Часовых дел ангел. И другие рассказы

Витенька

В этот день меня перевели в общую палату, – значит посчитали, что пошел на поправку.

До этого я пролежал неделю в небольшой комнатке, переделанной из процедурной в палату, как я потом догадался по ее размерам и по тому, что почти до потолка вся она была выложена белым кафелем. Места в больнице не хватало, народ лежал и в спортивном уголке под шведской стенкой, и просто в коридоре. Каморку-палату мы делили с профессором, разбитым тяжелым инсультом. У меня был гипертонический криз с подозрением на инсульт, но, к счастью, подозрение это не оправдалось, и после всех моих мучений я пребывал почти в счастливом состоянии духа.

В новой палате было удивительно просторно, несмотря на то, что со мной лежало еще пять человек.

Я бы не назвал обитателей палаты выздоравливающими, выздоравливающими они числились скорее по времени пребывания здесь. Все, что могли для них сделать, уже сделали, и в разной степени тяжести им предстояло отправиться в ближайшее время домой, кому своим ходом, кому в инвалидной коляске. Все они, включая меня, должны были покинуть эту большую светлую комнату и освободить койку для новых пациентов.

Я осматривался на новом месте. У стены лежал молодой мужчина лет сорока с черными, без единого седого, волосами, обе его руки были под одеялом, возле него хлопотала жена или подруга. Она покормила его с ложечки, вытерла ему рот и только после того, как покормила, принялась наводить красоту, протерла влажной салфеткой лицо и водила по уже и без того выбритым щекам электрической бритвой. Мужчина кривился и тихо почти не слышно повторял.

– Отстань дура, достала уже.

Женщина не возмущалась, не обижалась, не удивлялась, не прерывала своего занятия.

Лысоватый мужчина лет шестидесяти, что лежал рядом, тоже общался со своей половиной. Лысый лежал смирно, так что понять, в какой степени он был парализован, было невозможно. Впрочем, рот он явно мог открывать сам, без посторонней помощи, что я мог понять по его общению с женой. То, что это была жена, сомнений не возникало.

Жена покопалась в таблетках, видимо собрала нужный набор в пригоршню и скомандовала:

– Открывай рот!

– Что там? – с вялым интересом спросил лысый. – Желтенькую положила?

– Он еще будет, паразит, спрашивать. Ни рукой, ни ногой пошевелить не может, так нет, ему мало, ему нужно меня проконтролировать. Все, дорогой, приехали, хватит уже. Накомандовался. Ты теперь будешь МЕНЯ слушать, пить, что я тебе даю, скажи спасибо, что я сюда мотаюсь каждый день. Что я даю? – не унималась женщина. – Я даю то, что тебе доктор прописал. Будешь пить и желтенькую, и красненькую, и какую я давать буду.

Лысый соглашался.

Я еще некоторое время наблюдал обитателей и их «ухажёров», потом походил по коридору. Кроме легкого головокружения, все было на месте: слушалось, двигалось, работало, я мог сам дойти до туалета, спустить штаны, это ли не счастье?! Когда я вернулся в палату, посетители разошлись, обитатели утихомирились, кто-то спал, кто-то лежал молча. И тут послышалось – жалобно, старческим дребезжащим голосом:

– Витенька! Сынок! И когда уже ты придешь за мной? Сил моих тут лежать больше нет никаких. Витенька, бок болит и тоска такая смертная, Витенька. Забрал бы ты уже меня домой, я бы у окна сидел, у окна, Витенька, сынок, забери ты меня, старика, отсюда, сил моих больше нет.

Было такое ощущение что старик находится в некотором трансе и читает свой бесконечный монолог как молитву, обращаясь то ли к Витеньке, то ли к ему одному видимому собеседнику.

– Ну завел свою песню, – сказал лысый, поворачиваясь на другой бок. Потом приподнялся на локте здоровой руки, посмотрел в мою сторону и сообщил:

– Это у нас местная проповедь. Раз завел – теперь на час, не меньше, будет сына своего звать. Только никто его не видел этого Витеньку.

Что-то лысый еще сказал почти шепотом себе под нос и опять лег, видимо пытаясь заснуть.

– Господи, и за что ты меня наказал?! Сколько мне терпеть еще? Господи, ты не видишь, что ли – нет моего терпения, уж прибрал бы ты меня, не мучил так! – опять затянул старик.

Высказав последнюю фразу, старик тихо, почти неслышно, всхлипнул и замолчал. Лежал, видимо, о чем-то думал. И потом начал опять немного другим тоном:

– Прости, господи, дурака. До 82-х лет ходил на своих ногах по твоей милости. Ни болезней не знал, ни нужды большой. Жаль вот только, что старуха моя померла, с ней-то веселей было. Прости, Господи, много чего хорошего было. Просто тяжко мне здесь лежать. Рука опять же, одна совсем не слушается, а другая болит, ложку почти не держит.

Старик еще помолчал и опять перешел на диалог с Витенькой:

– Витенька, сынок, забери ты меня старика, Христом Богом тебя прошу!

Народ в палате уже не роптал, что толку, все привыкли к монологам.

И тут отворилась дверь, и на пороге оказался Витенька. Все сразу поняли, что это он. Витеньке было на вид лет сорок. Худоба, щетина и выражение глаз выдавали запойного алкоголика.

Витенька всех осмотрел, нашел глазами старика, пошел в его угол.

Старик увидел сына, схватился здоровой рукой за трубу спинки спинку кровати, пытаясь вытянуть свое здоровое (по размерам) больное тело повыше, чтобы увидеть сына.

– Витенька, отойди, дай я на тебя погляжу, – сказал старик.

Сын сделал шаг назад, постоял, потом присел на кровать. Помолчали.

Наконец старик сказал:

– Возьми поешь – там на стуле, я не хочу.

Витенька ел кашу, больничную невкусную, ел жадно, смотрел в тарелку, как будто ему было стыдно смотреть в глаза окружающим, а может быть, просто давно ничего не ел.

– Возьми еще там печение есть, мне такое нельзя, – сказал отец.

– Йогурт тебе тоже нельзя? – спросил сын, протягивая руку к стаканчику йогурта, стоявшему на тумбочке.

– Почему, Витенька?! Йогурт мне можно, – сказал старик.

– Извини отец, я не знал, – сказал Витенька, ставя стаканчик на место, – я думал, тебе нельзя.

Витенька доел кашу, посидел еще немного и ушел.

В палате было тихо, хотя никто не спал, и старик лежал молча, смотрел в потолок, вздыхал, никого не донимал своей болтовней, не разговаривал ни с Витенькой, ни с Богом.

2018

Голоса птиц, запахи с поля и ощущение счастья

Давно, или даже никогда не делился вот так со всеми накатившим счастьем! А вот теперь поделюсь…

Проснулся в шесть часов в деревянном доме в местечке неподалеку от Мелихово, (где усадьба Чехова). В комнате холодно, дверь в сад настежь, и выстудило, как ранней весной. На террасе велосипед – велосипед, кстати, хороший и новый совсем, мелкая деталь, но все-таки не лишняя. Выкатил за калиточку, через лесок проехал и на шоссе.

Обычно там машины, машины, машины. А тут никого! Вообще никого – пусто. Справа лес, слева поле, на горизонте храм, маленький совсем, далеко потому что. И солнце встает, а шоссе такое длинное, ну прямо как у Билла Гейтса на обложке, а может и длиннее.

И ты на педали жмешь, а велосипед едет, ты жмешь, а он ускоряется, это хоть и не противоречит законам физики, а все равно здорово!

Шины о шоссе шуршат, в ушах ветер шумит и все это ш-ш-шикарно!

Если кто знает – при подъезде к деревеньке Попово спуск – ну почти как на гигантском слаломе. В другой раз притормозил бы, конечно… А тут – поскольку на трассе ни души, и спуск, вроде, просматривается – несешься вниз и думаешь: «Вот же старый дурак!» – и чуть-чуть подкручиваешь при этом.

Потом долетел до точки перегиба и этак замерло внутри, а отпустило, когда видно стало, что поворот внизу тоже свободен и спуск к мосту просматривается, и дальше можно не тормозить. Скорость сама спала, проехал мостик, стал замечать все вокруг, кусты, деревья, поле, пионерлагерь. Всего много: и простора, и воздуха и зелени, а людей нет, все спят. Дальше по ходу еще поселочек, рабочий люд на шоссе выходит. И так их мало, что с каждым поздороваться можно.

А солнце все поднимается, все оглядывает, и я все это вижу, птиц слышу, чувствую, как ветер дует в лицо и запахи с поля доносит.

А потом вдруг места незнакомые пошли, даже дорогу стал пытаться запомнить. И вдруг еще чуть проехал и глядь: «Ба-а-а! Да это же вот где!» И точно. Поле знакомое, и вот он храм открывается.

Храм в окружении высоченных лип. Так что белые стены сквозь деревья видны, а купол почти весь в зелени. И перед храмом луг из разнотравья. Каждая былинка на своем ярусе. Внизу все зеленое, повыше цикорий сине-фиолетовый, а над ним сурепка кружевная желтая. Смотрю на это, и не верится, что такая красота из этих травок собирается. Сошел с велосипеда, перекрестился на храм и говорю себе: «Господи! Счастье-то какое!» И опять покатил по шоссе. Доехал до поля клевера, а там в поле тропинка к остановке протоптана. Свернул на тропку, сошел с велосипеда, под ногами клевер и люцерна.

В поселок въехал – оказывается, еще никто не проснулся, спят. Только кот здоровый дымчатый выскочил из-под забора мне навстречу, развернулся и от меня по дороге побежал. Нет бы в сторону свернуть, нет, улепетывает по прямой, может, соревнуется – кто его знает.

Дома все более знакомые, и, наконец, мой.

Жена, конечно, спит, все спят…

А у меня кадры моей поездки перед глазами, голоса птиц, запахи с поля и ощущение счастья.

2018

Друзья?

Света, Мишкина жена, позвонила и сказала ровным голосом:

– Я знаю, вы с Мишей были друзьями, если сможете, приезжайте на похороны и к нам на поминки, я обзваниваю всех его друзей.

Что-то екнуло внутри: Мишка!

– Когда? – спросил я.

– Три дня назад, сердце, – объяснила Света.

– Трудно поверить, – сказал я дежурную фразу, потом говорил что-то еще, понимая, что никуда не поеду. Видеть Свету и сына, о котором мне рассказал Мишка, не хотелось. Родственников я его не знал, общих знакомых у нас почти не было. «Чужие мне люди, о чем я с ними буду говорить? – оправдывался перед собой я. – Да и с Мишкой нельзя сказать, что мы были друзьями. За последние двадцать лет виделись всего несколько раз».

Познакомились мы в первой и для него, и для меня заграничной туристической поездке (в Югославию), обоим было за сорок. Он и я ехали в одиночку, без жен, разговорились в автобусе. Он и я доценты на кафедре, шли по жизни одними коридорами в разных концах Москвы, встретились в Югославии. Заселили нас тогда очень поздно в двухместный номер с огромной двуспальной кроватью. Лежали каждый со своего краешка. «По армейским нормам вполне третьего можно положить», – шутил Мишка.

На следующий день номер «для пары» поменяли на комнату, где было две раздельные кровати. Десять дней держались друг друга в чужой «почти капиталистической» стране. Пожалуй, тогда мы и правда были друзьями. Было о чем поговорить. Мишка больше рассказывал о себе, чем я, ему нужно было выговориться, он тогда уходил от жены, видимо, сильно переживал и, если вместе выпивали, неизменно скатывался на волновавшую его тему.

– Ну вот представь, – говорил он еще твердым, но уже с повышенно тщательной артикуляцией голосом, – они вместе любили кататься на лыжах, потом она на лыжах кататься разлюбила, лыжи выбросила, то есть она вообще забыла про лыжи. А он хочет кататься. Он что, значит, должен забросить лыжи из солидарности? Мне с ней интересно говорить, мы близкие люди, я от нее уходить не собираюсь, у нас общий сын, интересы, друзья. Но, ты понимаешь, ей секс со мной и, как я понимаю, секс вообще, как занятие, не интересен. Она говорит, что перестала понимать, что в этих странных телодвижениях находят люди? Это как?

Мишка пил тогда чуть больше, чем стоило, и, если бы не был приятным и деликатным по природе парнем, наверное, это бы меня раздражало, а так – нет… Наверное, именно так и бывает с друзьями.

Мы, естественно, обменялись телефонами, пару раз виделись в тот год, я даже был у него в гостях. Оказалось, что у нас и по работе были пересечения. Мы оба программировали на фортране, писали библиотеки для прочностных расчетов. Мишка был хорошим инженером, хорошим программистом и щедрым человеком. Дарил мне подборки своих подпрограмм. Говорил, что не уверен в успехе своих изысканий, не факт, что доведет свою «задачку» до ума, а так его подпрограммы будут где-то работать и приносить пользу.

Потом лет пять мы не виделись. Совершенно неожиданно Мишка позвонил накануне моего пятидесятилетия, поздравил, и я пригласил его отметить в компанию, где он никого не знал.

Мишка быстро освоился, всем понравился, и женщины за столом, улыбаясь, спрашивали, почему я скрывал от всех такого замечательного своего друга.

Мишка тогда изрядно выпил, но не перебрал, долго говорил тост о том, какой я хороший и даже лучше, чем он, человек. Шутил на грани фола, рассказывал, какой я примерный семьянин. Вспоминал нашу поездку и уверял, что за десять дней нашего совместного проживания я не проявлял интереса не только к женскому, но и к мужскому полу, даже на шикарной двуспальной кровати.

Пару лет спустя Мишка пригласил меня отметить его «полтинник» у него на даче. Я приехал без жены, ей не хотелось тащиться в такую даль к малознакомому человеку.

Мишка к тому времени, оказывается, уже несколько лет как развелся со Светой и был с некоей Леночкой, видимо, ровесницей его сына. Юбиляр молодился, и это ему удавалось. Он был душой небольшой компании, разжигал костер, дул на угли, жарил шашлыки, потом неплохо играл на гитаре, пел какие-то малоизвестные песни.

Запомнился мелкий эпизод на той даче. Мишка нес два больших ведра через участок от колодца в дом, нес тяжелую ношу с прямой спиной и улыбкой на лице мимо компании, сидящей у костра, а когда поднялся на террасу, где стоял я, сбросил улыбку, выпрямился и долго разминал поясницу. На меня он почему-то не хотел произвести впечатление, наверное считал, что мы были друзьями.

Потом мы ходили с ним в ближайший лесок за дровами для печки. В двух словах он тогда сообщил, что ушел от жены, что Света потом долго болела, что наладить добрые отношения они не смогли и почти не видятся.

После той поездки лет пять мы не пересекались. Перезванивались пару раз, я слышал, что сын его женился, и у него появился внук. Мишка жаловался, что с внуком видеться почти не получается, посетовал, что парень, мол, выдал как-то при встрече: «У меня есть мой дедушка и деда Миша».

А вот за последний год я видел Мишку два раза. Недели через две после нового года Мишка позвонил и попросил приехать, сказал, что болен, что нужна помощь и вообще надо поговорить.

Жил он теперь в другом месте, назвал адрес. Ехать пришлось до Новогиреево на электричке, там на автобусе и минут десять пешком. В проходной комнате было много хлама, по центру угадывался протоптанный путь, выделяющийся отсутствием под ногами пыли. В дальней комнате лежал Мишка, как выяснилось, с воспалением легких. Вторую неделю он, оказывается, выздоравливал, но идти в аптеку и в магазин не было сил. Возможно, раньше он просил кого-то еще, а теперь вот позвонил мне.

Я сходил в аптеку, купил нужные лекарства, зашел в продовольственный – взял колбасы, сыра, и всего остального, что попало под руку. Соорудил чай, накрыл на двух стульях «поляну» возле Мишкиной кровати. Мишка повеселел.

Говорили обо всем, наконец я спросил его прямо:

– Где же твоя Леночка, кто ухаживает вообще за тобой? Воспаление легких – не шутка!

– Да, Леночка была как следует, ты ее помнишь? – спросил он с гордой кривоватой улыбкой, выдающей боль в боку. – Хорошая была Леночка, любила это дело. Потом еще у меня другая была, – хорохорился Мишка, – аспирантка, кстати ужасно любила тетрис. Мы проверяли, сможет ли она не сбиться – собрать эти самые терамино в стакан, пока я буду отвлекать ее сзади, – хвалился Мишка интимными подробностями. И, продолжая свои мысли вслух, добавил:

– Я тут встретил Валерку, ты помнишь его, он был тогда на моем дне рождения, он, представляешь, в третий раз развелся и объяснил мне очень доходчиво, кстати, почему: «потому что каждая последующая на поверку оказывается чуть-чуть хуже, чем предыдущая». Это точно.

– А Света?

– Она не в курсе, – сказал Мишка. – У меня на нее тоже остались обиды. Мы про развод говорили давно и, вроде, все решили. Я тогда уехал хоронить мать, задержался в Воронеже почти на месяц: сначала похороны, потом хлопоты, кое-какой памятник справил, – а вернулся, узнал, что она как-то оформила все без меня. Без меня, когда я хоронил мать, как это – по-людски?

– А сын?

– Ты понимаешь, ситуация не самая крайняя. Ну воспаление легких, могу сам вызвать скорую, тебе могу позвонить, друзьям. А с сыном не просто, опять же обиды и всякое такое. Нет, я могу ему позвонить, но как бы тебе объяснить, я, наверное, просто боюсь.

– Чего? – не понял я.

– Ты понимаешь, я ему позвоню, скажу, что я болен, что надо бы приехать, а он например, скажет, что сейчас очень неудобно, и что может приехать только если что-то серьезное. А я скажу, что все не так серьезно, и буду думать, что сына у меня нет. А так у меня есть сын, внук, понимаешь?

Последний раз Мишка позвонил полгода назад, рано, примерно в десять утра, попросил приехать на Гоголевский бульвар, сказал, что это важно, что есть проект исключительно для специалиста моего уровня, – чувствовалось, что он уже слегка выпил.

Зашли в кафе. Мишка рассказывал, что у него появились большие связи в министерстве, чего за ним никогда не водилось. Я отказался от водки, ссылаясь на то, что сегодня еще надо работать, взяли какой-то закуски. Мишка часто наливал в мелкую рюмку, рассказывал про каких-то англичан, про то, что у нас никто не оценил его по достоинству, а англичане, англичане – они оценили и его, и некоторые его идеи. И что поехать на какой-то симпозиум он хочет обязательно со мной, потому что, во-первых, я его друг, потом – мы работали одно время вместе в этой области, потом – и с английским я, несомненно, смогу ему помочь. Мишка долил тогда содержимое в стакан и сказал свою главную мысль: «А главное, почему я хочу с тобой ехать к англичанам, – потому что ты хороший парень!». Так что расстались мы точно друзьями.

2018

Сострадание

Есть досадное и трудно объяснимое сострадание, которое наш народ питает к пьяницам, и которое оборачивается удивительной безжалостностью.

Нет, это не просто сострадание, это какое-то любование, бравада, даже национальная гордость, если хотите. Столько от алкоголиков бед, семей порушенных, брошенных детей, сколько смертей нелепых и ранних. А в народе все равно: «не пьет – значит не мужик».

Да что я говорю, и без меня прекрасно знаете. Сам я такие истории слышал, внутри себя улыбался и другим пересказывал. Вот одна из таких.

Привезли в один поселочек сруб, дом поставить. Доставил его водитель трейлера до съезда на грунтовую дорогу, посмотрел на развороченную глину да разливанные лужи, понял, что завязнет здесь с тяжелым грузом, и пошел пешком искать хозяев.

Через час где-то вернулся с владельцами сруба и их соседями. Все стали увещевать водителя, объяснять, что лужи местные только с виду глубокие, на самом деле тут любой шофер за десять минут доедет и ни разу не забуксует.

Водитель трейлера стоял на своем.

И тут кто-то предложил сбегать за Лешкой, который за две «пол-литры» решит вопрос непременно. Приехал Лешка на своем грузовике, друзья его подошли, помогли бревна перекинуть. Хозяева тем временем в магазин сбегали.

Лешка взял бутылку, сорвал крышечку, крутанул содержимое, и на восхищение собравшимся вылил все, что там было, в свое молодое горло.

А потом как ни в чем не бывало сел за руль и поехал.

Народ, понятное дело, начал спорить – пройдет «наш» или застрянет.

Парень лихой, и, видать, с опытом езды по этой местности. Пошел как по трассе в слаломе. И что важно, общее направление на поселок уверенно держит.

Местные жители уже, оказывается, в курсе, уже повыскакивали из своих домов на улицу, ждут: не каждый день бесплатное представление – тут тебе и дураки, и дороги, все «в одном флаконе».

Из углового дома генерал вышел. Стоит на сухой кочке, смотрит на приближающийся груз, руками что-то показывает, поучает, видимо, как возле его забора проехать лучше следует.

Генерал боевой, ничего не боится, привык к танкам на учениях. Знает, что едет такая махина на тебя, и вдруг раз – по жесту командира встает как вкопанная.

Потом народ гадал спорил – был генерал на сухой кочке, или не было его совсем (сидел в укрытии). Один очевидец, правда, рассказал, что генерал точно был и даже успел крикнуть «стоп», потом взвизгнул по бабьи и спасся чудом – «ушел по воде». Пролет же генеральского забора подкачал, непрочный оказался – хрустнул словно палка в руках и лег, как битая карта на стол.

А красавец наш пошел-пошел, легко, непринужденно: в одну сторону руль крутанёт – кажись, всё, в кювете, ан нет, в последнюю секунду вырулит, ну, может, пару жердин из забора выхватит, а то и в миллиметре пройдет. Потом еще вираж, и из противоположного забора всего две-три доски заденет, не более. И так по всей дороге. Никого не пропустил, везде отметился.

Как Леша проехал мимо, все немного осмелели, выскочили каждый из своего укрытия. А хозяева у нас какие, за свое добро удавятся, ну и озверели, конечно. Высыпали на дорогу, галдят, вооружаются кто чем – кто палкой, кто жердью выломанной, и бегом за слаломистом. Машина тем временем до конца улицы доехала, возле нужного места встала и стоит.

Мужики подбежали, и хотите верьте хотите нет, герой не то чтобы смылся из кабины, не то чтобы сидит, втянув голову в плечи, не то чтобы прикрылся руками и молит о пощаде, все не то. Он руки уронил, голову запрокинул, шею под топор подставил, и не храпит, а чисто так дышит, и на лице его молодом улыбка блуждает светлая, ангельская. Народ оторопел на какое-то время: не бить же спящего! И кто-то вовремя сказал: «Что с пьяного возьмешь, он и не почувствует ничего!» – пусть, мол, проспится. Все с облегчением согласились.

Спал Леша весь оставшийся день и до следующего утра. К тому времени ни у кого запала не осталось. Отходчивый народ, с пониманием, да и заборы к тому времени починили. А парень, кстати, совестливый оказался, грузовик щебенки на следующий день привез, спер где-то на соседней стройке, своим не пожалел, можно сказать от сердца оторвал. Лужи присыпал, так его потом добрым словом не раз поминали. Ходили по сухому и шептались пересказывали, как генерал местный прыгает смешно, улыбались.

А вот еще история про такого же парня почти, правда, не водителя, а скорее строителя. Был в деревеньке парень один, может и не парень – а мужик – здоровый, под два метра, ростом и силой его бог не обидел. Строитель – не строитель, самоучка, мастеровой мужик. И избы ставил, и так – что кому помочь. Работал в разных бригадах, но по причине пристрастия к спиртному в шарашки его брать перестали, жил в своей избе один, что-то мастерил, когда не пьян, помогал соседям за мелкую монету, можно сказать, нищенствовал.

Время бежит, меняется, стали в из??? той деревне людишки уходить, дома продавать, стали городские приезжать, покупать участки под дачи, ставить коттеджи, не похожие на местные избы. Появились в деревеньке два корейца, ловко ставили они типовые щитовые домики – внутри вагонка, потом утеплитель, ДВП, снаружи сайдинг пластиковый. Сборка всего две недели. Как из детского конструктора клепают, а дом прочный получается, и тепло держит, как термос. Да еще и сайдинг «под кирпич», такой, что и на трезвый глаз не отличишь – какой на самом деле дом: каменный, или фанерный.

Видать, корейцам (а сами они щуплые на вид) вдвоём все-таки не так легко стройка давалась, приглядели они местного Ваню, прикинули, какой «подъемный кран» у них тут под боком простаивает, и пригласили в бригаду. Силу мужика корейцы быстро оценили и говорят ему – мол взять тебя возьмем, но пообещать тебе придется, что во время работы «ни капли». Ваня наш на условия поставленные согласился, ни в чем начальникам не перечил, хотя сайдинг невзлюбил. Даже пару раз в полголоса высказывался, что мол «пакость эта ни для души, ни для красоты непригодная».

Две недели прошли, Ваня трезвый отходил весь срок, дом закончили, и так оно получилось, что сработались вроде как с новым членом команды, и событие это отметить можно. Корейцы, как оказалось, в выходной день отметить не против.

Сели в новом доме, выпили, закусили. И тут наш Ваня такой разговор повел, что все эти фанерные хибары – ничто супротив бревенчатой избы. Что все это баловство, и для русского человека вовсе не годится. Если бы корейцы не выпили, то вряд ли бы стали спорить, а тут ударили по рукам, что нельзя такую стенку многослойную кулаком прошибить.

И напрасно, кстати, поспорили… Для всех затея боком вышла – и для хозяев, и для корейцев, и для Вани, кстати, в первую очередь. Выплатить ему пришлось из своей зарплаты на новый комплект материала. Потому как все в том доме рассчитано, экономично, практично – ничего лишнего.

Стенка, и впрямь, прочной оказалось, не смог ее Ваня прошибить, проиграл спор! Стенка слегка совсем вперед подалась. Крыша с какого-то паза соскочила, стеклопакеты хрустнули, выпучились наружу, сайдинг скрючился, пошел хлопунами. Уж как ни вправляли потом все назад, а паззл тот, видать, два раза не сложишь… Разбирать пришлось.

Я рассказал вам эти две истории почти так же задорно, как услышал, не без некоторой бравады и гордости за обоих.

Где сейчас эти наши мужики? Дожили до сорока пяти? Что-то слабо верится, что взялись за ум или успешно прошли лечение где-нибудь в реабилитационном центре, у хорошего психолога.

Один, наверное, разбился по пьяни. Второй пролежал где-нибудь под забором на снегу, отморозил ноги и внутренности и не то чтобы стенку проломить, молоток в руках держать не может, стоит возле вокзала с кепкой в руке, или хуже того – выкатывают его в инвалидной коляске с отнятыми ногами в камуфляжной форме к прибывающей электричке: авось кто подаст нашему герою Ване.

2018