Не слушай море

Глава 2

Ночью Морельск был еще более жалким, чем днем – его виды не спасала ни линейка фонарей, загоравшихся у центрального проспекта, ни симпатичная набережная с раздолбанной брусчаткой. Из приоткрытых окон невысоких домов, особенно с первых и вторых этажей, слышались голоса людей, изредка – звон бокалов. Крис шла чуть впереди и не оглядывалась, торопясь к берегу, а я, не разделяя ее предвкушения, еле тащился. Хотелось развернуться и пойти обратно: я уже несколько раз пожалел, что вообще согласился на эту авантюру. Завтра в консерватории пары с восьми утра по специальности, а она меня на море тащит. Даже на часы смотреть было тошно – наверняка стрелки перевалили за десять.

– Мы надолго?

– Можешь не идти, если не хочешь, – спокойно отозвалась Крис, даже не обернувшись. И ее голос в вечерней тиши звучал еще ниже, чем показался на детской площадке.

Но я почему-то шел вперед. Мы приблизились к лестнице, которая вела к берегу. Крис медленно на нее ступила, боясь поскользнуться. У моря соль чувствовалась сильнее, ее запах забивался в ноздри, а тиной разило вплоть до самого пирса, и это было странным – обычно море цветет в июне, когда стоит безветрие и жара, а здесь зеленые водоросли прибивало к берегу, в них путались мелкие рыбешки и изредка плавал мусор. Но, на удивление, быстро исчезал – хорошо работали уборочные службы.

В темноте ни водорослей, ни рыбок, ни мусора видно не было. Пробирало холодом до самых костей, ветер забирался под толстовку, и я поплотнее застегнул куртку, до самого подбородка. Крис все также шла расстегнутой. Конечно, ей не надо было беречь голос, а у меня сплошные специальности, народные пения и практики по эстрадно-джазовому вокалу.

– Красиво, – кивнула она. Ночью белая пена от разбившихся волн казалась серой. Морская гладь была неспокойной, вода добралась почти до середины небольшого галечного пляжа. Летом здесь стояли лежаки, сейчас – только вмонтированные зонты покачивались на октябрьском ветру.

– И холодно, – вздохнул я. – А я знаю место, где Тасю нашли. Проходил мимо сегодня. Раз уж мы все равно пришли, можем…

– Веди, – Крис меня перебила, и я не успел закончить мысль. – Давай, погнали! Че сразу-то не сказал?

– Да не подумал… – я развел руками. – Только мне надо хотя б к двенадцати вернуться, пары рано утром…

Я не был уверен, что Кристина меня слышала: она сверлила мое лицо пристальным, нетерпеливым взглядом, и я, сдавшись, развернулся и пошел к жемчужной бухте. Крис неотрывно следовала за мной, ее дыхание сливалось с шумом волн, но я точно чувствовал ее присутствие позади. Массивные берцы громко топали по гальке, не то что мои легкие кроссовки на тонкой подошве. В них, признаться честно, было холодновато, но я не рассчитывал уходить дальше дворовой детской площадки.

– Куда мы идем?

– В жемчужную бухту, – отозвался я и за спиной услышал тихий смех. – Что веселого-то?

– Знаешь, почему эта бухта так называется? – Крис поравнялась со мной и закурила, в ее руке мелькнула бежевая пачка Camel. – Несколько лет назад там жемчуг морской нашли, прикинь? Настоящий. Такого в Балтийском море никогда не водилось, холодно ж. А тут чуть ли ни к берегу прибило этих моллюсков, ну и все, жемчуг чуть ли не рекой лился, даже мастерскую по украшениям открыли. Но потом моллюсков находить перестали, производство загнулось… Но бухту так и прозвали жемчужной. Там до сих пор все жемчуг найти пытаются, летом от пронырливых туристов вообще отбоя нет.

Это противоречило природе: я знал, что в реках, впадающих в балтийское море, есть пресноводный жемчуг; знал, что в море можно найти янтарь; но чтобы морской жемчуг в холодном водоеме?

– Такого не может быть, – скептически отозвался я. – Наверняка пресноводный.

– Зуб даю морской! – воскликнула Крис. – Отчим пытался этим заниматься, пока не прогорел. Так что точно – морской.

И все равно я смотрел на нее недоверчиво. Казалось, что меня пытаются обмануть как дурачка. Но Крис выглядела серьезной и даже не улыбнулась ни разу за весь свой рассказ.

– Можешь не верить, – она пожала плечами. – Твое же дело.

– Да у вас тут вообще ничему верить нельзя! Ты мне про жемчуг, батя про сирен… – я рассмеялся, хотя смешно мне не было. – Чушь.

Мы прошли до самого конца набережной и оказались у лестницы с острыми, залитыми бетоном камушками. От прошедшего недавно дождя они были скользкими, а перила не стояли. Шансы упасть взлетали вверх почти до максимальной отметки, но, собрав в кулак свои волю и чувство баланса, я все-таки сделал первый шаг. Кристина – за мной. И если я спускался медленно, по одной ступеньке, чтобы не расшибиться, то она точно решила – быстрее спустишься и меньше проблем будет. Поэтому ломанулась вниз почти бегом, и ей даже почти удалось без травм преодолеть лестницу. Только вот на последней ступеньке она то ли оступилась, то ли поскользнулась, и я услышал неприятный звук тяжелого падения и нецензурную брань.

– Жива? – с усмешкой поинтересовался я, спускаясь все также медленно.

Крис поднялась и потерла колено, а потом обтряхнула бедра от грязи.

– Жива, – передразнила она меня. – Давай, шевели задницей. Сколько можно плестись?

– Да уж точно не хочу разбиться! – отмахнулся я и все-таки, перепрыгнув через последнюю ступеньку, оказался рядом с ней. – Вон там ее нашли.

Я зашагал к берегу первым. Сейчас здесь не было ни машин полиции, ни скорой помощи, ни оцепленного красно-белой лентой квадрата. Только море, вытолкнувшее тело девчонки на гальку. Кристина подошла к самой кромке воды, и я видел, как вода скользнула по ее берцам. Но Крис будто этого и не заметила. Она присела на корточки и ласково коснулась кончиками пальцев серой пены. Я присел рядом с ней, придержавшись пальцами за землю, и попытался разглядеть лицо. Но она отворачивалась. Мне показалось, что в ее глазах мелькнули слезы.

– Ну что ты…

– Никогда близких, что ли, не терял?

– Не терял, – вздохнул я. – Ну разве что меня бросали, но никто не умирал. Это другое.

– Другое, – подтвердила Крис. – Я все еще не могу поверить, что Таськи больше нет. Как наваждение какое.

– А она правда не могла сама? Случайно там…

– Слушай, даже если допустить, что она полезла сама, то Тася прекрасно плавала. Бред, – Кристина покачала головой. – Просто бред. Но и объяснить это никто не может…

Я завороженно глядел на воду. Несмотря на мрачную погоду, сквозь тонкие, редкие облака все равно проглядывала луна, и ее свет отражался в морской глади. Захотелось скинуть с себя толстовку и джинсы, а потом окунуться, несмотря на октябрь и завывающий ветер. Взгляд Крис поблескивал, и, судя по всему, она тоже смотрела на эту лунную дорожку.

– Ты слышишь? – шепнула она. – Поет кто-то…

Нахмурившись, я попытался вслушаться, но мои уши улавливали только тишину. Никакого пения, даже намека на мелодию не звучало. Поэтому я покачал головой, и Кристина, взмахнув волосами, быстро подскочила на ноги, отшатываясь от воды.

– Наверное, показалось, – решительно кивнула Крис. – Мало ли, может с какого корабля…

Но ни одного судна даже на горизонте не было, не говоря уже о близости к бухте. Я тоже поднялся, разминая затекшие суставы. Никто из нас не знал, зачем мы сюда пришли – видимо, Кристине хотелось посмотреть на место, где нашли сестру. Вокруг ничего – ни улик, которые мы мечтали найти, ни следов. Ни Таси. Жемчужная бухта уже и забыла о том, что сегодня на ее берегу нашли тело – волны в ней били, как ни в чем не бывало.

– Пошли домой? Ничего тут нет, – решительно сказал я, взяв Крис за запястье. – Ты сестру здесь уже не найдешь. Небезопасно это.

За моей спиной я услышал шаги – легкие, но шумные из-за гальки на пляже. Я медленно повернулся. Крис тоже смотрела в ту сторону. В темноте было плохо видно, но светлые волосы, ниспадающие почти до талии, выдали присутствие своей обладательницы на берегу. Ее лицо пряталось за свисающими по бокам прядями, а платье – шифоновое, совсем не по погоде надетое, – развевалось от порывов ветра, оголяя стройные колени.

Видать, по началу она не заметила нас в темноте: как только девушка посмотрела в нашу сторону, тут же резко развернулась, уходя от берега прочь.

– Стой! – окликнул ее я, но Кристина оказалась быстрее. Она побежала за ней, а девчонка, взмахнув светлыми волосами, понеслась к лестнице. Совсем растерявшись и опомнившись только через несколько секунд, я рванул за ним третьим.

Кристина схватила блондинку за локоть, и в открывшемся мне лице, я узнал Алису, еще одну мою однокурсницу. Она стояла бледная, без единого намека на румянец, хотя пробежала около пятидесяти метров. Ее голубые глаза казались почти прозрачными как стекляшки. Крис цепко сжимала пальцами ее локоть, стискивая кожу так, что на ней точно могли остаться синяки. Вот только Алиса не вырывалась – стояла и глупо хлопала светлыми ресницами.

– Ну ты и напугала нас! Думали призрак… Что тут делаешь-то? – задыхаясь от бега, я уперся ладонями в собственные колени, но все равно исподлобья смотрел на Алису. – Время позднее!

– Решила пройтись… – пробормотала она.

– Мишель отпустил погулять? – рассмеялся я, но ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее, и я смолк. – Поздновато, не находишь?

– Мы были сегодня на берегу, и я забыла жакет…

– Поэтому решила в одиннадцать ночи прийти и посмотреть нет ли его? – встряла Крис, недоверчиво приподняв бровь. – Ты тупая? Тут люди умирают, а ты шастаешь.

– Я не подумала…

– Потому что нечем думать, – припечатала она, а я потянул Крис за руку, чтобы она отцепила от Алисы пальцы. – Впрочем, твое дело. Мы уходим, а жакета там твоего нет.

Алиса потупила взгляд, шмыгнув носом сильнее, и я неловко попытался погладить ее по плечу. Но, скользнув пальцами по холодной коже, тут же убрал руку: Алиса еле заметно дернула рукой, пытаясь избежать прикосновения. Закончив с неудавшейся поддержкой, я сцепил пальцы в замок за спиной и вздохнул.

– Может, тебя проводить? – щедро предложил я, несмотря на то, что Крис сверлила меня гневным взглядом.

– Не надо, – качнула головой Алиса. – Мне недалеко, я добегу…

Крис смотрела на нее недоверчиво ровно до того момента, пока Алиса не скрылась за поворотом. Я тоже пялился ей вслед, вспоминая развевающиеся светлые, почти белые волосы, ниспадающие до самой поясницы.

– Неужели реально за жакетом приходила? – хмыкнула Крис, опять доставая пачку Camel. – Вот дура, да? Ты ее знаешь?

– Да, – не слыша ее толком, все равно согласился я. – Это Алиса… Она учится со мной… И с Тасей, получается, училась.

Крис пощелкала пальцами перед моим лицом – видимо, я выглядел слишком отстраненным. И тогда, будто смахнув морок, я покачал головой и попытался улыбнуться.

– Пошли домой, – вздохнул я, думая, что если отец обнаружил мое отсутствие, то по возвращению обязательно будет скандал.

***

Собираясь невыспавшимся в консерваторию, я желал Кристине и ее глупым ночным идеям исчезнуть и больше в моей жизни не появляться. Будильник трезвонил бог знает сколько времени, пока я переставил его еще на десять минут позже, не в силах оторвать голову от подушки. И только с третьего раза я поднялся, ударившись от невнимательности мизинцем о ножку софы. Выругавшись и разбудив грохотом отца, я двинул в ванную, грязную от желтоватого налета из-за долгого отсутствия уборки. На кранах, особенно в стыках, тоже виднелась беловатая накипь – наверняка она легко оттиралась средством, но никто из нас так и не взялся за жесткую губку, чтобы навести здесь порядок. Я смотрелся в зеркало, заляпанное от случайных брызг слюны и зубной пасты, и видел только красные от недосыпа глаза и бледную кожу, которая в холодном свете лампочки казалась еще белее. И только россыпь родинок выделялась маленькими пятнышками на левой щеке, ближе к виску.

Отец торопил меня, но я медленно возил щеткой по зубам, другой же рукой расчесывал темные отросшие ниже ушей волосы, пытаясь продрать спутанный колтун и пригладить топорщившийся вихор на затылке.

– Да выхожу я! – наконец, сплюнув в раковину, бросил я.

Батя стоял у двери, прислонившись к стене, но я не понял – меня он ждал или свою очередь в ванную комнату.

– Чтоб без прогулок больше, – суховато бросил он, проходя в уборную. – Сам видишь, опасно. И прешься же.

Не став выдавать Кристину, я дернул плечом, так ничего и не ответив. Опомнившись, что занятия начинались через двадцать минут, я влез в строгие черные джинсы и свитер, запихнул гитару в чехол и двинул к выходу.

Консерватория находилась недалеко. Пусть отцовская хата и была убитой, грязной и совершенно не ассоциировалась со словом «дом», но ее расположение не так далеко от центра перекрывало часть минусов. Морельск в целом был небольшим городком – в первый день я обошел пешком его большую часть, но жизнь рядом с учебным альма-матер была в удовольствие.

Здание консерватории, как мне казалось, было одним из немногих в Морельске, которое на фоне остальных домов действительно поражало масштабами. Его стены, отделанные серым камнем, монументально возвышались над тротуаром, а тяжелая дубовая дверь то и дело поскрипывала от заходящих в здание студентов. Поправив гитару, висевшую на правом плече, я тоже зашел внутрь, сунув охраннику под нос студенческий. В Москве были турникеты, позволявшие проходить внутрь по электронным картам. А здесь сидел охранник, который проверял наличие студенческих билетов и их продление, что существенно замедляло проход через металлоискатель и короткий узкий коридорчик, ведущий к светлому холлу.

– Здравствуйте, – вежливо кивнул я. И дедок в охранной форме мне улыбнулся, приветствуя в ответ. С ним мало кто здоровался – пока я стоял в очереди, услышал всего двух или трех поздоровавшихся.

Только я оказался в просторном светлом холле с развешанными барельефами заслуженных преподавателей Морельской консерватории, как сразу заверещал звонок, почти оглушая. Сегодня мы собирались в репетиционном зале, находившемся на втором этаже. Он считался самым большим помещением во всей консерватории, его высокие потолочные своды достигали отметки почти в семь метров, что создавало отличную акустику при академическом пении. Отсутствие в зале балконного пространства делало его еще просторнее, и только по бокам у него было несколько лож, где обычно на показах сидели преподаватели. А зрители занимали места в амфитеатре и партере.

Но сейчас репетиционный зал почти пустовал. У рояля сидел аккомпаниатор, лениво пробегавший пальцами по черно-белым клавишам, а первые и вторые ряды партера заняли студенты, расположившись через кресло или два друг от друга. Алиса сидела посередине, заколов длинные волосы в высокий пышный пучок. Недосып выделялся на ее лице явно: под глазами залегли синяки от бессонной ночи. Она то и дело приваливалась головой к спинке соседнего кресла, видимо желая вздремнуть, но каждый раз одергивала себя и садилась ровно под строгим взглядом преподавателя.

Три однокурсницы плакали. Пытаясь найти причину их слез, я огляделся внимательнее и только сейчас заметил фотографию Таси с черной лентой, неприметно стоявшую на деревянной парте у стены возле сцены. Рядом с рамкой сидел плюшевый медвежонок, лежала распечатанная партия Эвридики, которую она исполняла в студенческом спектакле и несколько гвоздик. Каждый из однокурсников невольно оборачивался на Тасину фотографию, а Илюша – светленький непримечательный мальчик с посредственным тенором, – даже крестился. Ропот и шепот слышались повсюду.

«Бедная Тасенька…», – шептала одна.

«Как же так? Мы только вчера собирались с ней на каникулах смотаться в столицу…», – всхлипывала вторая. А я даже поежился от заполонившей репетиционной зал тоски и старался не смотреть в сторону Тасиной фотографии. Там она исполняла одну из партий и удачно попала в объектив фотографа, а вчера лежала на берегу с синюшной кожей и тиной в волосах.

Звонок уже прозвенел минут как десять назад, но никто не начинал.

– Чего ждем? – шепнул я Даше, что сидела рядом со мной на занятиях.

– Ну, дивы не опаздывают, дивы задерживаются, – хмыкнула она.

Я обвел взглядом помещение и понял, что Мишеля нет. Преподаватель уже постукивал носком ботинка по подмосткам. Забарабанил и пальцами, когда время после начала занятия перевалило за пятнадцать минут.

Наконец, дверь приоткрылась. Мишель не шел, он будто плыл – настолько неслышны были его шаги, так тихо, крадучись он продвигался между рядов. В руках он держал большой букет темно-бордовых роз, которые тут же водрузил перед Тасиной фотографией.

– Как жаль, – шепнул он, опустив взгляд, который сразу скрылся под упавшей на глаза темной челкой. Мишель, встряхнув головой, тут же зачесал ее назад, вернув себе прежний вид. Он медленно развернулся к однокурсникам, и я заметил на его губах тоскливую улыбку. – Тася пела партию Эвридики прекрасно. Даже не знаю, кто сможет ее заменить.

Педагог смотрел на него завороженно, и вместо положенного раздражения за опоздание в его глазах я видел только восторг. Мишеля за глаза называли «необычайным феноменом» или «открытием Морельска». Он без затруднений брал четыре октавы¹, обладая нежным, лиричным контратенором², исполнял высокие партии во многих спектаклях, даже на взрослой сцене с профессиональными исполнителями.

«Мишель Эйдлен – гордость консерватории», – и это слышалось на каждом углу. И даже среди преподавателей за ним закрепилось развязное, приторно сладкое «Мишель», вместо сухого «Михаил», указанного во всех списках. Ему пророчили через несколько лет Российскую национальную музыкальную премию³ в номинации «Вокалист года в классической музыке» и номинацию на Грэмми⁴. Никто и не пытался скрыть, что он – алмаз, а мы – его менее талантливая фурнитура.

– Мишель, иди на сцену, – попросил преподаватель, кивнув. – Все, подъем, начинаем репетицию. Тасю действительно жалко, но у нас много работы.

Я поднялся с кресла и забрался на подмостки, все остальные тоже подтягивались к сцене. Распевки и упражнения – неотъемлемая часть работы. Мишель стоял первый у рояля, потеснив всех своим разросшимся эго сферой влияния. При первой распевке показалось, что я и вовсе слышал только его голос, перекрывающий все остальные пятнадцать. Даже мой собственный.

Мы распевались вместе, потом – по группам, и от начала занятия прошла добрая четверть, прежде чем преподаватель дал отмашку аккомпаниатору, и тот умолк, сложив руки себе на колени, как примерный первоклассник. Мишель положил ладонь на рояль, окинув всех небрежным взглядом, а рядом с ним тенью стояла Алиса. Я заметил, как ее пальцы ненавязчиво касались пальцев брата. Мне показалось, что она искала поддержки, но он только отмахнулся, отстранив свою ладонь. Стушевавшись, Алиса понуро опустила голову.

Повисло молчание, пока преподаватель разбирал партии и списки.

– Партию Эвридики будет исполнять Алиса Эйдлен, – наконец, озвучил он. И Алиса изумленно вскинула на него глаза, явно не готовая к такому заявлению. Мишель вскинул бровь, забарабанив кончиками пальцев по крышке рояля.

– Она не справится, – суховато бросил он. Алиса жалко дернула его за рукав черной сатиновой рубашки, но он не отреагировал. – У нее недостаточно подготовки для того, чтобы спеть Эвридику. Не вытянет.

В глазах Алисы блеснули слезы. Она дернула резинку со своих волос, и светлая копна рассыпалась по плечам, а ей удалось скрыть часть лица за густыми прядями. На моей памяти младшая Эйдлен никогда не плакала. Мишель невозмутимо повернулся к ней, цыкнув.

– Как будто ты сама этого не знаешь, – усмехнулся он.

– Знаю, – шепнула она.

Я не вынес этого издевательства.

– А почему бы ей не попробовать? – вступился я, подойдя ближе к педагогу. Мишель скользнул по мне быстрым взглядом, и я кожей почувствовал: он еле сдержался от того, чтобы не закатить глаза. – У нас все равно нет альтернативы.

– Молчал бы, – процедил Мишель, – если не понимаешь ничего.

– Я учился в Московской консерватории и, в отличие от некоторых, слышу, что у Алисы прекрасное для партии Эвридики сопрано. Хватит утверждаться за ее счет.

Мишель теперь не просто посмотрел на меня: он впился взглядом в мое лицо, и подошел ближе. Он был ниже меня сантиметров на десять, но все равно умудрялся смотреть свысока.

– Малыш, – нараспев протянул он, – я пою лучшие партии в консерватории, меня приглашают в столицу и за рубеж. Я – слышу, что она не потянет. А ты своей московской консерваторией здесь, в Морельске, можешь подтереться.

Его взгляд гипнотизировал, и даже слова о том, что я не малыш, застряли где-то под кадыком. Все таращились на нас, замерших посреди сцены, жгущих друг друга взглядами.

– Я и Орфея лучше тебя спою, – процедил я. – Со своей московской консерваторией.

Признаться честно, у меня пока не было даже партии в спектакле: я всего месяц как учился здесь, преподаватели относились ко мне настороженно, но с любопытством и интересом. На меня смотрело шестнадцать, включая преподавателя, пар глаз, и в них застыло сплошное изумление. Педагог даже очки с переносицы снял, нервно потирая стекла рукавом кашемирового бадлона.

Сладкий, бархатистый смех Мишеля разлился по всему репетиционному залу, до самых потолочных сводов. Я чувствовал, что горю: к коже прилил жар, и я не сомневался, что если б сейчас глянулся в зеркало, то наверняка моя шея была бы покрыта красными стыдливыми пятнами.

– Правда? – с весельем протянул он. – Хорошо. Давай пари?

Он ослепительно улыбнулся, но улыбка у него была острой, напоминавшей оскал.

– Какое?

– Перепоешь меня, и я отдам тебе партию Орфея в основном составе.

Его предложение звучало щедро, но я никак не мог найти в нем подвох.

– И как же мы это проверим?

Он подошел, чтобы нас не слышал преподаватель, и приблизился к моему уху. Я чувствовал его дыхание на шее, и мне показалось, что от него веяло холодом.

– Приходи сюда часов в девять вечера, – протянул он, неслышно для преподавателя. – И я тебе расскажу. Не забоишься, московская консерватория?

– Вот еще, – сухо, шепотом выдавил я.