Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2

10

Василиса была девушкой из простой рабочей семьи. Ее родители – образцовые Советские граждане с детства прививали дочери трудолюбие, скромность, уважение к старшим по возрасту. Слово отца и матери являлись для нее законом, нарушить который она никогда не отваживалась. Но, закончив школу, и, немного повзрослев, Василиса стала более самостоятельной и уверенной в себе особой, чем хотелось бы родителям. Возможно, давала о себе знать та пора, когда пускай неосознанно, но уже гораздо пристальнее, чем это предписывали правила и нормы Советской морали, девушка приглядывалась к молодым людям. Она чувствовала, что нравится им. И, все-таки, они невольно отталкивали ее от себя своими ужасно грубыми и на редкость вульгарными манерами. Конечно же, Василиса была уже не девочка, а ее сверстники – не мальчики. Они не дергали ее, как прежде, за косички, а она не жаловалась на обидчиков учительнице. Так или иначе, стоило девушке заговорить с парнем, немного сблизиться с ним, как он тут же без стеснения лапал ее за недозволительные места, вгоняя в краску. Это злило Василису. Она ждала от сильного пола совсем иного. Девушке хотелось, если не обожания, то хотя бы уважения. Но она не знала, как сделать так, чтобы внушить эти чувства противоположному полу. Все ее отчаянные попытки, направленные на то, чтобы завести, хотя, бы короткую дружбу с уличным кавалером, как правило, терпели непоправимый крах. И девушка, навсегда расставаясь с еще одним несостоявшимся ухажером, таила обиду на сердце. Василису ужасно коробило, что чересчур любвеобильные воздыхатели не принимали ее всерьез. Они видели в ней лишь предмет для удовлетворения собственных похотей, а не свою единственную и неповторимую! В конце концов, девушка окончательно решила, что любовь – это выдумки!.. Поэтому не стоило идеализировать мужчин. По ее мнению, все они немного стоили. В каждом из них нахальства на десятерых хватало, а нежности, тепла и ласки – ни на грош! И, когда она уверила себя в таком мнении о молодых людях, которое, как ей казалось, никто и ни за что на свете не смог бы изменить, ей вдруг повстречался Виктор! Наконец-то, хоть один раз в жизни Василисе по-настоящему повезло! В поле ее зрения оказался не какой-нибудь прощелыга из подворотни, а джентльмен, и она вела себя с ним, как настоящая леди. Виктор заронил в ее сердце зерно сомнения, и, впредь, она уже не была так категорична в своих суждениях обо всех без разбору мужчинах и настоящей любви.

Красногубов по очереди распечатывал один конверт за другим, жадно прочитывая письма. Каждое из них начиналось одними и теми же словами: «Здравствуй, дорогой Витя!..», и заканчивалось не считая самого первого, всегда одинаково. Василиса спрашивала, почему он не прислал ей ни строчки в ответ. У девушки был очень красивый почерк. Буковки ровные – одна к одной. Он прочитывал предложения и абзацы, в которых, так осязаемо, чувствовалось биение искреннего, юного и чистого сердца Василисы. Порой ему даже казалось, что он следил глазами не строки, а лесные тропки, надежно спрятанные от полуденного солнца в зеленой лесной прохладе и указывавшие заблудившемуся путнику верный путь к заветной цели. Наконец, Виктор машинально отложил в сторону последнее письмо, и лицо его просветлело. Он наскоро упаковал свои немногочисленные пожитки в дембельский чемоданчик.

– Ты куда, сынок? – не на шутку встревожилась Матрена Гурьевна, когда увидела, как Виктор, накинув осеннее пальто, шагнул за порог родного дома.

– Учиться поеду! – сказал сын и с жалостью посмотрел на мать.

Он решил, что лучше расстаться с ней теперь, чем тогда, когда в поселке узнают о том, что не воевал он вовсе не в какой Чечне. Вот сраму-то будет, если людям правда откроется! И, хотя в этом – не его вина, а самих селян, которые напридумывали себе, бог весть что, про Красногубова, в конце концов, козлом отпущения окажется именно он. Нечего было героя из себя строить! Как после такой бессовестной «лжи» он посмотрит людям в глаза?..

…В городе Виктор подал документы для поступления в геологический техникум, который являлся переходной ступенью для тех, кто потом продолжал обучение в институте. Его поселили в общежитии вместе с остальными абитуриентами. После сдачи экзаменов он прочно обосновался в одной из комнат вместе с еще двумя первокурсниками. Месяца три Красногубов ничего не сообщал о себе Матрене Гурьевне. Но однажды, взгрустнув по дому, послал матери короткую весточку о том, что жив и здоров. Как водится, в послании он указал адрес своего нового места жительства. Честно говоря, Виктор предполагал, что после того, как мать получит письмо, Василиса, если она еще не разочаровалась в своем непредсказуемом друге, так откровенно пренебрегающим ею, очень скоро отыщет его. И он не ошибся. Девушка, узнав от Матрены Гурьевны о том, где проживал Красногубов, тут же явилась к нему, как ни в чем не бывало. Как будто бы и не минуло нескольких месяцев со времени их последней встречи, и расстались они лишь вчера.

Буквально захлебываясь словами от счастья, Василиса, щебеча, как птичка, рассказала Виктору, о том, что окончательно рассорилась с родителями и живет теперь у подруги. При этом она, как будто бы, не испытывала ни капли грусти… Скорее, наоборот!.. В свою очередь, находясь в некоторой растерянности, он совершенно не знал, радоваться ее приходу или же этого делать совсем не стоило? Красногубов молча смотрел на Василису и невольно сравнивал ее с Дарьей, работавшей поваром в студенческой столовой. Полная и круглолицая, она сразу же приглянулась ему тем, что от нее пахло борщем и свежеиспеченными булочками. Глядя на нее, Виктор тепло вспоминал солдатскую столовую, где он оттрубил, ни за здорово живешь, почти два года. Дарья была незамужняя и иногда приглашала Красногубова к себе домой. Она поила и кормила его до отвала тем, что оставалось нетронутым во время студенческих завтраков, обедов и ужинов. Виктор коротал ночь у Дарьи. Так, что все обстояло хотя и довольно прозаично, но зато обстоятельно. В отличие от практичной и хлебосольной толстушки тоненькая и подвижная Василиса буквально светилась изнутри нежностью и любовью к Виктору. И, невольно сравнивая двух претенденток на его либидо⁴, он вдруг впервые ясно осознал, что у него никогда не поднялась бы рука грубо оттолкнуть от себя эту, бог весть, что вбившую себе в голову, сумасшедшую девчонку. А, она, словно бы, упорно не замечала всяческих сомнений Красногубова по поводу того, стоило ли ему рассматривать Василису всерьез. То есть, сперва, как его девушку, а в дальнейшем, возможно, ту, с которой он захочет навеки связать свою дальнейшую жизнь. Но, вопреки всему, его нерешительность и холодность, больше похожая на равнодушие, казалось, лишь еще больше распаляло стремление Василисы завоевать сердце приглянувшегося ей парня. С каждой их новой встречей она, все более, смело и уверенно строила планы насчет их совместного будущего, не стесняясь делиться ими с Виктором. Вконец опешив, он слушал ее, раскрыв от изумления рот, и, не зная, когда ему следовало, прервав ее нескончаемый монолог, вставить свое веское слово, а когда нет… Как бы ни противился молодой человек этому внутренне, ее обаяние так сильно воздействовало на него, что, не сводя с нее удивленных глаз, он молча внимал звонкому, как будто бурлящий весенний ручей, голоску Василисы. Необыкновенное очарование, похожее на летний луг после дождя, когда его солнечные капли блестят на траве, будто бы и, не собираясь высыхать, исходило от нее. Оно было столь непобедимо, что нашло ответный отклик в самом Красногубове. Он вдруг ощутил, что те же чувства, что переполняли Василису, с недавних пор испытывал и он. Но, поселив где-то в тайных уголках своей души, до определенного момента он, словно бы, тщательно прятал их ото всех, в том числе, и – Василисы, стараясь ни чем не выдать себя…

…Почему мужчина всегда скрывает то, что в любящей женщине лежит на поверхности? Почему она свято верит, что имеет право на счастье, а он бежит от него, пугаясь, что за это счастье придется платить слишком высокую цену? Да, конечно же, она – богиня! К ней тянутся его губы, его руки, чтобы не прерывался человеческий род. Она прекрасна и поэтому всегда права! А он? Он – ее поддержка и опора. И их отношения, на редкость гармоничны. Ибо, они уравновешивают два противоположных начала – мужское и женское, делая целый мир устойчивым ко всем превратностям судьбы.

Василиса жила надеждой на лучшее, и она явилось самым убедительным аргументом для того, чтобы обратить Виктора в собственную веру. Точнее, вера, надежда и любовь были для нее тем, что наполняло ее жизнь смыслом. И он не решился собственными руками разрушить их счастье, понимая, что другого может не быть. Уж, лучше пусть то, что есть, никогда не иссякнет, как солнечный свет, льющийся с небес… Вероятно, хотя и не столь возвышенно, примерно, так размышлял он…

11

Прошло три года, и Красногубов закончил техникум и получил диплом геологоразведчика. Василиса все это время не отпускала его от себя ни на шаг. На первых порах они поселились в семейном общежитие, которое предоставило предприятие, где работала Красногубова. Еще через пять лет, когда у них появился сначала Стасик, потом – Максик, им выделили однокомнатную квартирку…

…Красногубов хлебал щи, а Матрена Гурьевна, слегка нахмурившись, искоса поглядывала в его сторону. Она не простила сыну того, что, даже не подозревая о том, как пожилая женщина считала, хотя это был плод ее собственных фантазий, тот ввел ее в заблуждение насчет службы в Чечне и «боевых» ранений. После его бегства из дому, иначе и не назовешь, Матрена Гурьевна какое-то время старалась реже выходить на улицу, чтобы не чувствовать на себе насмешливых взглядов злоречивых соседей. Первой, кто открыл ей глаза на правду, была все та же Осиповна.

– Слышь, соседка, твой-то – вовсе никакой не ерой! – прямо заявила она, едва переступив чужой порог, и выжидательно посмотрела на Матрену Гурьевну.

– Как – так? – усомнилась Красногубова. – Я своими глазами на ем следы от пуль видела?

– Да и не от пуль совсем – это!

– А, от чего же, по-твоему? От комариных укусов, что ли?

Но в ответ фермерша лишь презрительно фыркнула.

Да, может, от струмента какого!

– Чево, чево?

– А – таво! Мой Ерема был в комиссарияте и все узнал про твоего Витьку!

Матрена Гурьевна, которая в то время мыла посуду и в руках держала тазик с кипятком, едва удержалась, чтобы не ошпарить им вздорную фермершу.

– Ты не очень-то жерновами своими скрежещи! Думай, что мелешь!

– И думать мне нечего! – осклабилась Осиповна, воинственно подбоченясь. – В стройбате твой солдат кашеварил!.. Вот и – весь сказ!

И с видом победительницы, никогда не знавшей поражений на бабьем фронте, Осиповна убралась восвояси.

Надо сказать, что Ермолай Пантелеймонович отправился в местный военкомат не только любопытства ради. Во всем дотошный и обстоятельный он хотел, чтобы из достоверного источника его официально информировали о заслугах Красногубова перед Родиной. Гордость распирала честолюбивого фермера от той мысли, что впервые в жизни его подопечным станет не выдуманный, а настоящий герой. Был у Еремы и свой корыстный расчет в отношении Красногубова. Ведь, обычно, таким, как он, молодым людям, государство шло навстречу. «Если с умом похлопотать за парня, – так и этак прикидывал Ермолай Пантелеймонович, – то, вполне вероятно, что от этого можно поиметь определенную выгоду!..» Надо было лишь, куда следовало, обратиться с соответствующими бумагами. И тогда власти помогли бы Красногубову с дешевыми стройматериалами, чтобы новый дом поставить. Отходы от строительства фермер намеревался пустить на текущий ремонт собственного свинарника и гаража. Не пропадать же добру зря? Ерема уже прокручивал в уме различные варианты, которые были бы выгодны ему и герою. Например, он рассчитывал на то, чтобы использовать Красногубова, как таран, своего в доску, пробивного, парня, выражаясь современным языком, доморощенного лоббиста, и, таким образом, получить долгосрочный кредит в банке с низкой процентной ставкой. Но все грандиозные планы деятельного фермера рухнули в одночасье, когда он узнал правду. Прямо из военкомата Ерема вернулся домой и рассказал обо всем жене. Вскоре, весь поселок зло подсмеивался над Матреной Гурьевной Красногубовой и ее «ероем», Витькой. Проходя по улице, пожилая женщина хмуро приветствовала соседей, которые отвечали ей недвусмысленной улыбкой на лице. Вот, мол, старая карга чего удумала! Наврала всем с три короба про «подвиги» своего кашевара. А он и пороха-то даже не нюхал! За кого она людей принимает? Люди ж – не дураки! Их, просто так, на мякине не проведешь! Поначалу Матрена Гурьевна сильно расстроилась. Плакала по ночам. Сын вернулся из армии живой и невредимый, а она не радовалась этому, а скорее наоборот. «Уж, лучше бы он в клятой Чучни погиб!» – в сердцах восклицала оскорбленная женщина, захлебываясь слезами. И за что судьба была так несправедлива к ней? Но, как она ни старалась, никакого путного ответа на этот счет ей в голову не приходило.

Красногубова долго не держала обиды на сына. «Разве, он виноват, что не на хронте, а с кастрюлями воевал?» – как могла, оправдывала она своего сокола. Впрочем, Матрена Гурьевна не скрывала досады на то, что жизнь у Вити складывалась не так, как нужно, а, точнее, по ее мнению, совсем не складывалась в красивую картинку. Такую, чтоб на нее при любом освещении любо-дорого было посмотреть!.. Это сильно беспокоило, с виду, суровую, а по сути, как и все нормальные бабы, безраздельно любящую свое чадо сердобольную мамашу.

– Ты не против, если я останусь у тебя на пару деньков? – спросил Красногубов, не глядя в глаза матери.

Он давно доел щи и теперь сидел, все также, за столом, положив на него свои огромные ручищи.

– Что, по детишкам небось заскучал? – подозрительно спросила Матрена Гурьевна. – Так, ты не бойся, Витя! Я, уж, худо-бедно, за ними присмотрю!..

– А я и не боюсь!

– Ну, так чево же, тогда, гостевать решил?

Красногубов пожал плечами.

– Да, сам не знаю! Плохо, что-то, у меня – на душе!..

Горько усмехнувшись, мать сокрушенно покачала головой.

– Да где ж ему, хорошему-то взяться? На базаре, поди, не купишь! Детей, вот, без матери оставил! Беречь надо было жену-то!

Красногубов вдруг, расчувствовавшись, часто заморгал влажными ресницами. Матрена Гурьевна заметила это. Внешне она оставалась невозмутимой. Вместе с тем, сердце ее тупо заныло от сострадания и жалости к сыну.

Дверь вдруг распахнулась и в избу с шумными криками вбежали Стасик и Максик. Увидев Красногубова, они остолбенели от неожиданности.

– Ну, что, пострелята, наигрались, слава богу? – искренне обрадовалась появлению ребятишек Матрена Гурьевна. – Быстро руки мыть, и – за стол!

Но Стасик и Максик стояли, как вкопанные.

– Или отца родного не признали? – засомневалась она.

Красногубов смотрел на детей так, как будто не видел их целую вечность. От волнения он дышал часто и неровно. Ему хотелось, чтобы Стасик и Максик подошли к нему поближе, и тогда бы он обнял и крепко прижал их к груди. Так крепко, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах уже не разлучаться с ними. Но что-то сдерживало Красногубова от подобного шага. Он, словно, боялся, что в порыве нежности будет недостаточно осторожным, и его отцовская ласка окажется излишне грубой. Это напугает Стасика и Максика, и они еще больше отдалятся от него. Красногубов станет для них еще более чужим, чем прежде. Он нерешительно, словно за милостыней, протянул обе ладони навстречу Стасику и Максику. Они были столь неестественно большими, и при этом, точно голые степи, такими пустыми, что, вряд ли, бы кто отважился оставить их без подаяния. Видя, что батя, как часто бывало прежде, не сторожится на них, малявки понемногу осмелели. Стасик подошел к Красногубову и положил свою беленькую крохотную ладошку в его безмерную пятерню. Тот осторожно, словно это было что-то очень хрупкое и невероятно дорогое для него, сжал детскую ручонку. Почувствовав ее тепло, не смог удержаться от того, чтобы не прикоснуться губами к светлой густой шевелюре славного мальчугана. Жадно втянув в себя воздух, ощутил, как его волосы пахли детской нетронутостью и еще чем-то бесконечно родным и близким. Красногубов сделал это непроизвольно, поддавшись искреннему чувству, которое так естественно порой овладевает сердцем любящего родителя. В благодарном порыве Стасик вдруг обвил тоненькими ручонками отца за шею. Не желая, чтобы старший брат имел хоть какое-нибудь преимущество над ним, тем более, когда дело касалось родителя, а, возможно, и из других побуждений, прячущихся в тайнике детской души, смышленый и воспитанный Максик тут же последовал примеру Стасика. Красногубов буквально сиял от счастья. Впервые он сделал то, чего ему никогда не удавалось в его недолгой жизни семейной идиллии, счастья и доброты. Ведь она, по большей части, протекала вдали от дома и семьи. Дети льнули к нему точно так же, как они искали бы защиты и тепла в объятиях Василисы, если бы она была жива. Конечно, она сумела бы сделать все, приласкать и приголубить своих кровных чадушек, намного лучше. Ах, как жаль, что ее больше не было рядом с ними!

– Папка, а скоро мамка приедет? – неожиданно спросил Максик. – Она нас больше не любит?

Как-то сразу переменившись в лице, Красногубов закашлялся. Ребенок, словно, и впрямь, внезапно почувствовав разительную перемену в настроении Красногубова, вопросительно посмотрел на него. При этом его взгляд был задумчив и серьезен. И еще в нем читалось что-то неуловимое. Может быть, в глубине своей чистой детской души Максик наверняка знал, что больше никогда не увидит мамы. Не почувствует тайного блаженства и трогательной заботы от прикосновения ее нежных рук. Не услышит тихого голоса, который усыпляет его на ночь, а наутро пробуждает в нем целую Вселенную, полную сонной неги и волшебного утреннего света. Максик настойчиво и требовательно повторил свой вопрос. Красногубов растерялся настолько, что не знал, как ответить на него собственным детям.

– Папка, мамка бросила нас? Она с другим дядей уехала?!!

И Максик заплакал горькими слезами. Стасик также не удержался и бросился в объятья Матрены Гурьевны. Чтобы приглушить рыдания, он уткнулся лицом в ее мягкий живот. Пожилая женщина беспомощно развела руками. Все то время, пока Стасик и Максик жили у нее, они сначала изредка, а потом все чаще и чаще спрашивали о том, почему родители не забирают их домой? Она упорно твердила им одно и тоже. Матрена Гурьевна отвечала, что папка и мамка уехали далеко. Но очень скоро они приедут за Стасиком и Максиком, чтобы увезти их в тесную городскую квартирку, со стенами которой они так сроднились, что она, то и дело, снилась им по ночам. Этот лишь наполовину правдивый ответ на некоторое время усмирял тревогу детей за родителей. Но проходил день, два или три, и, как бы ни было хорошо в гостях у самой лучшей на свете бабушки, Стасик и Максик рвались в родные пенаты, как будто бы это был единственный в мире уголок, где они чувствовали себя вполне довольными этой очень странной и непостижимой для детского ума жизнью и надежно защищенными от непредвиденных резких поворотов судьбы и всевозможных бед, поскольку там, под одной крышей вместе с ними, находились их родители…

Красногубов возвращался в город подавленный. Он без конца думал о бедных детях, живших единственной мечтой о том, что в один прекрасный день они, наконец, обнимут свою мать. Но еще горше ему было от той мысли, что Стасик и Максик напрасно ждали светлого праздника на своей улице, где располагалась их осиротевшая, но некогда благодаря стараниям Василисы очень уютная однокомнатная квартирка.

– Папка, а ты когда снова приедешь? – как бы, между прочим поинтересовался Стасик, когда Красногубов, уже ступив за порог прихожей, одной ногой очутился в сенцах.

Малыш изо всех сил старался, чтобы никто не заметил, как он расстроен скорой разлукой с отцом.

– А ты купишь мне машинку? – спросил Максик. – Ну, точно такую же, как у Андрейки! Ему папка во, какую, купил!

И в подтверждение сказанного сорванец в восхищении развел ручонками в разные стороны, чтобы показать всем насколько большая и хорошая машинка имелась у соседского мальчугана.

– А то он мне поиграть совсем не дает!

Красногубов пообещал, что непременно наведается к детям с подарками, и это – совсем не за горами. Вот только на работу устроится. Стоя с папироской в зубах возле плетня вкруг отчей усадьбы, и, подробно припоминая свое прощание со Стасиком и Максиком, он улыбался светло и немного грустно. Но затем, спрятав эти воспоминания в тайнике своего сердца, и, швырнув окурок в вечерний сумрак, он решительно зашагал по направлению к железнодорожной станции.