Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб

Продажа недвижимости

Моя первая серьёзная работа в Метрополе была связана с продажей недвижимости. Один знакомый моих старых английских друзей как-то за обедом небрежно предложил мне попробовать себя в этом бизнесе, и я сразу же решила согласиться, хотя не имела ни малейшего представления, в чём будет заключаться моя деятельность. Больше всего меня озадачивала сама фраза "настоящее имущество"⁶⁴. И почему оно "настоящее", я так никогда и не смогла до конца понять.

Я стала с утра пораньше ездить на верхнем этаже даблдекера из отеля "У воды" в офис, дабы успевать на лекцию, которую ежедневно читал менеджер по продажам – невероятно энергичный человек, весьма убедительно и красноречиво рассказывавший о самых отвратительных районах города.

"Отвезите своего потенциального покупателя к новостройке в Вест-Сайде и расскажите ему, каким красивым будет район через десять лет", – орал он, стуча кулаками по столу, вытирая лоб и расстёгивая воротник в неистовом энтузиазме коммерсанта, а я слушала и удивлялась: как же, чёрт возьми, у меня вообще получится описывать в восторженных выражениях будущие прелести места, казавшегося мне самой Богом забытой дырой на свете. Тем не менее я старалась изо всех сил и даже свозила туда одного "потенциального покупателя", принявшись дрожащим голосом под проливным дождём расхваливать чудесные возможности этого унылого болотистого участка. Всё, чем я могла похвастать, – это необъятной, ровной, покрытой грязью территорией с цементными тротуарами, выложенными на удивление симметричными полосами по всему периметру, и висящими повсюду мелкими красными флажками, которые уныло хлопали по своим древкам под непрекращающимся ливнем, тогда как порывы ветра доносили со скотных дворов невыносимую вонь.

"Вот здесь будет ваш дом – образец удобства и роскоши", – продолжала я, выбрав профессиональную речь продавца недвижимости под номером 4, которая, по моему мнению, являлась наиболее подходящей в данном конкретном случае, и стараясь улыбаться ярко и убедительно, хотя больше всего на свете мне хотелось, вытащив платок, поднести его к своему носу. Мой "покупатель", должно быть, чувствовал то же самое, поскольку, несколько раз неодобрительно принюхавшись, он в какой-то момент холодно заметил: "А как насчёт этого неприятного запаха? Всегда ли он здесь будет, и если да, то что ваша компания предлагает делать по этому поводу?"

"О, этот маленький недостаток полностью зависит от того, откуда дует ветер, и вы вряд ли когда-нибудь его заметите", – убедительно ответила я. Однако в этот миг свежий порыв ветра донёс до нас столь сильную струю скотного зловония, что мы оба поперхнулись, закашлялись, а затем, не произнося больше ни слова, вернулись к машине и молча поехали обратно в центр города.

"Ну, и как у вас вышло?" – спросил менеджер по продажам, когда я, промокшая и удручённая, ввалилась в офис. Выслушав мою мрачную историю, он прочитал исключительно для меня отдельную лекцию, точно объяснив, почему я потерпела неудачу. "Вам следовало отвлечь его внимание, – вскричал он. – Вам нужно было воспользоваться своими дамскими уловками и заставить его напрочь забыть о вони! Вот почему мы стараемся посылать красивых молодых женщин для работы с трудными клиентами-мужчинами, ведь таким образом можно добиться очень многого". В этот момент он мило улыбнулся, подмигнул и, изогнувшись всем телом в необычной позе, повысил голос до тонкого, высокого фальцета: "О, мистер Джонс …" (следовало произнести вам) "О, вы просто слишком милы, чтобы выразить это словами … Посмотрите, какой у вас здесь будет шикарный домик, любовное гнёздышко … О, это будет так мило" (тут менеджер по продажам восторженно вздохнул и, извиваясь, как гуттаперчевый акробат, посмотрел на меня с тем, что должно было означать необычайно чарующую женскую улыбку). "Так-то! – заметил он своим обычным голосом. – Вот как вы должны это делать … А не речью продавца номер 4 – таким образом вы никогда ничего не добьётесь. Поэтому же мы неизменно посылаем симпатичных молодых парней из нашей компании для общения с дамами, и, Боже мой, как они работают! Вы знаете Симпсона, не так ли? Что ж, теперь он богат, и всё благодаря тому, что продаёт женщинам. Спросите его, как он это делает!" И, усмехнувшись, менеджер ушёл восвояси.

"Не беда, не волнуйтесь, когда-нибудь у вас всё получится", – прошептал мне на ухо чей-то голос, и в следующую минуту высокий грузный мужчина с добрым лицом представился: "Моя фамилия Маку́рен, и я очень рад с вами познакомиться". Он поклонился, вежливо протянув свою большую мягкую руку.

"Польщена", – пробормотала я, пожимая её, а затем устало опустилась на стул, который тот мне подставил. Я ведь действительно усердно старалась в тот день, и моя неудача заставила чувствовать себя несчастной.

"Давайте-ка я вас подбодрю, – приветливо промолвил мистер Маку́рен. – Я уже некоторое время наблюдаю за вами и искренне считаю, что вы прекрасны во всех отношениях. Что вы думаете насчёт того, чтобы вместе просмотреть ваши списки продаж? Видите ли, я хорошо разбираюсь в этой игре и могу дать вам парочку советов, которые должны вам помочь. Ну же, улыбнитесь и расскажите-ка своему дяде Маку́рену всё-всё о своих проблемах с недвижимостью (об остальных вы расскажете мне позже, когда мы с вами поближе познакомимся). Так что, покажете мне свои списки?"

"Хорошо, давайте завтра утром, так как сегодня я ужасно устала", – твёрдо ответила я, поскольку мне не очень понравился его шутливый тон, а потому "дядя Маку́рен" оказался последней каплей в и так переполненной чаше.

Возвратившись в свой дом-отель, я долго из окна наблюдала, как день клонился к закату и солнце садилось в буйстве красного и золотого, игравшего на глади воды. Позже кармин и золото поблекли, вода стала серой, наступила темнота, и всё, что я могла видеть, – это огромный чёрный купол, усыпанный звёздами.

На следующее утро я, сдержав обещание, показала мистеру Маку́рену свои списки, но это оказалось неразумным шагом, поскольку вскоре после того он сделал мне предложение, уверив что, если я соглашусь выйти за него замуж, он даже готов сменить свою несколько нескладную фамилию Маку́рен на более лёгкую – Макбра́йд⁶⁵.

Где-то через месяц после моего прихода в сферу недвижимости в отделе продаж закатили грандиозную вечеринку. После обильного и шумного ужина в отеле "Утка" мы отправились бродить по главной улице – по столько людей в ряд рука об руку, сколько могла уместить ширина тротуара (меня держали так крепко, что не было возможности вырваться) – с гирляндами цветов на шеях и громко распевая на мотив песни "Старое доброе время"⁶⁶: "Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь …" Затем песня внезапно обрывалась, и наш заводила, который также нёс большой синий плакат с названием фирмы, выведенным золотыми буквами, громко кричал: "Что случилось с тем-то?" После чего весь отдел продаж хором вопил в ответ:

"Он в полном порядке!"

"Кто в полном порядке?"

"Тот-то в полном порядке!"

Наконец под предлогом сильной головной боли мне удалось-таки высвободиться и вновь помчаться так быстро, как только мог доставить меня автобус, в тишину и покой моего отельного номера.

Моя комната была поистине восхитительной, и вечера, которые я проводила, сидя на подоконнике широкого эркера с видом на воду, были абсолютно счастливыми. И хотя у меня не было телескопа, я могла часами любоваться ночным небом, наблюдая за различными созвездиями и пытаясь вспомнить всё, чему научилась в детстве во время своих любительских занятий астрономией. И пока я сидела в тёмной комнате, слыша снизу тихий плеск воды, я невольно опять переносилась в прошлое, в те дни, когда в своём любимом Троицком проводила вечер за вечером с большим бронзовым телескопом.

После долгих дней, посвящённых "настоящему имуществу", эти видения целиком окутывали меня, и я так ясно видела свою старую ночную детскую с тремя окнами, обрамлёнными мягкими ситцевыми шторами, свою маленькую кроватку из красного дерева, где, вероятно, спали многие поколения детей рода Скарятиных, свой умывальник с сине-золотыми тазиками и кувшинчиками всех размеров, свои игрушки, свои книги, свой телескоп и саму себя – фигурку стоящего на коленях у подоконника ребёнка, заворожённо глядящего на звёзды и поглощённого чу́дными мечтами. Мне даже казалось, что я обоняю сильный аромат цветов под окнами детской и слышу тихую песню соловья или отдалённый лай собаки … Позже видения улетучивались, и я обнаруживала, что между мною теперешней и мною той лежит пугающе много лет, однако я всё так же люблю смотреть на вечное звёздное небо.

Однажды посреди глубокой ночи меня разбудили непонятные звуки, доносившиеся из соседнего номера (там остановилась пожилая пара весьма респектабельного вида, которую я иногда встречала в коридоре): бурный смех, пение, брань, шум борьбы и даже шлепки. Да, я определённо слышала тяжёлые шлепки ладоней по голой плоти, сопровождаемые взрывами смеха и страшными ругательствами. От этих неестественных звуков мне стало дурно. С минуту я в ужасе прислушивалась, а потом, не имея сил больше этого выносить, торопливо оделась и побежала вниз к ночному портье.

"Идите скорее, в соседнем номере происходит нечто ужасное", – выдохнула я, и тот услужливо последовал за мной наверх в сопровождении штатного детектива. Там мы втроём молча встали перед дверью моих соседей, из-за которой всё отчётливее долетали звуки зловещего хохота, визгов, шлепков, бьющегося стекла и крушащейся мебели.

"Ох, что же это?" – в панике прошептала я, но портье лишь пожал плечами и улыбнулся.

"Всё хорошо, не бойтесь. Старики просто напились и резвятся, – успокаивающе прошептал он в ответ. – Однако я позабочусь, чтобы это больше никогда не повторялось … И, возможно, вам лучше перебраться в другой номер на остаток этой ночи".

Я с благодарностью приняла предложение и с помощью обоих джентльменов перенесла свои вещи в комнату дальше по коридору. На следующее утро я встретила пожилую пару в лифте. Та выглядела как обычно – чрезвычайно серьёзной и исполненной достоинства, и трудно было представить, что только несколько часов назад она вела себя столь постыдно, производя массу неподобающего шума.

"Шлёпальщики, – думала я, наблюдая за ними краем глаза. – Мерзкие старые хлыщи – вот кто вы на самом деле! Напыщенные старые лицемеры!" С того дня они стали для меня "шлёпальщиками". И пока я жива, я никогда не забуду гадкую песню, которую они орали в ту ночь.

Моя же авантюра с недвижимостью продлилась недолго. После нескольких месяцев бесплодных попыток распродать несчастные участки я в отчаянии бросила это занятие и начала искать какую-нибудь другую работу.

Хостес

В конце концов, спустя месяц, потраченный на лихорадочное "оглядывание по сторонам" в поисках чего-то подходящего, я получила предложение занять должность хостес в одном из самых модных и эксклюзивных ателье Метрополя по пошиву одежды. Расположенный на главной улице, в отдельном трёхэтажном здании с высокими стеклянными витринами, в которых был благоразумно выставлен ряд избранных предметов туалета, как то: платье на болезненно перекошенном позолоченном манекене; вечерняя пелерина, небрежно накинутая на кресло в стиле Людовика XVI, без сомнения, являющееся новоделом; веер и ещё пара-тройка безделушек, – сей "Дом от кутюр" должен был представать верхом элегантности, где всем миллионершам от мала до велика стоило приобретать себе одежду и головные уборы. Швейцар в униформе охранял вход, а также провожал высоких гостий вверх по короткой лестнице, ведущей в длинный выставочный зал. Именно здесь, практически на верхней из этих ступеней, являясь как бы вторым прославленным швейцаром, я в своей новой роли хостес должна была, встретив пришедших дам, "с приветливой улыбкой и парочкой приятных слов" (согласно данным мне инструкциям) заботливо доводить тех до их продавщиц. Я обязана была знать, и это считалось крайне важным, какая из продавщиц была любимицей каждой конкретной клиентки, и горе мне, если я ошибалась. Это являлось абсолютно непростительным в глазах как посетительниц, так и обслуживавших их работниц, и мои поначалу частые промашки встречались сердитыми взглядами и ворчанием с обеих сторон. Одна дама (о, как бы мне хотелось назвать её имя!) неизменно совершала особенный ритуал, отодвигая меня в сторону, когда я встречала её наверху своей профессиональной "приветливой улыбкой", а после бормоча одну и ту же фразу, когда я, повинуясь инструкциям и пытаясь придумать, что же ей сказать приятного, сопровождала её по выставочному залу к примерочным: "Перестань идти за мной – я знаю, куда мне нужно, ты, …" – и я должна признать, что последнее слово, произнесённое ею едва слышно, всегда звучало для меня очень похоже на "дура".

Какое-то время моё положение было весьма шатким, ведь роль хостес являлась новшеством, не принимавшимся большинством завсегдатаек. Некоторые из них даже жаловались владелице, что их обижает, когда их встречают у дверей, как незнакомок, – они же, входя в "Заведение", прекрасно знают, кого хотят видеть и что хотят приобрести, а потому хостес им только мешает. Всё это создало для меня гадкую ситуацию. Если я не встречала прекрасных дам, то управляющий, мистер Ти́мсон, ругал меня и угрожал уволить. Если же всё-таки встречала, то те ворчали и жаловались. В итоге я нашла компромисс: приветствовала постоянных клиенток поклоном посреди зала, а затем молча шла за ними на отдалении. Но и это заставляло чувствовать себя не слишком комфортно, поскольку я понимала, что не отрабатываю своё жалование.

В доме моды меня окружало множество коллег, и они были самых разных типов. Первым шёл управляющий, мистер Гарольд Ти́мсон, высокий долговязый англичанин, чья странно сложенная фигура, казалось, самым пугающим образом разваливалась на части при каждом его движении. В основном он проводил свои дни, сидя за столом в узком кабинете позади примерочных, с необычайно важным видом и властным тоном говоря что-то в диктофон. Так как большинство французских платьев от "Дельфины" были в реальности сшиты в Омахе по смехотворно низкой стоимости, а затем искусно помечены этикеткой "Париж" и проданы по непомерным ценам доверчивым миллионершам Метрополя, послания мистера Ти́мсона были главным образом продиктованы в адрес несчастных рабочих Омахи, усиленно вкалывавших во славу Франции. Иногда он покидал свой кабинет, и тогда его сверхъестественный трюк с выбрасыванием своих длинных тонких ног далеко вперёд туловища завораживал меня до такой степени, что я ловила себя на мысли, что с тревогой ожидаю каждый следующий шаг. Его перемещения по выставочному залу были из разряда представлений, которые нелегко забыть, особенно когда огромные плоские ступни выбрасывались им так далеко, что цеплялись за предметы мебели или, того хуже, за складки изысканнейшего одеяния "Омаха-Париж", невинно висящего на одной из вешалок для одежды. Тогда он принимался бушевать, размахивая своими необычного вида ручищами и обвиняя испуганных продавщиц и наглых манекенщиц в том, что те "неаккуратно, намеренно и злостно" препятствуют его достойному продвижению. Однажды в разгар такой сцены он, заметив, что я давлюсь непочтительным смехом, направил весь свой гнев в мою сторону. Его обличительные слова должны были "обратить меня в пепел", однако вместо этого я лишь окончательно взорвалась неуместным приступом хохота и исчезла в раздевалке. После этого он очень долго со мной не разговаривал.

Мисс Ми́ллисент Уи́нтергрин, владелица "Дельфины", томная, экзотичная и авторитетная светская львица Метрополя, обычно появлялась каждое утро около десяти часов, закутавшись в чудесные меха, изрядно благоухая дорогим парфюмом и одаривая улыбкой весь персонал, бросавшийся ей навстречу, дабы поприветствовать, когда она входила. То была прекрасная, страдальческая и терпеливая улыбка, которая всегда заставляла меня задуматься, была ли её "страдальческая" составляющая вызвана общей неэффективностью подчинённых, из которых я являлась наихудшей. Проплыв мимо нашей подобострастно кланяющейся группы, она поднималась по лестнице в свой личный, роскошный и комфортабельный кабинет и пребывала там весь день, невидимая и неслышимая. Около пяти часов вечера она спускалась в своей неподражаемой плавной манере и снова ласково улыбалась нам той же прекрасной, страдальческой и терпеливой улыбкой. Швейцар, которого клиенты называли Фредериком, а коллеги – Фредом, провожал её до сдержанно элегантного лимузина, а затем возвращался на свой пост, щёлкая пальцами, весело насвистывая впервые за день и обычно бросая громким и непочтительным тоном: "Вот и всё!"

Именно он неизменно оповещал нас об утреннем приходе мисс Уи́нтергрин, просунув голову в дверь и громко крича: "Эй, все, она здесь!" Сделав это, он подбегал к её авто, помогал ей выйти и почтительно поддерживал, пока та поднималась по ступенькам в выставочный зал. Иногда она вообще не приходила, и тогда Фред прекрасно проводил время, тихонько насвистывая весь день в перерывах между появлением клиенток, листая жёлтую скандальную прессу и жуя арахис или жевательную резинку. Каким-то образом длинные ноги мистера Ти́мсона ни разу не доносили его тело до владений Фреда, и потому тот никогда не получал выговоров. Всем продавщицам, манекенщицам и прочим сотрудницам Фред нравился так же сильно, как и мне, ведь он всегда был милым и услужливым и, когда мог, охотно выполнял все наши поручения. Не раз он, открыв свою дверь у подножия лестницы, громким шёпотом предлагал принести мне то сэндвич, то плитку шоколада, так как, по его мнению, я выглядела "типа уставшей и измождённой от дурацкого стояния там весь день".

Продавщицы поначалу относились ко мне слегка неприветливо, а подчас и враждебно, но вскоре это прошло, и мы хорошо поладили. Миссис Ди́ксон – моя любимица – была стройной, темноволосой, довольно привлекательной женщиной лет под сорок. Будучи умной, уравновешенной, всегда доброжелательной и любезной, она обладала как прекрасным чувством юмора, так и умением развлечь собеседника. Я ей нравилась, она называла меня "Тиш", утешала, когда видела, что я несчастна, и, так же как Фред, постоянно предлагала мне что-нибудь съесть или уговаривала посидеть, если замечала, что мои лодыжки сильно распухли от долгого стояния.

Вторая продавщица, миссис Ни́льсон, во всех отношениях принадлежала к другой категории людей. Миниатюрная, изящная, хорошенькая, с пушистыми седыми волосами – очень седыми, хотя ей было слегка за сорок, – она любила болтовню, сплетни и пикантные истории. У неё случалось много неприятностей с мужем, продавцом автомобилей, и каждое утро она радовала нас свежими подробностями своих семейных неурядиц. Она носила прелестную одежду, необычайно гордилась своими аккуратными, со вкусом обутыми ножками, обожала веселье и шумные рауты и очень напоминала мне маленькую щебечущую птичку, которая постоянно чистит свои блестящие пёрышки.

Третья продавщица, мисс Бра́ун, со своими блестящими глазами-бусинками, мягкими каштановыми волосами, мелкими острыми зубками и общим видом непритязательной скромности, хитрой запасливости и лукавой скрытности походила на мышку. Она работала размеренно, молча, со спокойными и точными движениями, была вежлива со всеми, не выделяя кого-то в отдельности, и быстро пряталась всякий раз, лишь заслышав, как мистер Ти́мсон повышает голос от гнева, при этом тихо улыбалась про себя, пока другие с ним объяснялись. Я изначально думала, что она "святоша-недотрога", однако как-то вечером по случайности наткнулась на неё в тёмном маленьком ресторанчике, где обычно скромно ужинала, обнаружив, что та нежно держит за руку крупного, тучного, благодушного джентльмена, вне всяких сомнений, из тех, кого обычно называют "сладкими папиками". "Ох", – испуганно воскликнула она, увидев, как я прохожу мимо их столика, а затем, подбежав ко мне, умоляла никому не рассказывать, потому что, как она восторженно призналась мне на ухо, он и правда являлся её "покровителем"!

Две продавщицы в отделе шляпок были пожилыми, деловитыми и по-матерински заботливыми, а их помощница – симпатичная и энергичная девушка – вскоре покинула гранд-ателье "Дельфина", дабы выйти замуж за богатого юношу из другого города.

Наверху, в двух совершенно особенных демонстрационных помещениях рядом с кабинетом мисс Уи́нтергрин, трудились ещё две почтенные и пожилые продавщицы, которые были с мисс Уи́нтергрин с того самого дня, когда "Дельфина" открыла свои впечатляющие двери для не менее впечатляющей публики. Эти дамы, будучи весьма высокопоставленными и могущественными, обслуживали только "сливки общества" Метрополя, не обращая на нас, "нижних", никакого внимания.

После продавщиц шли манекенщицы, все, разумеется, юные и красивые, с точёными фигурами и идеальными руками и ногами. Маре́са, получавшая самую высокую зарплату и потому считавшаяся наиважнейшей из всех, была высокой, до умопомрачения стройной девушкой с большими сверкающими смоляными очами, волосами цвета воронова крыла, маленьким носиком, крошечным ротиком, абсолютно безупречными зубками и самой красивой кожей кремового цвета, которую я когда-либо видела. Я прозвала её "кошечкой" из-за её гибких, кошачьих движений и странной манеры тихо смеяться откуда-то из глубины её горла, что звучало точь-в-точь как кошачье урчание. Было презабавно видеть её рядом с мисс Бра́ун и наблюдать, как те переговариваются друг с другом. Тогда я размышляла: действительно ли в предыдущих воплощениях они были кошкой и мышкой. Но хотя внешность Маре́сы была чрезвычайно привлекательной и утончённой, её речь оказалась так же проста и примитивна, как и её разум, а из её губ цвета вишни я почерпнула большой запас удивительнейших слов, обычно не употребляемых в приличном обществе. Она была настолько уверена в своём превосходстве над остальными манекенщицами, что в её уме ребёнка никогда не возникало и мысли ревновать или раздражаться из-за чего-либо, что те делали. Любое платье смотрелось на ней идеально, и было забавно видеть, как какая-то толстая старуха приобрела одеяние, демонстрировавшееся Маре́сой, наивно решив, что тоже будет хорошо в нём выглядеть.

Второй была Хи́льда Сте́фенсон, шведка, обладавшая настолько чисто древнегреческими лицом и фигурой, совершенно небесными в своей безупречной красоте, наводившей на мысль об олимпийской богине, что было захватывающим дух восхищением наблюдать, как она дефилирует взад-вперёд по подиуму в белых и серебряных драпировках, которые ей так мудро подбирали для показа. Будучи умной, хорошо образованной девушкой, она устроилась манекенщицей лишь потому, что хотела заработать достаточно денег, чтобы иметь возможность окончить свой последний курс в колледже. Мы много с ней разговаривали, и однажды я была безмерно тронута, когда год спустя, уже после того как мы обе ушли из "Дельфины", получила от неё абсолютно волшебное письмо, в котором она благодарила меня за то, что я вдохновила её своим "благородным примером терпения и стойкости". Всегда приятно думать, что ты вдохновила кого-то, пусть даже в своей роли супер-швейцара, и её добрые слова легли как бальзам на болезненные раны-воспоминания о моём "дельфиньем" прошлом.

Интересны были и различные типы покупательниц, проходивших мимо меня, как в калейдоскопе, с утра до вечера. Пожилые дамы, преисполненные чувства собственной огромной значимости, – одни невероятно тучные, другие же болезненно худые – всегда носили необычно выглядевшие старомодные шляпы, принадлежавшие временам их юности, – гигантские аксессуары с высокими тульями, богато украшенные лентами и плюмажами, которые их обладательницы обычно наклоняли книзу в направлении своих благородных носов. После визита одной из таких досточтимых клиенток шляпный отдел хором стонал и горько жаловался, что ею вновь было заказано "викторианское чудовище" с пожеланием сделать его как можно более похожим на прежнее и что никакие тактичные уговоры не заставили старую леди дозволить "Дельфине" чуточку осовременить свой головной убор. Также туда наведывались и дамы среднего возраста, в основном требовавшие чего-нибудь "молодёжного" и сердито отвергавшие те изделия, из-за которых они выглядели "чересчур старыми", и молодые женщины, которые беспечно покупали любую шляпку, которая им шла. То же самое происходило и с платьями. Пожилым, которые являлись покупательницами в течение многих лет, постоянно угождали две высокопоставленные особы наверху, и в результате те из года в год заказывали одни и те же наряды; женщины среднего возраста выбирали самую молодящую одежду, в то время как молодые замужние женщины и девушки буквально расхватывали "то, что просто хорошо смотрится".

Некоторые клиентки в общении со старательными продавщицами были более вежливы и приятны, чем другие; отдельные из них даже обладали изысканными манерами и человечностью; однако в большинстве своём посетительницы, как правило, были нетерпеливы, надменны и очень часто капризны. Я никогда не забуду тот день, когда миссис Ни́льсон пришлось уйти домой из-за сильной головной боли и мне поручили занять её место и продавать платья. Вскоре я выяснила, что труднее всего угодить покупательнице, которая привела с собой свою подругу, "чтоб помочь выбрать пару шмоток". Обычно подруга была крайне критична и, сидя на стуле рядом с высоким зеркалом в примерочной, "разбирала на части" одно принесённое платье за другим. Быстро выкуривая одну за одной сигареты, она, не обращая внимания на продавщицу, говорила вполголоса, но совершенно отчётливо, как бы всё равно обращаясь к той в третьем лице: "Просто ужасно, моя дорогая! Скажи ей, что ты не привыкла к такому уродству и она должна принести что-то поприличнее … Скажи ей, что ты предпочитаешь красное … Скажи ей, что если больше нечего показать, то мы пойдём в другое место … Да ведь в этом нельзя идти на собачьи бои! Некоторые вообще не врубаются – тупые, знаешь ли!" – и так далее в том же духе практически без пауз. Когда я впервые услышала это грубое "скажи ей", я была так возмущена, что чуть не плача побежала к миссис Ди́ксон, но та только рассмеялась и сказала: "Не бери в голову, Тиш, это случается со всеми нами по двадцать раз на дню, если не чаще. Просто притворись, что не слышишь, не обращай внимания, не отвечай и не показывай им, что тебе больно". И с этой новой философией, основанной на множестве "не", мне и пришлось жить дальше.

Некоторые клиентки применяли к нам мелкие, но подлые хитрости, и те были ужасно неприятны! Например, одна очень известная, безмерно богатая женщина выбрала изысканную дорогую диадему со стразами, которую она намеревалась надеть в тот же вечер в оперу. "Запишите на мой счёт, заверните и сразу отдайте мне – как раз сегодня я её надену", – повелительно бросила она "заботившейся" о ней миссис Ни́льсон, и та, естественно, проделала всё сказанное. Ранним утром следующего дня, ещё до приезда мисс Уи́нтергрин, просматривая в газетах раздел светской фотохроники, мы все увидели несколько фотографий миссис X в той самой диадеме, которую она вчера купила в "Дельфине". Каково же было наше удивление, когда час спустя упомянутая дама явилась с украшением, в котором она, согласно газетам, присутствовала накануне вечером в опере, а теперь преспокойно вручила миссис Ни́льсон со словами: "В конце концов, я и подумать не могла о том, чтобы надеть в свет столь дешёвого вида вещь. Примерив её вчера вечером дома перед зеркалом, я поняла, что это так, поэтому и возвращаю обратно. Потрудитесь вычеркнуть её из моего счёта". Я в ужасе посмотрела на миссис Ди́ксон, но та лишь пожала плечами, а позже заметила: "И подобное тоже случается нередко".

Однажды мистеру Ти́мсону пришла в голову бредовая идея: заставить меня просмотреть все адреса и телефонные номера наших клиенток в телефонном справочнике, сверяя их с карточками в нашей картотеке, – прескверная задача, на выполнение которой у меня ушло много дней. Поскольку у него для такой работы имелось много офисных девушек, он, вероятно, поручил её мне, дабы отомстить за те моменты, когда я смеялась над ним на глазах у всех остальных, и худшей мести он не мог бы придумать. После нескольких часов корпения над этой бесконечной книгой я начинала так нервничать, что едва могла усидеть на месте, тогда как фамилии и цифры плясали перед моими усталыми глазами. Когда же миссис Ди́ксон, не в силах более терпеть мои муки, рассказала обо всём мисс Уи́нтергрин, та передала, чтобы я немедленно прекратила, поскольку поиск адресов не имеет абсолютно никакого отношения к моим обязанностям хостес. А в качестве кульминации Мари, миниатюрная кладовщица, подбежав ко мне, радостно прошептала на ухо, что мисс Уи́нтергрин сделала мистеру Ти́мсону за эту его выходку жуткий разнос. Забавная маленькая Мари, с пятнистым лицом, похожим на камею, низенькой плотной фигурой и привычкой постоянно тихонько напевать себе под нос одну и ту же песню: "Может, позвонит он, может, пригласит он, может, передаст привет по ра-ди-о-о-о". Я часто размышляла, сделал ли "он" в итоге хоть что-то из перечисленного, и надеялась, что "он" был добр к ней, поскольку Мари являлась очень милой девчушкой.

После нескольких идиотских месяцев работы хостес, то есть швейцаром меньшей значимости, чем Фред, который, в конце концов, открывал и закрывал двери, провожал дам от и до их авто и помогал им преодолевать ступеньки, мне была предложена должность помощницы дизайнера интерьеров, которую я с радостью приняла. Мне было очень жаль прощаться с продавщицами и манекенщицами, к которым я успела привязаться, но одновременно я чувствовала большое облегчение от осознания, что моим "приветливым улыбкам и приятным фразам" действительно пришёл конец и что я наконец могу рассчитывать на настоящую, осмысленную работу.