– Спасибо, чтоб я без тебя делала. Ох, бедные детки…
– Детки?
Бабушка ничего не ответила, лишь снова подошла к тазику и нагнулась.
– Мои хорошие, сладенькие… – старушка стала поглаживать эти своими пальцами, а потом внезапно разрыдалась – Как вы, родненькие, будете расти без меня? Как? – кричала она в слезах. Олег стал пятится назад. Старушка резко повернулась в его сторону.
– Останься с ними, меня ведь скоро не станет, помру я – ее глаза, чёрные как смоль, поблескивали.
– С ума сошла… – Олег, совсем себя не контролируя, побежал к выходу.
Он выбежал из Сеней, и быстро помчался прочь от этого дома, в панике оборачиваясь назад, он видел старушку, стоящую у порога. Ноги несли Олега прочь по той же тропе, помкоторой он попал сюда, но вскоре он пропустил поворот, и уже бежал по высоким кустам, и на одном из них споткнулся на большой скорости, упав головой об землю. В голове зазвенело, но Олег довольно быстро пришёл в себя, и попытался привстать. Но что-то крепко сдерживало его ноги – он поднял голову – левая нога крепко увязла в паутине
– Господи… – Олег схватился за паутину руками, в надежде оторвать ее от ноги, но руки тут же намертво прилипли к ней.
Олег закричал. Это был громкий, полный отчаяния крик, почти переходящий в рыдание.
Послышался шорох. – «Пожалуйста, нет!» – Шорох переходил в глухую, тяжелую поступь, будто что-то массивное ударялось об землю. Олег почувствовал, что кто-то стоит над ним, и медленно поднял вверх голову – огромные паучьи клыки, размером с мачете, были прямо перед его лицом. За клыками прослеживалось уже трудноузнаваемое лицо старушки, утыканное множеством поблескивающих чёрных глаз. Старуха зашипела, из ее брюха показалась паутина, которой она тут же начала обвивать Олега.
– Как звать, как звать… так щас уже не называют… – проскрипел низкий голос этого чудовища.
Олег кричал, переходя на агонический хрип. Кричал до тех пор, пока рот и глаза не обвила липкая и твёрдая паутина, и он не перестал видеть. Последнее, что он почувствовал – как оказался подвешенным вниз головой, свернутый, как мумия, и совершенно обездвиженный.
Телевизор все еще работал, тускло освещая комнатушку. На экране ведущий продолжал смеяться, иногда посматривая прямо в камеру. Гость уже ушел, не желая участвовать в этом цирке и балагане. Все, что можно было разобрать сквозь смех ведущего, были слова «Бабье лето».