Мои коллеги попросили меня рассказать об уникальной находке, а я слухом не слыхивал о ней, никогда не бывал в Посторомкино и даже с трудом отыскал его на карте. По этой причине для меня остаются неясными истоки публикации. Или это чей-то несерьезный розыгрыш, или существует мой однофамилец, работающий в том же направлении? Если такой человек существует, хотел бы связаться с ним. Также, если в Посторомкино действительно обнаружены костные останки неизвестного происхождения, был бы очень признателен за возможность получить хотя бы небольшой их фрагмент для исследований.
Буду благодарен, если разъясните происходящее. А я со своей стороны готов провести серьезную экспертизу находки, ежели таковая имеется.
С уважением, доктор биологических наук, профессор Андрей Николаевич Фокин».
Эдик поднял голову от письма, написанного головоломным почерком, и тут же получил награду за каторжный труд дешифровальщика.
–– Какого черта ты выдал меня за этого Фокина?! – воскликнул Густолес. – Не мог придумать другую фамилию?
–– Да сколько угодно. Но надо было, чтобы всякий неверующий Фома поверил.
–– И что теперь?!
–– Дядюшка, зачем возмущаться? Откуда я знал, что статья из «Посторомкинского вестника» дойдет до Фокина. Лучше подскажите, что ответить ему? Его надо успокоить, иначе он обратиться в газету, выйдет на Погудкину, потребует опровержение и ославит вашу зазнобу на весь белый свет.
Потрясенный Густолес не нашелся что ответить. Эдик долго молчал, а затем задумчиво и словно невпопад произнес:
–– Как жаль, что в Посторомкино нет исторического музея. Могли бы раздобыть какую-нибудь костяшку и отослать вашему однофамильцу. Пусть изучает. Придется искать подходящий музей.
–– Ничего не надо его искать. Можно отправить что угодно – кости они везде кости! Откуда мы знаем, кому они принадлежат? И как оказались рядом с черепом? Можно и куриные.
–– Дядюшка, с вашей научной степенью стыдно предлагать куриные!
–– Не нравятся куриные, давай отломим от гребешка, которым пользовалась моя бабушка. Он черепаховый. Все дешевле, чем куда-то ехать. Да теперь из музеев и не вынесешь ничего – понаставили камер… живешь, как бактерия под микроскопом!
–– Дядюшка, да у вас и в самом деле профессорская голова! Гениально! Если наша далекая праматерь перенесла операцию на мозге, значит мозг у нее был. А как всякая мозговитая женщина, она хотела нравиться мужчинам и пользовалась гребешком. Гребешок и положили рядом с модницей.
–– Только не надо отсылать весь гребень. Отломим кусочек, а там пусть твой профессор разбирается, кому он принадлежал.
В тот же день все задуманное было исполнено. Бабушкин черепаховый гребень, пролежавший без дела последние тридцать лет, наконец-то пригодился. От него плоскогубцами отломили небольшой кусочек. Но тут выяснилось, что место скола выглядит светлее остальной поверхности. Пришлось проварить обломок в воде, куда с целью получения нужного оттенка бросили пару сигарет – «артефакту» надо было придать однородную многовековую патину. После этого обломок высушили, визуально убедились в его достоверности и отправили профессору Фокину.
Вознесение дома
Как видим, сфабриковать археологическую находку не так уж и сложно. А вот с перемещением домика Густолеса на крышу девятиэтажки Додунскому пришлось помучаться. Он неделю ломал голову над проблемой и вскоре выход нашел – придумал новый строительный метод. К сожалению Додунский по легкомыслию не запатентовал его, чем воспользовалась западные коллеги. Они присвоили авторство метода и теперь строят, не упоминая первооткрывателя.
Новый метод состоял в следующем. Поначалу домик Густолеса обкопали с четырех сторон – он оказался окруженным рвами, как средневековый карликовый замок. Затем со стороны рвов просверлили под домом десятка два горизонтальных отверстий и закачали туда бетон. Тем самым под домиком образовался фундамент невиданной прочности, разрушить который не смогло бы и десятибалльное землетрясение. Затем под фундаментом установили мощные гидравлические домкраты и подняли дом вместе с фундаментом на три метра. После этого осталось соорудить под домиком Густолеса девятый этаж будущего многоквартирного дома. Да-да, автор не оговорился, именно девятый! Затем вновь наступила очередь домкратов. Строение подняли еще на три метра, и операция повторилась – построили восьмой этаж. Таким же манером появились и следующие, нижние, этажи.
Додунский мысленно благодарил глухонемую обезьянку, нашептавшую ему революционный метод строительства. Преимущества очевидны. Во-первых, отпадала необходимость в дорогостоящих башенных кранах. Во-вторых, резко снизился травматизм. Чего там греха таить, иной раз строители обрывались с неогражденных балконов или роняли тяжести, не убедившись, что товарищи внизу ходят в защитных касках.
Вскоре в специализированном журнале «Строительство и демонтаж» появилась статья о революционном методе возведения многоэтажных зданий. Эффект от публикации был оглушительный, и Минстрой начал ратовать за внедрение нового метода. Так что вполне вероятно, со временем придется задуматься о создании еще одного музея – музея реформатора строительной отрасли Николая Додунского.
Читателям конечно интересно узнать, а где же все во время вознесения дома проживали Густолес и Эдик? Не удивляйтесь, они по-прежнему находились в нем – с усиленным фундаментом домик без опаски можно было отправить хоть на Марс.
Каждые две недели наши герои просыпались в приподнятом состоянии, в том числе и в физическом смысле. Их жилище взмывало над землей на очередные несколько метров. Панорамный вид из окна становился все необъятней. Нечто подобное происходит с пассажирами самолета, набирающего высоту.
Но на этом преимущества от передислокации жилища Густолеса не закончились. Как уже говорилось, Додунский, до того, как сделаться застройщиком, возглавлял машиноремонтный завод. И он помнил Густолеса как толкового бригадира, управляющего бригадой слесарей-разгильдяев. Именно такого специалиста, вернее, надсмотрщика над разношерстной строительной толпой Додунскому сейчас не хватало. Опять же, трудно было найти человека, более заинтересованного, чтобы стройматериалы не растаскивались, арматура вязалась как следует, а бетон не дожидался, пока строители накурятся. Ведь Густолесу предстояло жить на самой верхушке дома – или не жить, в случае, если строение получится ненадежным.
Одним словом, Додунский предложил Густолесу испробовать себя в роли бригадира строителей.
–– Так я ведь… – невольно замялся Густолес.
–– За это не волнуйся. Они и без тебя знают, как, что и куда лепить. И рядом с тобой всегда будет опытный прораб. Твое дело не давать этой банде пьянствовать и воровать. Строительную площадку не оградишь со всех сторон – это тебе не завод. Хотя и на заводе несунов хватало.
Додунский отвел глаза в сторону и не стал уточнять, о ком он говорил.
–– Я посоветуюсь с племянником, – ответил Густолес, хотя предложение Додунского ему сразу польстило.
–– Пусть и племянник поработает под твоим началом – испробует строительный хлеб.
Не прошло и трех дней, как Эдик оформился разнорабочим, а на четвертый понял, что стройка – не его стихия. Выяснилось, что возведение домов в основном сводится к перетаскиванию тяжестей, от которых ломит руки и ноги и ноет поясница.
Эдик с нескрываемой завистью наблюдал за работой механизаторов, сидящих в комфортабельных кабинах. Бульдозерист, например, забираясь в кабину, снимал рабочие сапоги и надевал комнатные тапочки. На голову он водружал большие наушники, отчего походил на марсианина. Вскоре Эдик узнал, что наушники не только спасают от шума. Внутри них бульдозерист разместил наушники поменьше – от телефона – и всю смену слушал музыку на FM-станциях.
Но более всего Эдика впечатлила работа крановщика 25-тонного гусеничного крана. Эта электрическая махина использовалась редко –когда не хватало грузоподъемности башенного крана, или тот не мог дотянуться до груза.
Обязанности крановщика состояли в следующем. В начале смены он забирался в кабину. Если это случалось в прохладное время, крановщик сразу же включал электрический обогреватель, снимал верхнюю одежду и откидывался в уютном кресле с подлокотниками. В таком положении он читал книги до обеда. Если требовалось поднять груз, он с неудовольствием отрывался от чтения, щелкал переключателем на пульте управления, расположенном под рукой. Когда же крану надо было переехать на другое место, крановщик включал электромоторы гусениц, которые двигались с черепашьей скоростью. Сам он при этом выходил на площадку у дверей кабины и материл рабочих, которые, по его мнению, неправильно таскают тяжелый электрический кабель, чтобы тот не попал под гусеницы.
Электродвигатели крана работали тихо, располагались далеко от кабины, так что у крановщика надобность в наушниках отпадала. Новости и музыку он слушал с помощью маленького транзисторного приемника.
Надо ли говорить, что крановщику для выполнения всех этих особо сложных операций полагалась высочайшая квалификация и наивысший шестой разряд. А вот Эдику присвоили четвертый, и то лишь благодаря его родственным связям с бригадиром.
Таская кирпичи, Эдик уже начал подумывать, а не перевестись ли в институте на заочное отделение, не освоить ли ему ремесло крановщика? Ведь регулярное общение с книгами, пусть даже и в уютной кабине, хорошо сказывается на интеллекте.
А интеллект – он никогда не помешает. В этом Эдик убедился, получив второе письмо от профессора Фокина.
В присутствии Густолеса Эдик распечатывал письмо осторожно, словно обезвреживал противотанковую мину. Ожидался информационный взрыв, который разнесет в щепки несуразное нагроможденье лжи вокруг обезьяньих останков.
Но судьба и на этот раз оказалась благосклонной к Эдику и его дядюшке. Даже более того, она вознесла их еще на более высокую завиральную ступень.
Как выяснилось из письма, профессор провел радиологический анализ присланного образца (обломка бабушкиного гребня), и результаты ошеломили его. Выяснилось, что глухонемой обезьянке-получеловеку на момент вечного упокоения исполнилось 162 года.
«Сейчас не представляется возможным, – говорилось в письме, – установить причину ее смерти. Не исключено, что это результат ее общения с хирургами. Не попади она в их волосатые лапы, вероятно, прожила бы и дольше. Ведь тогда еще медицина не достигла нашего передового уровня. Хотя, без сомнения, и в те времена уже существовало правило: избегай докторов – и будешь здоров!
Вызывает удивление, что содержание никотина в присланных вами образцах превышает все допустимые нормы. Из этого следует, что древняя женщина-получеловек была заядлой курильщицей. Но как ей при этом удалось дожить до столь почтенного возраста?!»
–– Я ведь говорил, – возмутился Густолес, – гребешок надо было варить в луковой шелухе!
–– Зачем теперь спорить. Послушайте, что пишет дальше.
«По моему мнению, высокое содержание никотина в ее организме может объясниться только следующим. Вероятно, курить она начала еще в младенческом возрасте, не иначе как в перерывах между кормлением грудью. Тем самым никотин сделался для нее физиологически незаменимым продуктом. А поскольку организм новорожденных весьма жизнестоек, он сумел отрицательные качества никотина превратить в положительные. Общеизвестно, что пестициды, содержащиеся в табаке, убивают вредоносные микроорганизмы и патогенные бактерии. Скорее всего привычка, приобретенная с рождения, и уберегала нашу курильщицу от болезней и дала ей возможность прожить столь долгий по нынешним меркам срок.
Я планирую опубликовать результаты анализа образцов и выдвинуть теорию продления человеческой жизни с помощью никотина. Постараюсь сделать это аргументировано, с предоставлением результатов исследования.
К сожалению, до сих пор существует устоявшееся заблуждение о вредоносности табака. Потребуется время, чтобы расшатать его и поднять вопрос о целебных свойствах никотина.
Постараюсь не задерживаться с публикацией результатов, хотя и понимаю, насколько знакомство с ними будет трагично для престарелых граждан! Ведь многие из них, интуитивно догадываясь о живительных свойствах табака, тянулись к сигаретам в 14, а то и в 12 лет. Но их родители, закостеневшие в предрассудках, пресекали детское стремление к здоровью. Да что там пресекали! Просто секли!
Не сомневаюсь, что благодаря моему открытию у людей появится возможность сделать рывок в будущее, верее, прыжок в прошлое. И тогда мы сможем коротать отпущенный нам век вдвое дольше».
Далее из письма Фокина следовало, что результаты исследований присланных образцов одновременно обрадовали и огорчили его. Выходит, что наши предки жили вдвое дольше нашего, что не красит нынешнюю цивилизацию. Но с другой стороны, появилась возможность извлечь ДНК из останков посторомкинской долгожительницы и вживить их в наши подпорченные гены.
–– Черт бы побрал твоего профессора! – возмутился Густолес. – Обезьяны от черепахи отличить не может! Я ведь говорил, надо было варить в луковой шелухе!
–– Вы хотите получить теорию продления жизни с помощью лука? Прокатитесь утром в метро, а потом думайте, что говорите! Лучше спрячьте это послание, чтобы не попалось на глаза Погудкиной. И молитесь, чтобы Фокин не приехал на место раскопок и не встретился со своим двойником.
От такой перспективы Густолесу едва не сделалось плохо. От нахлынувшей слабости он присел у окна и отрешенно уставился вдаль. Но вскоре благостные окрестности восстановили душевное равновесие. Забора вокруг домика теперь уже не было. Его заменяло трубчатое ограждение по периметру крыши девятиэтажки. Оно слегка напоминало ограждение палуб прогулочных кораблей. На такой парапет всегда можно опереться, даже свеситься и плюнуть вниз, но случайно свалиться за борт было затруднительно – разве что в сильном подпитии.
Визит в поднебесную избушку
Постепенно у Густолеса вошло в привычку по утрам любоваться красочными рассветами. Он сверху по-хозяйски осматривал строительную площадку, прикидывал очередность предстоящих работ и только после этого шел будить разнорабочего четвертого разряда. Эдик отчаянно брыкался, не желая выныривать из сновидений. А когда просыпался, то понимал, что дядя разбудил его на самом интересном месте. Места эти, чаще всего были связаны с телесной сущностью Алины.
Алина и Виктория, впервые поднявшись на крышу девятого этажа, задыхались от восторга. Только теперь они поняли чудаков, устраивающих свои жилища на кронах деревьев – вероятно, у людей от рожденья заложена тяга к возвышенному.
Девичьим глазам открылись необъятные посторомкинские дали. Прояснилось и внутреннее зрение. Отсюда, из поднебесья, нелепой казалась людская привычка селиться на уровне земли. Окажись девушки архитекторами, они обязательно бы проектировали только небоскребы, где первые девять этажей отводили бы под парикмахерские и магазины с одеждой – там заоконная панорама никого не интересует. А вот кинозалы с их инфернальной чернотой не мешало бы загнать в глубокие подвалы.
Виктория, поднявшись наверх, с интересом изучала не только окрестности, но и Густолеса. Удивительный человек! Будучи бригадиром слесарей, талантливо изобразил профессора Фокина. А теперь без малейших усилий сделался бывалым строителем. (Поднимаясь по лестнице – лифт еще не работал – девушки слышали команды Густолеса бетонщикам, устроившим перекур. Такие витиеватые изречения могли появиться только после многолетней строительной практики.) Универсальный талант!
Однако обладатель неоспоримых достоинств под взглядом Виктории заметно скукожился. Ему предстояло объяснить череду своих недавних превращение. Особенно напрягало присвоение научного звания профессора Фокина и слесарные манипуляции с черепом, якобы найденным на его участке.
Виктория догадывалась о смущении Густолеса. Она взяла его за руку и ласково посмотрела в глаза. Примерно так поступает любящая мать, воротясь с родительского собрания. Иной раз такая мать даже кладет руку на голову нашкодившему чаду, словно говоря: «Я все знаю и все понимаю. Только в будущем не пуляй из рогатки по стеклам».
Густолес давно уже вырос из детских штанишек. Да и просто вырос. Поэтому, чтобы заглянуть в его глаза Виктории пришлось приподняться на носочки. А когда глаза оказываются на одном уровне, то же самое происходит и с губами.
И тут случилось неизбежное – распахнутые глаза передали эстафету губам, а сами закрылись в блаженной истоме.
К сожалению, у Эдика с Алиной общение на губоглазном уровне происходило иначе. Между их глазами, как между глазами сварщика и электрической дугой появилось затемненное стекло, имя которому – Николай Додунский.
Когда девушки решили навестить Густолеса в его домике, Додунский вызвался сопровождать их. Восхождение на крышу было небезопасным – лестничные марши еще не обзавелись перилами, а в некоторых межэтажных перекрытиях зияли бетонные проруби.
Поднимаясь с девушками, Додунский останавливался, показывал бетонные стены, которым со временем сделаются уютным семейным гнездышком. Квартиры были типовыми, поэтому Додунский советовал Алине выбрать жилище в уже возведенном доме, а не в этом, на крышу которого прилепили домик Густолеса.
Эдик укладывал кирпичи на поддон и с земли наблюдал, как девушки и Додунский поднимаются с этажа на этаж. Наружные стены еще отсутствовали – их заложат гипсоблоком позднее – поэтому Эдик видел, как Додунский то и дело оборачивался к следующей за ним Алине. Что именно он говорил, не разобрать, но, по мнению Эдика, какие-то непристойности. Виктория заметно отстала от лидирующей двойки.
«Воспитанная! – подумал Эдик. – Не хочет мешать общению подруги с квартирным благодетелем. И почему я не укладываю кирпичи на крыше? Мог бы уронить парочку, когда Додунский подходил к подъезду».
Алина с выбором квартиры так и не определилась. Она обещала подумать и посоветоваться с Густолесом. Может быть, и квартировавший у него москвич что-то подскажет. Ведь хорошо известно, что жители столицы эксперты во всех областях. Иначе как бы они заполонили все общенациональные каналы?
Падение Говорухи
Редакционный фотограф Говоруха был личностью весьма неординарной. Он обзавелся окладистой бородой еще в те времена, когда это было непринято. И ладно, если бы его борода кустилась смолистой чернью, как у воинственного абрека, или висела истрепанной мочалкой, как у Льва Толстого. Нет же! Борода Говорухи горела оранжевым цветом, соревнуясь по яркости с осенней листвой.