Спун по имени Фидель

Как я уже говорила, почтовый голубь не может поднять слишком много. И вот почтальон, чтобы сложить подходящий пакет, заворачивал ровно сорок страниц. А остальные он слал на следующий день или позже, когда появлялись свободные голуби. Так друзья этого Художника получали рассказы, оборванные на самом интересном месте. Конечно, часть историй терялась по дороге, ведь мало ли что придет в голову почтовому голубю: остановится где-нибудь повеселиться и забудет, куда летел. Да, кстати, Аврора, почему бы нам их не навестить?

– Кого?! – Спунка от неожиданности открыла рот. Бабушка умела сказать что-нибудь вдруг.

– Как кого – Художника, который пишет в блокнотах, да и того почтальона, что не задумавшись обрывает письма. Они ведь жили в моем городке, разве я не сказала? Давай, мы еще успеем на вечерний поезд!

Вот это был номер. Оказывается, вся эта история началась не в незапамятные времена, а всего лишь лет сто назад – когда бабушка была юной девицей без всякой ученой степени. Тогда она, оказалось, водила дружбу с художниками и поэтами. Потом дела, наука, взрослая жизнь отвлекли ее от дружеских бесед, да и сами друзья затерялись во времени… А теперь времени было достаточно, чтобы их навестить.

– А кроме того, – заключила бабушка, – благодаря тебе, дорогая моя особенная Аврора, я многое поняла. Ты и твой друг Фидель – совсем другие, чем были мы в детстве. Немало таких детей я вижу сейчас – свободных и странных, родившихся не для хождений по струнке. Теперь я знаю, что сказать моему Художнику. Кажется, он был одним из вас.

К вечеру бабушка приготовила чемодан и большую походную сумку. Спунка носилась вокруг, собирая свои заколки, тапки и майки, без которых не обойтись в путешествии. Похоже, это будет не просто прогулка!

– А как же наш дом? Надо оставить кого-то заботиться о нем, да, бабушка?

– Подумаем… Как насчет твоего друга? Ему пора побыть чуть-чуть независимым и поучиться заботиться о других, как считаешь?

Бабушка хорошенько встряхнула шерстяной парадный пиджак, сдула пыль с полей шляпы, подмигнула Авроре и вдруг спохватилась:

– Да, нужно ведь оставить ему инструкцию! Конечно, пусть делает что захочет, лишь бы не беспокоил соседей… И пусть поливает цветы и доест суп, а то это всё непременно испортится…

С такими словами бабушка достала лист белого картона и синий фломастер и крупно написала:

ИНСТРУКЦИЯ

для Фиделя

Если позвонят в дверь – это наверняка соседи, почтальоны или грабители; делай с ними что хочешь в пределах разумного. Запомни: никто никогда не откроет твою дверь своим ключом, если ты запер ее изнутри на задвижку.

Мусорный ящик сразу за домом. Не пытайся докинуть огрызок прямо с балкона: вещи не всегда являются такими же близкими или далекими, какими кажутся.

Здесь тонкие стены. Не делай громко ничего такого, за что пришлось бы краснеть, сделай ты это на площади.

Не мерь все цветы одною меркой. Тот, что с листьями как сабли, предпочитает всегда бороться с засухой и невзгодами – только так он чувствует себя доблестным воином. Тот, что томно клонится на бок – неженка и не прочь искупаться хоть каждый вечер.

Не пугайся облезлой ванны: даже уродство может соседствовать с телесной и нравственной чистотой.

Трубы здесь недовольно гудят гораздо чаще, чем следовало бы. В твоих силах утихомирить их, повернув ручку крана, пока не проснулись соседи. Умение тактично управлять ситуацией всегда облегчает коммуникации.

Принимая ванну, можешь зажечь свечи: сочетанье огня и воды успокоит тебя и напомнит, что даже минутные и непрочные обстоятельства могут быть столь приятными.

В среду после семи являются водоносы. Продолжай, как и мы, брать у них воду: никому не пристало чувствовать себя ненужным даже на время.

В холодильнике суп, хлеб и сгущенка. Съешь их без всякого стеснения, ибо вечна на свете только любовь, всё же остальное имеет свой срок, часто весьма краткий.

– Бабушка! – воскликнула Спунка. – Зачем ты написала такую сложную инструкцию? Я не понимаю целую кучу слов!

– А я написала ее на вырост, – ответила бабушка.

Глава десятая

Вечером не уторкаешь, утром не добудишься

или Чудаки по дороге

И вот Спунка и бабушка уселись в поезд дальнего следования. Вагон был новенький, экспериментальный (как гласила табличка), мягкий, отделанный изнутри плюшем с сиреневыми цветочками. Спунка выбрала верхнюю полку, бабушка – нижнюю.

Как только пассажиры заняли свои места, они немедленно достали мешки с едой и принялись с аппетитом ужинать. По вагону потянуло запахом жареного и копченого, зашуршали пакетики и обертки, зазвенели в стаканах чайные ложечки. В поезде интересно есть, поэтому многие нарочно не стали обедать дома, чтобы приберечь в животе место. Аврора знала это по своему опыту.

После ужина стали укладываться спать. Всем пассажирам верхних полок выдали специальные надувные шары. Шары были сдуты, они на тоненьких ремешках пристегивались к поясу и спине, их почти не было видно и незаметно на ощупь. От шара шел крепкий шнурок, привязанный к ручке под потолком. Если кто-то во сне неудачно поворачивался и начинал падать, шнурок натягивался, приводил в движение механизм, и шар мгновенно надувался. Еще никто ни разу не улетел на пол в этом экспериментальном вагоне.

Спунке пристегнули шнурок, и она тут же стала завязывать на нем бантики. Не могла же она вот так взять и уснуть в десять вечера! За окном совершенно стемнело, ничего не увидишь, сколько ни пялься. Во всем вагоне выключен свет, ни почитать, ни поглядеть на людей. Скукотища! Отовсюду уже раздавались сопенье и храп.

– Бабушка! – шепотом позвала она, свесившись вниз. – Бабушка, у тебя есть что-нибудь интересненькое? – Бабушка пробормотала что-то сквозь сон и не откликнулась.

Спунка улеглась на спину и завязала на шнурке три простых бантика. Шнурок оказался слишком коротким. Развязала. Завязала один сложный бант с четырьмя лепестками. Развязала. Завязала два банта поменьше и связала их между собой. Развязала. Спунка маялась.

Тут вдруг вагон тряхнуло.

Поезд резко остановился, и многие пассажиры верхних полок зависли в проходе на своих шариках, однако никто не проснулся.

Через минуту хлопнули двери, послышались голоса.

– А вот кому покушать! – кричали из тамбура. – Горячие сосиски, жареные семечки, пирожки! А вот кому журналы, газеты, открытки!

Веселая тетка с двумя корзинами бочком пробиралась по коридору.

«Мне, мне жареных семечек!» – хотела было крикнуть Аврора, залезая обратно на полку. Но тут из своего купе выбралась сонная проводница и принялась выталкивать тетку:

– Чего шумишь? Кто ты такая?

– Ты что, новенькая? Я всегда тут захожу! Меня машинист специально подбирает на станции, хотя нет у вас тут остановки. Я ему горяченького принесла, всю ночь ведь работать парню!

– Да тише ты, всех пассажиров разбудишь!

– Так уж и всех! А спуны? В том вагоне у меня все спуны накормлены, напоены, читают журналы! Чего-й-то у тебя так темно, а? В соседнем вовсю свет горит!

– Тшш! Нету здесь никаких спунов, все нормальные люди давно спят, проваливай!

Тетка сдалась и ушла. Проводница рассовала спящих в проходе людей по полкам, зевнула, потерла глаза и вернулась к себе.

Спунка помаялась часик, повертелась на полке, завязала еще сорок пять узелков и потихоньку уснула.

Но едва она успела увидеть хоть несколько снов, как включился преяркий свет и раздался ужасный топот.

– С добрым утром! Вставайте! – задорным голосом кричала проводница, хлопая в ладоши. – Вставайте! В девять часов туалеты закрываются, потому что в десять мы прибываем!

Все тут же повскакали со своих мест и выстроились в длинную очередь. «Кто за вами? А вы за кем?» – очередь волновалась и торопилась. В итоге все оказались умытыми и собранными уже к половине восьмого. Спунка поднялась без десяти девять и не спеша умылась.

Чтобы получше проснуться, она взялась наблюдать за проводницей. Та сидела на первой скамейке и считала выручку за утренний чай и пирожные. Слева от нее лежали пустые пакетики, справа – монетки, и она сравнивала две горки. Проводница была одета в мохнатую жилетку, и это делало ее похожей на кошечку. Как бы в доказательство она зажмурилась, потянулась всем телом и зевнула, показав острые зубки и маленький язычок.

– Бабушка, эта проводница такая странная! – шепнула Аврора вниз.

Бабушка сняла очки и поглядела. Проводница вдруг ловко извернулась и почесала носик о плечо.

– Ну, в некотором роде, пожалуй, чудаковатая. Но ведь это не редкость.

– Неужели?

– Конечно! Вот Фидель, твой приятель, разве же не чудной временами? А его Директриса, которая привинтила железный круг посреди коридора? А тот, кто придумал эти воздушные шарики в экспериментальном вагоне? Чудаков ведь на свете хватает! Вокруг столько завиральных идей и странных вещей, и все они от кого-то да происходят. Да и ты сама разве порой не ведешь себя странно?

– Ну разве чуть-чуть! – Спунка хихикнула.

– Так что, детка моя… С точки зрения каждого человека каждый другой будет хоть немного да чудаком!

В четверть одиннадцатого они подошли к стеклянным дверям вокзала, за которыми начинался город бабушкиного детства.

Дверь им открыл высоченный швейцар.

– Добро пожаловать! – провозгласил он.

«Смотри-ка, это тот самый почтальон, что отправлял рассказы частями!» – шепнула бабушка Спунке. А вслух сказала:

– Здравствуйте, здравствуйте, старый знакомый! Как это вы сменили почтальонскую куртку на ливрею швейцара? Встречаете всех гостей города?

– Понял, что больше люблю людей, чем их письма!

Они сердечно пожали друг другу руки. Перчатки у швейцара были ослепительно белые.

Дом, куда направлялись Аврора и бабушка, стоял в самом конце улицы. Он был окружен кривейшим забором; половину досок проели жуки, а другая сгнила от времени. Можно было пролезть сквозь дыру, как хотела Спунка, но пришлось чинно пройти в калитку. Они постучали, но им никто не ответил. Тогда бабушка повертела ручку, и дверь отворилась.

В доме был ужасающий беспорядок. Всюду валялись бумажки, засохшие бутерброды с сыром и кожура апельсинов. Среди красивых старинных подсвечников лежали пустые коробки от красок, а с книжных полок свисали носки и галстуки. Похоже, хозяин порой принимался делать уборку, но каждый раз отвлекался. Кое-где блестела поверхность без пыли. Кое-где в горшке не увял цветок. Но тяжелые красные шторы погрызла моль, а в паркете и тут и там не хватало дощечек. Брошюры «Апельсины и долголетие», «Сыр и долголетие», «Порядок и долголетие» на подоконнике были сложены аккуратной стопочкой, а на каминной полке рассыпались, как большущая башня в старом рассказе.

Аврора с неудовольствием обошла комнату: все предметы в ней были несчастны, душа вещей здесь страдала. Она поправила коврик у двери. Этого оказалось мало: коврик продолжал кукситься. Пришлось поднять его, вынести на улицу, вытрясти, уложить строго вдоль двери и расправить морщинки. «Хороший коврик, хороший!» – приговаривала Аврора. Только тогда коврик улыбнулся.

Тогда Спунка велела бабушке выйти и снова зайти по нему.

– Коврик – это хозяин входа, ты ведь не хочешь явиться в гости к хмурым хозяевам? Ты же взрослая, должна понимать такие простые вещи!

Из дальней комнаты раздались кашель и шарканье, кто-то шел оттуда небыстрым шагом.

Спунка приготовилась. Сейчас бабушкины истории станут правдой.

Хозяин увидел их и замер в дверях. «Боже мой!» – тихонько сказала бабушка.

Он оказался совсем старым. Худым и сгорбленным, усталым и с палочкой. Его волосы были спутаны, короткая белая борода дрожала. Теплая клетчатая рубашка с боков выбилась из-под ремня и торчала в стороны. Аврора представляла его совсем не таким.

К тому же ей показалось, что Художник смущен и растерян, как будто не получал бабушкину телеграмму о приезде.

– Ну, заходите, заходите! – бросился он суетиться, прихрамывая и постукивая тросточкой. – Простите, я не очень вас ждал, я бы прибрался… Нет, я ждал… Но когда ждешь столько лет, уже не очень веришь во всякие телеграммы…

Глава одиннадцатая

Если жизнь как цветные сны, трудно просыпаться

или Долгожданная встреча

Перед обедом Аврора и бабушка вели меж собой беседу на кухне Художника. На рынке они накупили всяческих овощей, и теперь Спунка пыталась распутать пучок укропа, замотанный белой ниточкой.

У нее не получалось. Она тянула нитку в разные стороны, кусала ее зубами, хотела вытащить веточки по одной, но те прочно держались друг за друга. Наконец Спунка не на шутку взбесилась. Она схватила острый нож, чтобы разрезать проклятую нитку.

Тут бабушка аккуратно забрала у нее нож и сказала:

– Аврора! Никогда не хватайся за нож без причины! Зачем лишний раз резать то, что можно разобрать руками?

И Спунке пришлось набраться терпения, чтобы распутать пучок. Но ничего не поделаешь – бабушка тренировала ее слабые стороны, и Спунка давно привыкла.

Через полчаса сели обедать. Художник до слез растрогался – он и не помнил, когда в последний раз кто-то готовил ему еду. Они принялись дружно звенеть ложками.

Спунка подтянула к себе буханку белого хлеба и отломила изрядный кусок.

– Аврора! Зачем ты ломаешь хлеб руками, в гостях это не принято. Возьми нож! – сказала бабушка.

– Да? – с независимым видом ответила Спунка – Зачем же лишний раз резать то, что можно разобрать руками?

– Пожалуй, тут ты права! – рассмеялась бабушка. – Ну и длинный же язык у тебя, девочка.

А за чаем были воспоминания.

Оказалось, Художник – не только Художник. В то время как бабушка просто закончила свой институт и работала там же все сорок лет, не сходя с места, изредка выезжая лишь на научные конференции, – он побывал ну кем только можно. Невероятно! Спунка глядела восхищенно.

– Мне всю жизнь хотелось стать кем-то, – рассказывал он. – Я так жалел, что жизнь коротка и я не успею стать этим, и этим, и этим…

Рассказ Художника

– Сначала я страшно хотел играть в театре. Я нанялся в массовку, надеясь со временем выйти на главные роли. Вечером мы выступали, а утром я мог отсыпаться, чтобы как следует репетировать. Меня заметили в нескольких пьесах, в одной из которых я пробегал с флагом, в другой падал замертво, а в третьей красиво ловил цветок. Но я не успел прославиться, потому что мне захотелось заняться мебелью. В театре были такие стулья, что я часами мог неподвижно сидеть перед ними, рассматривая узоры.

Я устроился в столярную мастерскую. Всего две недели ушло у меня на то, чтобы освоить азы мастерства. Я так ловко стал управляться с пилой и рубанком, что хозяин прочил мне будущее прославленного умельца. Два кресла моей работы были проданы за большие деньги в художественный музей.

Но в этом самом музее в глаза мне бросились потрепанные картины, несчастные, потускневшие от времени. Я спросил у служителя, нельзя ли их как-то спасти. Оказалось, что именно в это время в музее работали реставраторы, они творили с полотнами настоящие чудеса. Я примкнул к ним с восторгом. Мне поручали всё более сложные вещи, видя мои способности, и наконец я самостоятельно мог излечить любую картину. Приятным было и то, что мы работали по вечерам, когда посетители покидали музей.

Работа красками так меня увлекла, что я решился писать сам. Первые десять рисунков пришлось сжечь, так они были ужасны. Но одиннадцатый вышел неплохо, видно, я уже набил руку. Дело пошло. Я готовился к нескольким выставкам, и на каждой меня представляли как начинающего портретиста с большими перспективами.

Но картинами много не заработаешь, а в юности нужно столько вещей! Мне хотелось красивой одежды и путешествий. Я решил устроиться продавцом в магазин. Это был магазин антиквариата, и за каждую проданную мной вещь я получал хороший процент. Я любил все эти подсвечники, вазочки, брошки, и мог так искусно подать достоинства любого предмета, что от покупателей не было спасу. Владелец магазина работал с утра до полудня, а я – с полудня до ужина, и за год мы увеличили оборот вдвое.

В это время в кино снова шел фильм о мушкетерах. Детское увлечение вспыхнуло во мне с прежней силой. Я нашел в чулане свою самодельную шпагу – конечно, она уже никуда не годилась! Я выбросил ее, и на всю зарплату купил себе новое снаряжение – рапиру, маску и фехтовальный костюм. Поскольку я отличался природной ловкостью, я быстро вспомнил забытые с детства приемы и выучил новые. На городском чемпионате я занял четвертое место, тренировался год днем и ночью, бросив работу, и занял второе. Меня пригласили давать уроки в частных домах.

Когда занимаешься столь утонченным делом, как фехтование, поневоле живешь не совсем в своем времени. Все знаменитые короли и придворные, все путешественники и воины прежних времен владели этим искусством! Я надолго засел в библиотеке. Книгу за книгой я штурмовал мемуары о поединках. Стал знатоком. Кончилось тем, что два института включили в свою программу курс моих лекций.

Так проходили годы. Не было дня, чтобы мне не хотелось прославиться и преуспеть в каком-нибудь деле. Но стоило мне увлечься чем-нибудь новым, как я бросал прежнее – как мне казалось, без сожаления. Мои перемены происходили так часто и так легко. Мне не хватало терпения, чтобы закончить хоть что-то одно. Кто теперь помнит о моих креслах? О моих уроках и выступлениях? Я мог бы стать кем угодно – а не стал, в сущности, никем. Всё выходило мельком, случайно и несерьезно…

Художник задумался. Он сидел, уставившись в одну точку, и качал головой – то ли от сожаления, то ли просто от старости.

Спунка смотрела на него и думала, что никогда-никогда не будет вот так грустить. Даже если захочет стать кем-то еще, кроме хозяйки чудесного карнавального агентства.

– От всего этого я состарился раньше времени, – продолжал Художник. – Мне кажется, я прожил десять жизней вместо одной. В десять раз больше радовался и огорчался. Видишь, Аврора, какой я дряхлый? Я даже с трудом могу открыть себе банку с оливками! А ведь всего-то на год старше твоей бабушки.

Если бы я бесконечно не пробовал новое – я бы погиб, уж так я устроен. Я жил по своим интересам, в свое удовольствие – но в итоге погиб для общества. За всю жизнь я никому не помог, ни о ком не заботился, никому не сделал добра. К середине жизни я это понял, но было поздно. У меня никого не осталось: ни друзей, ни семьи. Я совсем не умел заботиться о других.

Когда-то у меня была младшая сестра. Но кто знает, где она теперь! Мы давно рассорились и расстались. Она не могла принять мой образ жизни – я казался ей разгильдяем и неудачником. А я считал ее грубиянкой и задавакой. Она пыталась меня муштровать, стыдила, пока не сбежала куда-то. Кем же она теперь стала? Должно быть, полковым командиром. Я не видел ее много лет. Ни звонков, ни писем.

Он еще помолчал и добавил:

– Впрочем, юная леди, во всем есть и добрая сторона. Если бы я не пролил столько слез – кто знает, сочинил бы я столько историй? Ведь хорошие книжки часто выходят оттого, что кому-то грустно. А самую лучшую я написал, когда твоя бабушка уехала из нашего города.

Быстро стемнело. Аврора заметила, какие здесь яркие звезды, – а на крыше был обустроен специальный наблюдательный пункт, ведь хозяин этого дома частенько мечтал под звездами. Спунка сказала спасибо и убежала.

Бабушка налила еще две чашки зеленого чая.

– Да, смотри-ка, что у меня есть, – Художник с трудом поднялся, пошагал к шкафу, потянулся тросточкой к антресолям. Трость несколько раз соскользнула, пока зацепила край дверцы. Наконец ему удалось потянуть за какую-то нитку, и на ковер опустился синий воздушный шарик. Он был совсем потускневший и сдутый, но все еще очень красивый – с картинками из каких-то старых мультфильмов.

– Ты всё еще хранишь его? Боже мой! Сколько же лет прошло? Сорок? Пятьдесят?

– Пятьдесят два! Помнишь, как ты мне его подарила? Я тогда собирался сказать, что ты лучше всех и я хочу на тебе жениться, а ты не дослушала и убежала играть с другими детьми. Ты считала, что у меня совсем нет амбиций, и не принимала меня всерьез.