Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб

Пятеро ухажёров

Моей новой нанимательницей была миссис Бёртон – низенькая, ужасно энергичная женщина лет пятидесяти, с седыми волосами, розовыми щеками и пенсне, которое у неё постоянно сползало с носа. Она была нервной и взвинченной, но почти всегда жизнерадостной и очень трудолюбивой. Её скромная квартирка в одном из новых домов, расположенном всего в паре кварталов от фешенебельного района, где обитали сплошь миллионеры, состояла из крошечной прихожей, узенькой гостиной, комнаты побольше, служившей одновременно и спальней, и столовой, а также маленького кабинета, втиснутого между санузлом и кухней. Именно в этом кабинете я и просиживала весь день, отвечая на телефонные звонки, кропотливо набирая одним пальцем письма и приводя в порядок рабочие папки. Так как миссис Бёртон была из хорошей семьи и с хорошими связями, она почти всегда имела дело с очень богатыми людьми и, пока я работала у неё, создала интерьеры довольно многих изысканных квартир и частных домов. Дав мне ранним утром поручения на день, она обычно исчезала до пяти часов вечера, разъезжая по всему городу на своём старом форде "Лиззи", снуя туда-сюда в неистовой активности, делая сотню дел за час, никогда не отдыхая, даже не расслабляясь, то есть всегда "крутясь как белка в колесе". Иногда она всё-таки заскакивала в полдень, чтобы дать мне новые указания или же взять с собой на ланч, но это случалось нечасто, и в основном я проводила свои дни в полном одиночестве в её компактном офисе. За исключением тех случаев, когда звонил телефон, я часами не слышала ни звука, а поскольку работы у меня было не так уж много (и я не могла позволить себе в рабочее время читать или писать в дневник), время тянулось ужасно медленно, и я приходила в сильное беспокойство, с нетерпением поглядывая на часы. Но однажды произошло странное событие, от воспоминаний о котором мне до сих пор делается нехорошо. Вот как это было.

Я сидела за своим столом и печатала одно из тех бесконечных писем, которые дизайнеры интерьеров отправляют фирмам, поставляющим им товары ("Джонсон и Фолкнер", "Чейни" и так далее), когда внезапно зазвонил телефон и мужской голос спросил миссис Бёртон. Я ответила, что её сейчас нет, а его, похоже, сильно позабавил мой русский акцент, и, сообщив мне об этом, он потом довольно долго поддерживал со мной разговор. После этого он стал звонить мне каждый день, обычно в районе обеда, а поскольку мне было ужасно скучно сидеть много часов напролёт в душном кабинетике, наши забавные беседы оказывались весьма желанным перерывом, и я постепенно начала с нетерпением их ожидать. Миссис Бёртон сказала мне, что с ним "всё в полном порядке", что он джентльмен средних лет и её старый друг, так что я не видела никаких причин препятствовать его ежедневным звонкам, тем более что он никогда не предпринимал попыток со мной увидеться. Как-то раз он пожаловался, что сильно простудился, и, когда я порекомендовала ему аспирин, долго смеялся, объяснив потом, что моя манера произносить слово "аспиррри́н"⁶⁷ "слишком потешна, чтобы передать это словами". "Скажите 'аспирин'", – умолял он снова и снова, пока я не разозлилась и не повесила трубку.

Эти ежедневные беседы, должно быть, длились около трёх или четырёх месяцев. Наконец однажды утром он спросил меня, не соглашусь ли я отобедать с ним на следующей неделе, и назвал определённую дату. Поскольку он мне начал нравиться и мне было любопытно посмотреть, как он выглядит, я приняла приглашение и была крайне удивлена его совсем по-детски восторженными воплями в трубке. Но когда наступил тот день, миссис Бёртон, заболев и лёжа в постели, попросила меня выполнить для неё одно важное дело, а так как это требовалось сделать немедленно, я позвонила мистеру X и, не застав его дома, предупредила его слугу, что не смогу прийти на встречу, как было условлено. Мне и в голову не пришло, что мой визави будет как-то по-особенному готовиться к этому обеду; на самом деле, я думала, что мы, вероятно, отправимся в моё обычное место – маленькую закусочную за углом. Каков же был мой ужас, когда, вернувшись после выполнения поручения около трёх часов дня, я получила звонок от мистера Х и он совершенно убитым голосом сказал, что я испортила то единственное невыразимое удовольствие, которого он ждал с таким восторгом.

"Я планировал привести вас в свой дом", – буквально рыдал он. – На столе были розы, мой лучший фарфор, бокалы, серебро, шампанское, икра … О, как вы могли быть такой жестокой?! Что же вы наделали?! Вы никогда не узнаете, что вы со мной сотворили".

Потрясённая и растерянная, я извинялась, как могла, хотя, с другой стороны, меня слегка разозлила мысль о том, что он спланировал столь изысканный приём, никак не предупредив меня об этом. Наконец с неподобающими мужчине словами: "Я пла́чу и хотел бы, чтоб вы видели слёзы, что текут по моему лицу! Прощайте!" – брошенными в моё изумлённое ухо, он повесил трубку, и, необычайно удручённая и чуть-чуть раздражённая, я вскоре отправилась домой. Всё это казалось какой-то суетой из-за пустяка. И что из того, что я не смогла прийти на обед именно в тот день, ведь были и другие! "Он определённо ребячлив и смешон", – подумала я и попыталась выбросить из головы этот эпизод.

Тем не менее на следующий день я была удивлена, не получив от него звонка, как было заведено. А следом прошли и второй день, и третий, и четвёртый, неделя, две! Наконец я набрала его номер.

"Могу я поговорить с мистером Х?" – спросила я, когда незнакомый голос ответил на мой звонок.

"С мистером Х? – медленно произнёс тот, будто был сильно удивлён. – Ну, он очень болен, умирает – разве вы не знали?"

Озадаченная, я в тот же вечер спросила миссис Бёртон, знает ли она, что мистер Х совсем плох.

"Ах, да, – ответила та. – Всё началось самым загадочным образом около двух недель назад. Тогда он сказал мне, что испытал горькое разочарование и начал пить. Он непрерывно пил в течение десяти дней, и в результате это закончилось ужасно: у него открылась язва желудка, случился перитонит, и вот он умирает. Спасибо, что напомнили мне, – сейчас позвоню и узнаю, как его состояние".

Она подняла трубку, попросив с ним соединить, а я с тревогой ждала, что будет дальше.

"Как себя сегодня чувствует мистер Х? – услышала я её вопрос, за чем после паузы последовало. – О, нет! Правда? Когда? О, Боже, Боже!"

"Он умер?" – дрожащим голосом спросила я.

"Да", – ответила та сквозь слёзы.

Пока она плакала, я на цыпочках вышла из комнаты и, так как было почти шесть часов, отправилась домой. Всю ту ночь я не могла уснуть. Мне казалось, я слышу его голос, смеющийся, поддразнивающий, умоляющий, рассказывающий смешные анекдоты, "дабы подбодрить вас, Золушка моя, в вашем одиночестве", – говорил он. Затем, к своему удивлению, я тоже зарыдала, оплакивая смерть человека, которого никогда в жизни не видела и никогда уже не увижу живым. Я не смогла пойти на его похороны, поскольку туда пошла миссис Бёртон, а у меня не было предлога к ней присоединиться, но несколько дней спустя, субботним полднем, я купила четыре розы, с грустью думая о тех цветах, что купил он, дабы украсить свой обеденный стол, и отнесла их к нему на могилу.

Там сидел мужчина – почти старик, одетый в поношенное пальто, с красными глазами, которые с любопытством воззрились на меня, когда я подошла и положила свой букет на свежесделанный холмик. После нескольких минут молчания он неожиданно заговорил.

"Вы та самая леди, что должна была обедать с ним две недели назад? – глухо осведомился он странно безличным, мёртвым голосом, указав на могилу, когда произносил "с ним", и, после того как я кивнула, продолжил в той же бесцветной манере. – Ну, тогда вам следует знать, что это его и убило – я имею в виду разочарование. Он так и не смог от него отойти. Ведь он был так счастлив, так взволнован вашим предстоящим приходом, совсем как мальчишка … Заставил меня дюжину раз менять всё на столе … 'Джеймс, – говорил он, – мне кажется, так будет выглядеть лучше', – и я начинал всё сызнова. Розы – да, мэм, две дюжины 'Американских красавиц' … и шампанское, и всё-всё самое лучшее. Он даже поручил мне забрать из банка серебряную столешницу. Мне пришлось везти её домой на такси – так она была тяжела. И всё впустую! Вы решили не приходить …"

"Не 'решила', а 'не смогла'", – мягко поправила его я.

Так мы и стояли там бок о бок – верный слуга человека, которого я никогда не знала, и я, которая стала косвенной, невольной причиной необъяснимого горя этого человека, приведшего к его безвременной кончине.

Той зимой со мной произошло ещё несколько странных событий. Поскольку к этому времени я знала в Метрополе уже очень многих людей и была вольна делать по вечерам всё, что мне заблагорассудится, я частенько выходила в свет, хотя никогда не задерживалась там надолго.

Именно тогда у меня установился ряд приятных дружеских отношений, удачно уравновешивавших определённо неприглядные эпизоды, которых в том году случилось приличное множество. Первый эпизод, видимо, положивший начало серии кошмаров (уже после печальной истории со смертью мистера Х), имел место на званом обеде, где, к несчастью, я привлекла внимание некоего мистера Ри́вза Тре́я, знаменитого вдовца и "сардинного короля" второго ряда. Высокорослый и исключительно некрасивый, с малюсенькими голубыми глазками и здоровенным алым носом, он весь вечер просидел рядом, одобрительно пялясь на меня и нашёптывая то, что он сам называл "милыми пустяками".

Вскоре после этой первой встречи он повадился писать мне короткие записки, нередко присылая их вместе с цветами. И наконец однажды утром я получила от него официальное приглашение на ужин, которое мне довелось показать двум очень добрым пожилым леди, проникшимся ко мне большой симпатией.

"О, непременно соглашайтесь, – воскликнули те в один голос. – Он устраивает самые шикарные званые ужины, о которых потом говорит весь город. Какая-нибудь очаровательная дама будет выступать в роли хозяйки. Будет звучать живая музыка – вот в прошлом году он приглашал ряд замечательных итальянских гитаристов. Так что вы, без сомнения, прекрасно проведёте время". Что ж, я согласилась.

Так как приём должен был состояться в небольшом эксклюзивном клубе, находившемся несколько в стороне от маршрутов моего обычного вида транспорта – автобуса, я приняла решение в кои-то веки "безрассудно потратиться", взяв такси. Подъехав к клубу ровно в половине восьмого, я была удивлена, не увидев длинной вереницы автомобилей перед центральным входом, – в действительности, если бы не моё такси с яркими фарами, то улица была бы тёмной и абсолютно пустынной. Подумав, что, возможно, я ошиблась с датой мероприятия, я поспешно сверилась с приглашением, лежавшим у меня в парадной сумочке. Но нет, ошибки не было: и дата, и адрес были верными, поэтому я покинула такси и не без дурных предчувствий вошла в клуб. У двери меня встретил толстый старый слуга и, благожелательно улыбаясь, отеческим тоном направил меня в дамскую комнату, где я должна была оставить свою накидку. Когда же это было проделано с помощью скромной на вид горничной, другой слуга, взяв на себя заботу обо мне, провёл через длинную тускло освещённый бальную залу в компактную столовую, самым неприятным образом напоминавшую приватный кабинет. Здесь я застала своего сардинного короля в уединённом величии, облачённого в свой лучший костюм с белой гарденией на лацкане фрака и радостно засиявшего, когда он устремился мне навстречу с протянутыми руками. Позади него виднелся маленький столик, накрытый явно на двоих.

"Милости прошу, моя дорогая маленькая графиня, добро пожаловать!" – восторженно воскликнул он, целуя мою руку, а вернее, вытирая о неё свой гигантский красный нос. Сразу объявили об ужине, и он церемонно подвёл меня к внушительного вида золочёному креслу, в которое я несколько робко и села. Последовало то, что устроитель суаре назвал "небольшим уютным ужином", в реальности оказавшееся долгой и сложной трапезой с вином, шампанским и несезонными деликатесами. И покуда одно сытное блюдо сменяло другое, я невольно думала о своих тридцатицентовых обедах в сэндвич-лавке за углом и о скромных завтраках и ужинах, которые я нынче готовила сама на маленькой электроплитке в своей комнате.

"О чём вы думаете, милая графиня?" – спросила принимающая сторона, доверительно наклонясь ко мне с довольно тревожным блеском в своих "поросячьих" глазках.

"О симпатичном маленьком местечке, где я могу пообедать за тридцать центов", – честно ответила я и была рада увидеть, что он остался явно несколько смущён таким непоэтичным ответом. Снова и снова он пытался отыскать тему для разговора, достойную его ужина и той сдержанно-интимной обстановки, в которую он с большими надеждами меня поместил, и снова и снова мои будничные, прозаичные ответы вносили неверную ноту, сводя на нет все его благородные усилия. Когда же ужин подошёл к концу, он мрачно спросил, что бы я предпочла: "побыть тут и поболтать или пойти в театр и лично встретиться с мистером Галлахером и мистером Шином".

"О, театр, разумеется", – воскликнула я с такой готовностью, что он уставился на меня с болезненным удивлением, а затем громко и, как мне показалось, даже грубо, приказал немедленно подать его автомобиль. Однако, когда мы уже ехали по тускло освещённой улице, он лихо разыграл в этой милой галантной игре, которую так тщательно спланировал, свой последний козырь, взяв мою ладонь в свою – большую, мягкую и потную – и чрезвычайно неприятно её сжав.

"О, пожалуйста, не надо, мне больно, и ваша рука ужасно горяча и влажна!" – вскричала я, вырвавшись с необычайной силой. И это положило конец всему – раз и навсегда. С достоинством забившись в дальний угол салона, он погрузился в мёртвое молчание, продолжавшееся до конца вечера. В то время как уже в театре я радостно следила за выходками мистера Галлахера и мистера Шина, полностью погрузившись в происходившее на сцене, он колом торчал в своём кресле, безмолвно негодуя, строго осуждая и с выражением "я оскорблён до глубины души", чётко написанным на его лице. Только один раз он разомкнул губы и лишь для того, чтоб попрощаться, когда сажал в такси, уносившее меня домой.

Тем не менее несколько недель спустя, желая отплатить за щедрое угощение, я послала ему письмо с просьбой отобедать со мной и мужчиной, за которого я вскоре, возможно, выйду замуж. Его ответ, выражавший отказ и сожаления, был сформулирован в наиболее кратких и жёстких словах, которые стали последними, когда-либо полученными от него мною.

Лишь много позже я узнала, что мои закадычные подруги, две пожилые дамы, отчаянно занимались сводничеством и изо всех сил старались уговорить сардинного короля "сделать мне честное предложение своей щедрой руки и сердца". Однако, как несколько пристыжённо они признались, тот никогда не рассматривал ситуацию под таким углом зрения, имея намерения, которые от начала до конца были "исключительно бесчестными".

Вслед за этим случился безрадостный эпизод с джентльменом, занимавшим высокое положение в бизнесе скотобоен, с которым я впервые встретилась одним рабочим полднем, когда он появился в моём маленьком офисе, скорбно объявив, что у него для меня "ужасные новости" и не могла бы я, пожалуйста, присесть. Онемев от испуга, с трясущимися коленями, я жестом попросила его продолжать, а сама опустилась в кресло миссис Бёртон, судорожно гадая, кто из оставшихся членов моей семьи внезапно скончался. После нескольких раздражающих попыток из разряда "даже не знаю, как начать", которые чуть не свели меня с ума, он в конце концов добрался до сути предназначенного мне потрясающего известия, оказавшегося не более чем кем-то пересказанным ему слухом (как позже выяснилось, далёким от истины) о том, что вторая жена моего бывшего супруга умерла от аппендицита.

"И это всё?" – почти взвизгнула я, вскакивая с кресла и всем сердцем желая свернуть ему шею, поскольку, хотя я и не испытывала никаких недобрых чувств ко второй жене моего бывшего супруга (графа Келлера), та всё же мало меня интересовала, чтобы испытывать радость от того факта, что меня выбрали адресатом этой информации, подвергнув в первые минуты столь страшному испугу.

"Ну, да! – ответил джентльмен, несколько озадаченный моей реакцией. – Это всё. Надеюсь, я вас не шокировал?"

"Конечно же, шокировали, – ответила я достаточно резко, потому что к этому моменту мой испуг уже полностью сменился раздражением или даже настоящей злостью на этого человека, ни с того ни с сего причинившего мне переживания. – Именно это вы и сделали! Я подумала, что случилось что-то ужасное. Но с какой стати вы решили, что меня будет как-то по-особенному волновать судьба новоявленной избранницы моего бывшего мужа?" – продолжила я, чувствуя себя всё более и более уязвлённой, он же, глядя на меня с добродушной улыбкой, пробормотал: "О, да бросьте, не сердитесь, я просто подумал, что вам будет не безразлично, вот и всё. И, кстати, меня зовут Ги́лбертсон Филе́, и я знаю многих русских иммигрантов – в Лондоне, Париже и Вене, – так как постоянно путешествую и уделяю особое внимание общению с вашими соотечественниками. На мой взгляд, это самые приятные люди в мире".

"Так вот почему вы нанесли мне визит?" – спросила я, начиная прозревать и нисколько не удивившись, когда тот преспокойно ответил "да" и тут же пригласил меня на обед. Я чуть не расхохоталась – это было так абсурдно! Сначала бедный мистер Х, за ним продавец сардин, а теперь и этот – все начинают одинаково, предлагая мне немного поесть.

"Должно быть, они все думают, что путь к сердцу русской, не имеющей ни гроша за душой, лежит через её желудок", – решила я, задумчиво глядя на своего пухлого, краснощёкого, седовласого нового знакомца и гадая, станет ли тот тоже потчевать меня несезонными деликатесами и редкими винами.

"Просто небольшой ланч в пабе", – услышала я его убедительное дополнение, однако решительно отказалась, пояснив, что у меня слишком много работы. И хотя после этого он со множеством извинений, что причинил столько беспокойства, величаво удалился, это ни в коем случае не послужило концом нашего знакомства.

Мне стали часто доставлять цветы, конфеты и неизбежные краткие записки, и почти везде, куда бы я ни пошла вечером, на моём пути возникал он, блистающий необычайно крупными бриллиантами, или рубинами, или изумрудами, красующимися на его фрачной манишке. Не могу сказать, что он был мне противен, хотя во многих отношениях и вёл себя достаточно вульгарно: например, однажды он посадил меня в такси, вручив десятидолларовую купюру со следующими словами: "Заплатите шофёру, а сдачу оставьте себе", – а в другой раз публично и очень грубо накричал на ресторанного метрдотеля за то, что ему не сразу принесли желаемое, ревя во весь голос, что он не кто-нибудь, а Ги́лбертсон Филе́ собственной персоной (будучи всего лишь гостем, а не устроителем той вечеринки), и позже настоял на том, чтобы, многозначительно подмигивая, продемонстрировать всем и каждому фотографию известной светской дамы, которую он носил в нагрудном кармане. Но, с другой стороны, я знала, что он был очень добр к нескольким моим несчастным соотечественникам, и пыталась убедить себя, что это не его вина – иметь столь прискорбные манеры. Как бы то ни было, наше знакомство закончилось после ужина, на который он так же, как и король сардин, пригласил меня самым официальным образом.

"А кто ещё придёт?" – с подозрением спросила я по телефону, прочитав его открытку, и с облегчением услышала фамилии двух очень достойных пар.

Предполагалось, что суаре состоится в главной столовой фешенебельного отеля, в котором он остановился, ведь, много путешествуя, он не жил в доме или квартире, а предпочитал снимать номера. Когда я вошла в вестибюль, меня встретил его секретарь, который, вежливо поклонившись, пригласил меня проследовать с ним в лифт, поскольку: "Коктейли на аперитив будут поданы в собственной гостиной мистера Филе́", – сказал он. На пороге апартаментов своего работодателя секретарь снова поклонился и оставил меня наедине с хозяином.

"А где же остальные ваши гости? Не слишком ли рано я пришла?" – резко спросила его я, задаваясь вопросом, не угодила ли по глупости в очередную галантную ловушку.

"О, дорогая графиня, мне ужасно жаль, но они в последнюю минуту узнали, что не смогут прийти, – печально ответил мистер Филе́. – Однако я решил, что мы с вами можем устроить приятный маленький ужин наедине, поэтому отменил заказ столика внизу и распорядился подать блюда сюда. Вы не возражаете, не так ли?" – продолжил он, подводя меня к небольшому столику, до смешного похожему на тот, за которым я проводила время с мистером Ри́взом Тре́ем, поскольку даже цветочное убранство было точь-в-точь таким же.

"Идиотка! – сердито сказала я про себя. – Полнейшая идиотка! Как ты можешь быть такой адской дурой, чтобы два раза подряд попадать в подобную ситуацию, словно наивная девчушка, а не обладательница тридцати с лишним 'умудрённых' лет?" – продолжила я молча удивляться собственной тупости.

Пока длился ужин, всё было в порядке, потому что мистер Филе́ любил поесть и уделял гораздо больше внимания своей тарелке, чем любому гостю. Но когда трапеза завершилась, он стал просто несносен. Сначала он хотел, чтобы я прилегла на его диван, поскольку, по его словам, выглядела усталой, затем, когда я наотрез отказалась это сделать, внезапно пошёл в спальню, бросился там на кровать и стал стонать самым тревожным образом.

"В чём дело?" – спросила я из гостиной, но тот, застонав ещё громче, еле-еле выдавил: "О, мне так плохо, так плохо!"

Наконец, придя в ужас от мысли, что, возможно, он действительно умирает и я буду последней, кто видел его живым, я вошла туда и с подозрением над ним склонилась.

"Что, чёрт возьми, с вами случилось? Несварение желудка? – потребовала я ответа. – Я медик, и если вы немедленно не прекратите стонать, то я пошлю за вашим секретарём, врачом и портье", —максимально убедительно выдала я. И это сработало как по волшебству. Вмиг вскочив с кровати и, как я и предполагала, пыша здоровьем, он вперил в меня горящий бешенством взгляд.

"Ах, ты, чертовка, – заорал он, – ты прекрасно знаешь, что со мной случилось, и спокойно стоишь там, насмехаясь. У тебя довольно женственный вид, но, видит Бог, внутри тебя нет ни капли женственного. Я сходил с ума от дикого желания тебя поцеловать, но теперь я б скорее облобызал своего лакея". После эдаких слов я, убедившись, что срок годности мистера Ги́лбертсона Филе́ ещё не истёк, и схватив шляпку и перчатки, радостно выбежала вон.

Вслед за тем произошла ещё пара пренеприятнейших инцидентов того же рода. В первом случае выдающийся юрист и политик мистер Хо́рнблауэр Трамп (в кабинет которого я пришла по предварительной записи, дабы получить документы, продлевающие моё пребывание в Соединённых Штатах), заперев дверь изнутри, протянул свои паучьи лапки и плаксивым голосом спросил, не соизволила бы я вдохновить великого человека, чья жена его не понимает. Я же, оттолкнув великого человека ударом в его цветастый жилет, подлетела к двери, отперла её и вновь выскользнула из силков, расставленных ещё одним нелепым стариком. Несколько дней спустя я встретила его в доме общих друзей, где, ухитрившись загнать меня в угол, пока никого не было рядом, он сердито прошипел, что добьётся моей депортации, так как у него есть на то все возможности.

"О, нет, вы этого не сделаете, – возразила я. – Только не после того, что вы себе позволили. Вы же не думаете, что я умолчу о домогательствах, если вы попытаетесь причинить мне вред?" И с этими словами я раз и навсегда триумфально распрощалась с великим Хо́рнблауэром Трампом.

Финальным же эпизодом в однотипной цепочке событий стал случай, когда весьма респектабельный дедушка лет семидесяти спокойно сообщил мне на званом ужине (и в тот момент, когда он это говорил, у него был набит едой рот), что он не прочь оказать мне честь, избрав своей "дамой сердца". Я, в изумлении оглядев его, не смогла не расхохотался.

"Конечно, вы бы так и сделали! – воскликнул я. – Я всё ещё молода, здорова, не самая уродливая женщина в мире, из хорошей семьи, но без гроша за душой, и в моём текущем окружении нет никого, кто мог бы вас сейчас побить. Идеальное сочетание для той восхитительной роли, которую вы мне уготовили!" И, слегка озадаченный моей откровенной вспышкой гнева, которую, как он, очевидно, боялся, услышат другие, он, успокаивающе похлопав меня по руке, сказал, что совершенно не расстроится из-за того, что я не желаю принимать его предложение.

Получив весь этот мерзкий опыт, я стала намного серьёзнее подумывать о том, чтобы выйти замуж за моего славного моряка. Он был так непохож на всех прочих мужчин, которых я встречала. Регулярно, каждые шесть недель, он проделывал долгий путь с востока, чтобы повидаться со мной и обсудить вероятность нашего брака. Но лишь потому, что я очень любила его, я никак не могла на это решиться. Мне казалось неправильным, что он свяжет свою судьбу с той, кто уже побывала замужем и пережила столь невыразимые трагедии. Вдобавок ко всему я была на несколько лет старше … Нет, нам определённо не стоило быть вместе!

"Это было бы несправедливо по отношению к тебе; ты должен жениться на красивой американской девушке на пять лет моложе", – спорила я, а потом провожала его на поезд, плача навзрыд, когда оставалась стоять одна на перроне.