Все эти предприятия работают в автоматическом режиме, и
люди опускаются туда лишь в особо сложных случаях.
– Глубже всего у нас атомные станции, – сказал он. –
Когда-то от атомной энергии пытались отказаться, но
потом был найден безопасный способ переработки
атомного топлива, очень условно называемый «холодной
возгонкой».
Столбик указателей в этом лифте располагался в
несколько рядов. Юрий Евдокимович прикоснулся к
указателю, расположенному примерно в конце первого
столбика, пояснив, что им надо опуститься на девятьсот
восемьдесят метров. Пока Нефедов пытался вообразить
эти метры, мысленно ставя на попа почти километровое
расстояние, двери лифта перед ними открылись, и они
вышли в ярко освещенный зал, от которого лучами в
разные стороны уходили коридоры. Около лифтов стояли
маленькие автобусики, но опустившимся было недалеко, и
они решили пройтись. Свет от невидимых источников
сопровождал их по коридору, загораясь впереди и, потухая
сзади, причем, стоило им посмотреть далеко вперед или
оглянуться, свет появлялся и там. Для его включения
хватало усилия взгляда. В стенах коридора встречались
высокие двери с какими-то обозначениями.
– Здесь всюду элементы банка памяти, – пояснил Юрий
Евдокимович, – но сначала навестим наших ребят из
70
технической группы, которые тоже корпели над твоим
воскрешением. Вообще они работают наверху, но сегодня
у них тут что-то вроде профилактического осмотра. Когда
они узнали, что мы придем сюда, то попросили о встрече.
Так что подтянись.
11. МИЛЛИОНЫ НЕВИДИМЫХ
В подземной лаборатории было девять сотрудников,
одетых в свежие оранжевые комбинезоны, которые,
казалось, уже из-за самого цвета должны были пахнуть
апельсинами. Они сразу же обступили Нефедова, и букет
благоухающих роз преподнесла ему взволнованная Мида.
– Молодцы, молодцы, – похвалил их старший
восстановитель, – мы-то встретили его куда суше.
Было много смеха и шуток. Василия Семеновича
обнимали, шутливо дотрагивались до него, делая вид, что
не до конца верят в его реальность. Никакого языкового
барьера тут не было, потому что все они были заранее
вооружены переводчиками-«родинками». Нефедову было
неловко оттого, что лично его-то заслуги в успехе этого
эксперимента не было: он сам по себе был этим успехом.
Мида не сводила с него глаз, и Нефедов волей-неволей
убеждался, что намеки Толика о ее влюбленности были,
кажется, не безосновательны. Только этого ему тут не
хватало.
Когда визит был закончен, они с Юрием
Евдокимовичем вышли в коридор.
– А теперь о главном, – с торжественным волнением
заговорил старший восстановитель.
Войдя в следующие двери, они оказались в объемном
зале, похожем на заводской цех, все пространство которого
было заставлено кристаллическими гранеными колоннами.
Колонны переливались радужными бликами и были
испещрены мельчайшими трещинками– Волосками.
71
– Во! – сам же и восхитился Юрий Евдокимович. –
Сокровищница! Подземное царство!
Они устроились на мягком диване около двери.
– Итак, – воодушевлено, словно перед чтением поэмы,
продолжил старший восстановитель, – структура банка
такова: одна такая колонна, или по-нашему просто «столб»,
содержит информацию, равную, примерно, всему
напечатанному в двадцатом веке. Я имею в виду все книги,
газеты, рукописи и вообще все, что было на бумаге на
языках народов всего мира. Таких столбов в этом зале
девяносто штук. Этот филиал состоит из ста пятидесяти
таких залов. А всего на Земле более сотни таких,
связанных в единую систему, филиалов. И в этом мозге
все, все, все созданное до нас: художественные
произведения, научные разработки, вся историческая
информация и самое главное, в нем почти полная
информация о каждом человеке, когда-либо жившем на
планете. Нам необходимо, чтобы каждый человек был
восстановлен вначале полностью, но без материального
воплощения. Теперь одно уточнение. До сих пор под
полным человечеством мы подразумевали лишь тех, кто
жили и живут. И это не верно. Веками о родившемся
говорят, что ему выпал шанс из миллионов, что, мол,
вместо него мог бы родиться кто-нибудь другой. Так вот в
полном человечестве должны присутствовать и все те
миллионы, которые могли бы родиться. Человечество
должно быть воплощено во всей его полноте, какая
определена ему природой, со стопроцентным составом
всех генетических вариантов. Примерно двести лет тому
назад нам теоретически удалось создать полную
генетическую решетку всего возможного человечества.
Когда мы разместили в этой сетке (чисто теоретически,
конечно) людей, которые уже живут и жили, то оказалось,
что они удаленны друг от друга, примерно так же, звезды
на небе. Однако же, эта решетка позволила нам понять
72
каких именно людей, с какими генетическими «лицами» не
достает в человечестве. Говорят, что лишь сам Создатель
знает полное число человечества, но теперь оно известно и
нам. Число это поистине астрономическое. Но почему
волей случая кто-то живет, а кто-то остается
нереализованным? Один из наших философов сказал, что
человечество – это Человек, распластанный на
тысячелетиях. Пока что большинство его клеток мертвы,
но когда все они будут оживлены, то тогда Человек
поднимется, что и ознаменует новое состояние
человечества: Человек Идущий.
– А куда идущий?
– В глубины космоса, конечно. Десятки наших
миллионных космогородов в окрестностях Земли, десяток
искусственных планет – это пока лишь робкие шажки.
Главный признак цивилизации – это плотность
общечеловеческого организма, полнота освоенности всех
сфер жизни и всех структур пространства. Когда не станет
пустот, тогда человечество превратиться в единый
творческий мозг. И у этого мозга, представь себе,
возможно единое, цельное самоосознание, такое же «Я»,
какое может быть у отдельного человека. И сила этого
мозга будет колоссальной! Это будет то, что можно будет
назвать «мозгом космоса». В твое время философы
утверждали, что на Земле не исчезает ничто: ни
мельчайшее дело, ни взгляд, ни поступок, ни мысль. Но
это было скорее декларацией, предположением, чем
истиной, потому что у вас-то все исчезало. А исчезало,
потому что в твоем времени не находилось всеобщей связи
всего со всем: одного дела с делом другого, слова одного
человека со словом другого. В новом состоянии
человечества будут задействованы все способности и
таланты каждого. Какой мощный нереализованный
творческий и духовный потенциал исчез с ушедшими!
Вспомни-ка безликие массы рабов, массы крестьян, массы
73
солдат… Неужели их природная данность могла
реализоваться лишь их примитивным ремеслом? А залежи
миллионов ущербных, недоразвитых, олигофренов? Эти
люди не реализовались лишь в силу каких-то мелких
аномалий.
Глядя на эти столпы с массой знаний, Нефедов отвлекся,
вспомнив вдруг одно свое прежнее недоумение. Прежде,
слыша о каких-нибудь тонких и сложных науках, вроде
реставрации древних языков, он недоумевал – зачем все это
нужно? И вот, оказывается, после всех его недоумений
люди еще сотни и тысячи лет изучали и реставрировали и
эти языки, и еще многое другое, чтобы слить потом все это
с цельным единым знанием о человечестве.
– Да, да, – сказал он, возвращаясь к теме, – такое число
воскрешенных и просто вытащенных из небытия даже
представить нельзя.
– Ну и что? А число десять ты представляешь? Ты
видишь его внутренним взглядом?
– Вижу.
– А миллион?
– Пожалуй, нет. . Это уже как облако.
– А между тем, уже в твое время жили миллиарды
людей. Ты и тогда не представлял, сколько это есть. Так
почему же нас должна смущать невоображаемость цифр?
Всех когда-либо живших мы восстановим, а остальных,
заполняющих все генетические варианты, мы должны
будем просто по-человечески родить, чтобы им был придан
конкретный облик. О месте можно не беспокоиться,
потому что пространство и впрямь бесконечно. А вот
рожать-то стали совсем редко. Ты заметил как мало на
улице детей? Знаешь, как бывает: говорим, говорим, а как
до дела, так и в кусты. – Юрий Евдокимович засмеялся
неловкой двусмысленности фразы и продолжил. – Увы,
эгоизм, эгоизм… Если у тебя складывается розовое
представление о нашей цивилизации, то ты ошибаешься. У
74
нас есть и убийцы, и самоубийцы. Конечно, все это бывает
редко и в основном по несчастью. На преступления у нас
идут лишь тот, кто иного выхода просто не видит, кто уже
по какой-то причине не может с собой совладать, кто не
может не пойти на это, зная, что преступление тут же
раскроется, ведь в нашей действительности все очень
плотно увязано одно с другим. Бывает, что сейчас гибнут
от любви и ревности.
– Все это, конечно, не то, – сказал Нефедов, – с нашим
временем это не сравнить. То-то и интересно, как же после
воскрешения уживутся грабители и ограбленные, убийцы и
убитые?
– Бессмертие помирит всех. Вечность и ненависть –
понятия несовместимые. Бессмертие вообще меняет
взгляды на многое. Ну вот, например, что такое память о
себе? Память нужна смертным, когда они хотят что-нибудь
оставить о себе или помнить о ком-то. А если все
бессмертны? Если реально существуешь и ты, и те о ком
ты хотел бы помнить? Зачем их помнить, если они есть? И
если любой эпизод прошлого тебе куда достоверней
воспроизведет не память, а тот же наш примитивный УП
или нечто другое, что будет изобретено после УПа?
– Н-да, – только и протянул Василий Семенович. – А как
вы все-таки поступаете с убийцам?
– Лечим. Ведь это же патология. Но об этом мы можем
поговорить и на солнышке. А здесь мы не за тем. – Юрий
Евдокимович снова начал загораться. – Не буду
рассказывать, как мы крупицу по крупице копим прошлое,
просто покажу, что из этого выходит. В твое время этот
банк памяти могли бы назвать машиной времени, ведь она
легко перенесет тебя в любой день прошлого.
12. ПРОГУЛКА У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ
75
С помощью УПа, как пояснил Юрий Евдокимович,
можно вызывать любые картины, находясь где угодно, и
что здесь он демонстрирует их лишь для того, что бы чисто
наглядней продемонстрировать связь этих картин с их
источником, то есть, это все равно, если бы он включил
радиоприемник, находясь рядом с радиопередатчиком.
– Какое время ты хотел бы увидеть? – спросил старший
восстановитель, – задай параметры.
– Ну, хорошо, – сказал Василий Семенович, прикрыв
глаза, чтобы сосредоточиться, – пусть будет одна тысяча
девятьсот семьдесят седьмой год… четырнадцатое января,
скажем… пять часов вечера… Москва… сквер у памятника
Пушкину.
– Подожди, – сказал Юрий Евдокимович, положив УП
перед собой на столик, – я сейчас лишь мысленно повторю
это про себя… Что ж, пожалуйста…
Будь возникшее перед Нефедовым так же фантастично,
как картина, виденная утром в «предбаннике», то это
потрясло бы его не так, чем та совершенно обыденная
панорама, когда сквозь потолок и километровую толщу
земли прорвалось седое, зимнее небо и они оба, сидящие
на диване, оказались перед памятником Пушкину. Мимо
них по распичканному снегу шли люди, словно из воздуха
возникающие по мере приближения к их сектору и так же
медленно растворяющиеся дальше. Недалеко от
памятника, сидели ребята с букетиками в блестящих
бумажках, на другой скамейке уж как-то намеренно напоказ
курили девушки. Потрясенный Нефедов не находил слов
для выражения нахлынувшего, а на лице Юрий
Евдокимовича было недоумение.
– Ах, да! – спохватившись, воскликнул он. – Звук!
Эффект был похож на внезапное распахивание окна во
всю величину сектора в сто восемьдесят градусов. До
этого все происходящее было только зримо, и вдруг
широкой волной плеснул гул улицы: реплики людей, шум
76
«Жигулей», грузовиков, мощных рефрижераторов с
надписью «молоко» на белых, боках забрызганных грязью
провинциального Подмосковья. Но и это было не все:
наблюдателей обдало бензинной атмосферой и запахом
волглого воздуха вялой московской зимы.
– Все это не заснято и не срежиссировано, – сказал
Юрий Евдокимович, – это даже не документ – это
реальность тех минут и того места. Нам известно почти все
и об этой минуте, и обо всех людях, которых ты видишь
там лишь мелькнувшими прохожими. Конечно, от них уже
давным-давно не осталось и следа, не осталось и всех
забот, написанных на их лицах, но для нас все это словно
бы реально. Кстати, можешь пройтись там, если хочешь.
Нефедов поднялся и ступил в сектор. Снег шуршал под
ногами прохожих, но своими ногами он, ясно видя снег,
ощущал все же твердый, мраморный пол зала. Все
видимое им, нельзя было назвать даже объемным, потому
что оно было более чем объемно. Предметность
окружающего была такова, что, оглянувшись, Нефедов
даже не увидел за прохожими сидящего на диване
старшего восстановителя. Огорошенный этим фокусом,
Василий Семенович некоторое время простоял, уставясь в
сторону дивана. Недоумение добавилось еще и от легкого
пара, вылетающего изо рта и от того, что в своей летней
рубашке он начал застывать на холодной улице. Тут он
должен был отскочить в сторону, чтобы пропустить
студента с дипломатом, бежавшего прямо на него.
– Да ты можешь не отпрыгивать, – невольно
засмеявшись над его финтом, сказал Юрий Евдокимович,
который, поднявшись на ноги, уже высматривал его поверх
голов прохожих, – пока это лишь призраки.
Василий Семенович тут же намеренно заслонил путь
мужчине плотного сложения и тот вместо того, чтобы
сбить его с ног, словно прошел насквозь. Обернувшись,
Василий Семенович увидел уже удаляющуюся спину
77
прохожего. Переведя дух от неожиданного эффекта,
Нефедов захотел пройти до входа в метро.
– Стоп, стоп! – тут же предупредил Юрий Евдокимович.
– туда не ходи.
Но этот запрет вдруг подстегнул Василия Семеновича –
ага, возможно, там-то и осталось что-то, неподвластное их
восстановлению. Он ускорил шаг, и уже само это
стремление мгновенно родило сумасшедшую идею не
только дойти до перехода, но опуститься до поездов и
мотануть куда-нибудь… А что если подняться из метро на
соседней станции, сесть на автобус, потом на самолет и
долететь до своего города? Вдруг удастся хотя бы на время
скрыться в этом тысяча девятьсот семьдесят седьмом году:
пусть поищут. . Все это мелькнуло как сон, как мгновенная
фантазия: до какого города и откуда он хотел долететь? Но
вдруг все исчезло: не стало ни холода, ни шума, ни людей.
И только прямо перед носом массивный, исчерканный
серебристыми нитями сверкающий столб. Нефедов даже
протянул руку и тронул кончиками пальцев его холодную
блестящую поверхность.
– Что, твердый, да? – с иронической улыбкой
осведомился Юрий Евдокимович, с УПом в руке. – Ты, что
хотел его лбом попробовать? Я же кричал – не ходи!
– Мне было интересно, есть ли в переходе ступеньки, –
сконфуженно пробормотал Нефедов.
– А у вас были лестницы без ступенек? – сдерживая
улыбку, спросил старший восстановитель. – Конечно же,
все там есть: и ступеньки, и эскалатор, и поезда. Только
перемещаться надо при помощи УПа: он сам придвинет к
тебе все, что угодно. Так на какую станцию ты хотел?
– Нет уж, хватит, – сказал Нефедов, возвращаясь к
дивану, – давай что-нибудь другое.
– Что-нибудь из твоей жизни? Вот об этом мы знаем все
досконально. Какой день, какие минуты ты хотел бы
видеть?
78
– Даже не знаю. Пусть, последний день, когда я был
дома.
13. ОДИНОЧЕСТВО?!
Они сидели на том же диване, и перед ними возник
кабинет Нефедова, в который они смотрели словно бы со
стороны открытой стены. Человека, сидящего за столом,
Нефедов и узнал и не узнал. Это был он сам – старый,
рыхлый, седой. Как легко и успешно принималось им
обновление, если свой недавний старческий вид уже
удивлял. Старик за столом одной рукой перелистывал
страницы рукописи, а другой слабо массировал левую
сторону груди.
– Да, да, – подтвердил Василий Семенович, – сердце у
меня побаливало тогда с самого утра. А это уже вечер…
– Это, когда ты ушел к себе, оставив гостей за столом, –
уточнил старший восстановитель, – мы их можем увидеть
сейчас в гостиной.
В это время старик в кабинете приподнялся из-за стола
и придавлено, испуганно крикнул: «Сережа!» В кабинет
сначала осторожно заглянул, но потом, увидев странный
вид отца, стремительно ворвался сын. Он был в голубой
рубашке и в галстуке с расслабленным узлом. Из открытой
двери слышалась какая-то популярная песенка: там
работал телевизор. «Мне плохо. Скорую!» – задыхаясь,
сказал «тот» Нефедов. Сын уложил его на тахту и бросился
к телефону. Пальцы сына дрожали, и простой номер
скорой помощи он набрал лишь со второй попытки.
– У телефона очень тугой диск, – оправдывая сына,
сказал Нефедов, – но, может быть, хватит? Не могу об
этом. Я хотел бы заглянуть в то время, где была живой
Сашенька.
79
Новая картина возникла так же скоро, хотя тут-то
Нефедов был бы не прочь и передохнуть, чтобы
приготовиться к такой встречи.
Теперь перед ним была кухня, в которой сегодня утром
он завтракал с восстановителями. Но только теперь у
мойки в своем домашнем ситцевом переднике стояла
Сашенька и потрясающе привычно чистила картошку.
Неизвестно, что это был за год: пожалуй, Сашеньке не
было здесь и пятидесяти. Сердце Нефедова пошатнуло
волнистым теплом. Он поднялся, ступил на кухню.
Осторожно, не сводя глаз с жены (заметит или нет?)
подошел вплотную. Она совершенно реальная, видимая до
каждой пряди закрывающей лицо, до каждого
серебристого волоска в этой пряди, до каждой реснички,
была совсем рядом. Нефедов нагнулся к ней и вдруг
ощутил особенный запах ее волос, которого не знал уже
столько лет, но который иногда словно вспыхивал в нем.
Этим запахом была осенена вся его жизнь, а теперь этот
запах и вовсе был воплощением всей его жизни.
– Сашенька, – тихо, с подступившими слезами, позвал
Нефедов.
80
Не слышать его в такой близи она просто не могла. И
все-таки не слышала. Из-под ножа, тонко отточенного
Нефедовым на оселке, распускалась длинная лента
кожуры. Для кого она чистит сейчас свою картошку?!
81
Василий Семенович прикоснулся к ее локтю и тут же
отдернул руку: локтя просто не было. Не поверив в это, он
тут же обеими руками попытался осторожно, словно
песочную, взять ее за плечи, но там вообще ничего не
было кроме пустой, хотя и вполне предметной иллюзии.
Нефедов остолбенел. Одно дело, когда такая иллюзия: