Избранные произведения. Том 4

Где-то за домами показалось солнце. Оно не принесло облегчения Гаухар: ломит виски, в голове шум, путаница.

Она едва поднялась с кровати, побрела на кухню. Умылась, поставила на плиту чайник с водой.

Проснулся и Джагфар. Не глядя на жену, ни слова не сказав ей, умылся, причесался перед зеркалом, молча ушёл из дому, не дожидаясь чая.

Гаухар недолго постояла в опустевшей кухне, не зная, что делать, затем погасила плиту. Каждое лишнее движение причиняло ей физическую боль. Но надо всё же переодеться, привести себя в порядок.

На улице ей казалось, что все прохожие только на неё и смотрят – одни с жалостью, другие со злорадством. Гаухар ни разу не подняла голову, пока не вошла в школу. Но и там ей не стало легче. Конечно, и учителя, и ребята только и делали, что всматривались в её лицо. Она, не медля ни минуты, взяла в учительской журнал, направилась в класс.

Гаухар делала всё, как и в обычные рабочие дни: заставляла учеников читать и писать, потом собрала у них тетради, продиктовала задание на дом. На переменах заходила в учительскую, о чём-то разговаривала с коллегами. Но всё это делал за неё кто-то другой. Хорошо ещё, что сегодня ей не встретилась Фаягуль Идрисджанова. Возможно, Гаухар не удержалась и бросила бы ей в лицо что-нибудь оскорбительное. Конечно, учителя спрашивали: «Что с вами?» Она отвечала обычной в подобных случаях фразой: «Что-то нездоровится». Всё ещё надеясь на какое-то чудо, – вдруг спадёт с души тяжесть, – она никому не пожаловалась, как ей тяжело. Она не хотела думать, верят ли люди, что ей нездоровится, или видят её притворство. То и другое ей было безразлично. Кое-как закончив последний урок, она поспешила домой.

Напрасно торопилась. Дома пусто, неприютно.

Она не помнит, долго ли тянулся этот вечер. Джагфар пришёл опять очень поздно. По привычке Гаухар встретила его, как всегда: вскипятила чай, поставила на стол ужин.

Джагфар не прикоснулся ни к еде, ни к чаю. Молча разделся и лёг в постель.

Гаухар долго одиноко сидела над остывшим нетронутым ужином. Джагфар ничем не напомнил о себе. Может, притворился, что спит? Может, начал сознавать, что напрасно вчера обидел жену? Но мужская гордость не позволяет ему признать свою вину, и он оттягивает минуту своего раскаяния? Если бы это было так!

13

Вот и кончились занятия в начальной школе. Сколько забот и волнений осталось позади! Казалось, что этот день никогда не придёт. Но всё же пришёл. Высказаны добрые слова и пожелания, которые обычно говорятся школьникам в последний день занятий. Ребята, теснясь, размахивая портфелями, шумно выходили из класса. Тридцать пять детских душ и тридцать пять только ещё начатых судеб… Рано обольщать себя уверенностью, что все эти судьбы сложатся счастливо. В следующий-то класс все ребята перешли, это уже точно. Так ли успешно закончат они старшие классы? Ведь жизнь по-настоящему ещё не задевала их. Вдруг начнут хлестать встречные холодные ветры, многое может измениться к худшему в детских судьбах.

Если бы это было во власти Гаухар, она, конечно, сумела бы уберечь своих воспитанников от непогоды, бурь, но тут уже начинаются мечты, фантазия… А реально сделаны только первые шаги. Эти ребятишки, не знавшие ни букв, ни цифр, не отличавшие «А» от «Б», «3» от «4», в течение нескольких лет находились под её опекой. Она учила их грамоте, открывала глаза на некоторые явления природы, отдавала им тепло своего сердца, делала всё для того, чтобы они относились друг к другу по-товарищески. Короче говоря, только начала учить их. А учиться надо им всю жизнь. Если все тридцать пять в будущем взрослых людей поймут эту главную свою обязанность, значит, Гаухар выполнила перед ними свой долг.

«…Остаться бы на час-другой в пустом классе, посидеть с нерадостными своими думами, не показываясь людям на глаза», – думала Гаухар. Но это невозможно. Ребята, уходя из класса, не раз оглядывались, переговаривались, и нечего тешить себя мыслью, что они ничего не понимают. Гаухар готова была сквозь землю провалиться, когда замечала их взгляды, брошенные украдкой. Что поделаешь, учительница, точно камень в перстне, всегда на виду.

Гурьбой, вслед за учительницей, ребята направились в сквер. Шум-гам, писк девчонок, смех, возня мальчишек, разговоры о том, как провести лето. Ребят не остановишь, не удержишь, они хорошо понимают, что сегодня «всё можно», – никто не вызовет к доске, не сделает выговор и уж конечно не накажет. Говори что хочешь, кричи во всё горло, спорь друг с другом – учительница только улыбается, глядя на них. Вон один прицепил к волосам товарища тополиный пух и заливается смехом; другой показывает на птенчика, притаившегося в ярко-зелёной листве, – волнуется, что дружки пройдут и не заметят; третий изловил какую-то невиданную букашку, хочет, чтоб все посмотрели.

Наконец-то Гаухар попрощалась с ребятами, проводила долгим взглядом весёлую их ватагу и свернула в ближайший переулок. Было очень тоскливо на душе. Дома никто её не ждёт. Завтра уже не надо идти в школу. Чем теперь заполнить жизнь? Что ожидает её впереди? Конечно, заочное обучение, к которому она так стремилась раньше, довольно важно для жизни. Но ведь диплом об окончании института только в том случае приносит полную радость, когда в личной жизни всё хорошо, когда сердце привязано к близким людям. А у неё пусто в сердце, пусто вокруг. Вероятно, такая же пустота ожидала бы её, если бы она послушалась Джагфара – ушла из школы и занялась только хозяйством. Да, близкий человек остался бы около неё. Но надолго ли хватило бы у него привязанности к скучной и послушной домохозяйке? Не могла Гаухар запереть себя на кухне ради мужа, кем бы он ни был.

Может быть, ещё не всё потеряно? Возможно, она примирится с Джагфаром? Вряд ли. Их отношения всё осложняются, запутываются.

Сперва Гаухар никак не могла поверить, что нагрянувшая беда непоправима. Хотя она и горевала, и мучилась, тем не менее считала, что тягостное наваждение как-то само по себе минует, ведь это всего лишь затянувшийся страшный сон, – ничем иным она и не могла назвать надвигающийся разрыв. Крушение семьи она считала чем-то противоестественным. Разве можно пойти на это?! И Джагфар, сколько бы он ни упрямился, рано или поздно признает свою ошибку.

Но Джагфар продолжал упорствовать. Тогда она решила облегчить ему примирение, несколько раз начинала разговор: «Давай покончим с этой бессмысленной ссорой. И у меня камень на сердце, и тебе, вижу, нелегко». Муж отмалчивался. Порой Гаухар готова была даже принять вину на себя, хотя и не понимала, в чём ей надо признаваться. Она говорила: «Ладно, я согласна, никто из нас не чище чистого. Наверно, случалось, что и я была неправа: напрасно сердилась, была резка… Если так, прости меня».

Муж язвительно усмехался в ответ, как бы говоря: «Погоди, ещё и не в том признаешься».

Гаухар безошибочно понимала эту усмешку. И снова надолго замыкалась в себе. Не могла же она, в самом деле, наговаривать на себя всякие небылицы. За все годы её замужества она была верна Джагфару. Берегла себя только для него. А он ни во что не ставит её верность. Да что же это такое – затянувшийся бред наяву? Давно ли жизнь её была наполненной, она всегда видела около себя близкого человека, могла поделиться с ним самым сокровенным, пожаловаться на случившуюся неприятность: когда выговоришься, и боль не боль, и беда не беда, сразу становится легко. А теперь что?.. «Пусто кругом», – сотый раз повторяла она себе.

Гаухар довольно много читала, знала из книг, что время всесильно, оно многое может исправить и залечить душевные раны. Но Гаухар не помогало и всемогущее время. Наоборот, с каждым днём ей становилось всё тяжелее. Надо отдать ей должное: невыносимую боль – и потерю близкого человека, и незаслуженную, страшную для женщины обиду – она таила глубоко в сердце, ни с кем не делилась своим горем, ибо считала, что горе это поразило не только её, но и Джагфара. К тому же она всё ещё не переставала ждать и надеяться.

…В квартире было пусто, безжизненно. Гаухар сидела у окна, ждала Джагфара, – может быть, сегодня удастся поговорить как следует. Ведь Джагфар за все эти тяжкие дни не намекал на возможность окончательного разрыва. Должно быть, это не зря. Наверно, ему тоже чем-то дорога ещё их совместная жизнь.

Жизнь… Словно впервые Гаухар поняла, как значительно и объемлюще это слово. Жить вместе – это не просто общая, удобная и уютная квартира. Первые годы они с Джагфаром жили на окраине города, снимали частную квартиру, тесную и невзрачную. И всё же Гаухар была неизмеримо счастлива. Она и сейчас готова лишиться всех благ, только бы муж не топтал её человеческое достоинство, не бросал в лицо оскорбительные и необоснованные обвинения. Ей не так уж много надо: пусть Джагфар будет по-человечески приветлив, уважителен – и она опять готова жить для него.

Сегодня Джагфар вернулся домой несколько раньше. В последнее время он не являлся пьяным, но по-прежнему не разговаривал с женой. Вот и сейчас – молча разделся, молча умылся, молча поужинал. Ни на одно обращение Гаухар не ответил. И ей не оставалось ничего иного, как уединиться на кухне. Только когда Джагфар поужинал, она вернулась в комнату.

– Джагфар, – как можно спокойнее и мягче начала она, – дальше так нельзя. Нам всё же надо объясниться…

– Опять ты за ту же песню? Не хочу слушать!

Даже эти пренебрежительные слова обрадовали Гаухар: главное – Джагфар вступил в разговор, ответил!

– Послушай, – в том же сердечном тоне продолжала Гаухар, – это очень жестоко – таить в сердце злобу против близкого человека, обвинять его в самом бесчестном. Переносить это невозможно.

Джагфар пожал плечами.

– Надо было раньше думать о последствиях. Теперь уже поздно взывать к жалости.

– Неужели ты всё ещё веришь, что я виновата перед тобой?! – воскликнула Гаухар. – Да ты поймёшь, наконец, как это низко?!

– И понимать не хочу. А вот тебе пора понять, что мы уже отрезанные ломти.

– Джагфар, как у тебя повернулся язык сказать такое?!

– Что знаю, то и говорю. И прошу – больше не беспокой меня.

– Слушай, я ведь вынуждена буду у кого-то просить защиты от клеветы.

– Это твоё дело.

– Ну, хоть скажи прямо: в чём я всё же виновата? Из твоих намёков можно понять, будто я тебе изменила. Где? Когда? С кем? Если ты имеешь в виду Билала, так я в своё время всё рассказала тебе о его неудачных ухаживаниях. Допустим, он всё ещё не забыл свою мальчишескую глупость, так разве я виновата в этом? Я ещё раз резко напомнила ему, что замужем, и потребовала категорически, чтобы он оставил меня в покое…

– Не трать, пожалуйста, красивые слова, я всё равно не верю тебе.

– Ты думаешь, что я неисправимая лгунья?

– Ладно, хватит слов, я устал слушать. Я ведь не требую у тебя отчёта. Что сделала, то сделала. Вот и всё.

– Нет, Джагфар, клянусь – нет! Нас кто-то ссорит. Я ни капельки не виновата.

– Я это уже слышал.

– Постой, ведь это… Нет, нет!..

Она порывисто встала со стула, словно хотела удержать Джагфара. Но он уже вышел из комнаты.

У Гаухар стучало в висках, перед глазами плыли красные круги. Она и раньше тяжело переживала даже пустяковую размолвку, а теперь уже не пустяк, дело идёт к полному разрыву. Значит, Джагфару не только не нужен мир в семье, но и семья не нужна. Он хочет избавиться от жены. Это так страшно, будто глухой ночью остаёшься одна в лесу.

Гаухар даже покачнуло. Она еле удержалась на ногах. Подошла к раскрытому окну глотнуть воздуха. На улице шумно, людно: мчатся машины, слышны голоса, смех. Вот парень и девушка – они прошли, держась за руки, прижимаясь плечом друг к другу. Им, наверно, хорошо, радостно. Когда-то и у Гаухар были такие прогулки. Неужели ей дано столь короткое счастье? Что надо сделать, дабы продлить его? Говорят, за счастье нужно бороться. Может, это всего лишь слова? Ведь она, Гаухар, пыталась по-своему бороться. А что получилось? Нет, пора прийти к какому-то одному решению. Хватит тайно страдать, биться головой о стенку. Хоть и стыдно, а придётся вынести на люди своё горе. Человек не должен оставаться одиноким в беде. Это может кончиться очень плохо.

Если к кому и следует обратиться за сочувствием, кто способен понять её – это Рахима-апа и Галимджан-абы. И, пожалуй, ещё Шариф Гильманович. Он – уже на самый крайний случай. Он, конечно, внимательно выслушает, даст хороший совет. Но Гаухар никогда не была у него дома, не знает его семью. А в школе вряд ли удастся поговорить наедине, да ещё, чего доброго, повстречаешь Фаягуль. Самое верное – пойти к Рахиме-апа и Галимджану-абы. Они относятся к Гаухар как к родной дочери. Рахима – учительница, значит, можно надеяться на её тактичность и проницательность. То же и Галимджан-абы: он был на партработе, перед его глазами прошли судьбы сотен людей, он-то уж знает цену человеческой беды.

На следующий вечер Гаухар направилась к своим старым друзьям. О дочерях Рахимы она как-то забыла, вспомнила, уже поднимаясь по лестнице. Смутилась было – девушки взрослые, удобно ли при них так откровенничать, – но передумывать было уже поздно. Она нерешительно нажала кнопку звонка. Дверь открыла Рахима-апа. Не успели как следует поздороваться, из комнаты вышел и Галимджан-абы.

– Ты на себя не похожа, Гаухар! – тревожно воскликнула Рахима-апа, как только они сели на диван. – Что случилось? Дома-то у тебя всё хорошо?

Гаухар настороженно посмотрела на открытую дверь соседней комнаты.

– Никого нет, – успокоил Галимджан-абы, – девушки наши на экскурсию уехали.

Гаухар молча кивнула. Впрочем, если бы сёстры и оказались дома, всё равно Гаухар не выдержала бы. Горло у неё сдавило клещами. Она разрыдалась. С большим трудом её успокоили. Сделав нечеловеческое усилие над собой, она сбивчиво, прерывисто начала рассказывать о своей беде. Это было мучительно – всё заново переживать на людях, хотя и близких. Но что поделаешь, ведь молчание ещё более тягостно.

Выслушав эту исповедь, Рахима и Галимджан какое-то время выжидали, пока Гаухар хоть немного успокоится. Оба они до сих пор считали, что Гаухар счастлива с мужем, ведь она не раз уверяла их в этом. И вдруг такая неожиданность… Не укладывалось в голове: как могло случиться такое? К тому же Гаухар в рассказе своём ничем не порочила мужа, только жаловалась на необоснованную и оскорбительную ревность его, на то, как груб он в своих обвинениях. Она умолчала и об Исрафиле Дидарове, и о Фаягуль. Что она могла бы сказать о них? Подозревает, что Дидаров дурно влияет на Джагфара, а Фаягуль как-то связана с ним. Но никаких фактов у Гаухар нет. Зачем же ей клеветать на людей?

Ни Рахима, ни Галимджан не вызывали её на крайние откровенности. Главное сейчас – помочь Гаухар взять себя в руки. А там они сообща придумают, что надо делать. Им ясно главное: острый разлад между мужем и женой зашёл слишком далеко, затянулся.

Гаухар спросила Галимджана, не возьмёт ли он на себя труд сходить для начала на работу к Джагфару, посоветоваться в парткоме. Она сама пошла бы, но чувствует, что у неё не хватит сил – ужасно совестно. Она не собирается затевать какое-либо дело против Джагфара. Пусть в парткоме поговорят с ним и выяснят, бесповоротно ли он решил порвать с женой.

Галимджан отозвался сочувственно. Что ж, он согласен потолковать с секретарём парткома. Может быть, удастся помирить супругов. Ведь разрушить семью легко, а вот скрепить её потом ой до чего трудно! И Рахима, и Галимджан уверены в невиновности Гаухар, они знают её с детства, она неспособна на что-либо дурное. Возможно, и Джагфар не так уж безнадёжен. Скорее всего произошло какое-то серьёзное недоразумение, разобраться в нём самостоятельно муж и жена не в силах. Оба погорячились, наговорили друг другу лишнего – иной раз это случается с молодыми людьми.

Но, подумав, Галимджан-абы несколько изменил своё первоначальное намерение, счёл более разумным сначала поговорить откровенно на дому с самим Джагфаром, и если уж не удастся переубедить его, тогда пойти в партком.

Выбрав субботний день, Галимджан-абы явился к Маулихановым. Джагфар давненько знал старика, но, как говорится, пить чай за одним столом им до сих пор не доводилось.

И вот сидят они друг против друга. Джагфар чувствует себя неловко: не вовремя пожаловал гость. А Галимджан не торопится объявить, с какой цепью пришёл. Поддерживая разговор о том о сём, он исподтишка наблюдал за супругами. Да, кажется, глубокий разлад у них: смотрят в разные стороны, ни словом не обмолвились между собой. Чтобы как-то сгладить неловкость, Гаухар отлучилась на кухню приготовить чай.

После первой чашки горячего доброго напитка Галимджан повёл разговор.

– Да вы что, или крепко поссорились? – обратился он к супругам. – Не улыбнётесь, слова доброго не скажете друг другу. Не годится так. Что случилось? Чего не поделили?

Ни хозяин, ни хозяйка не отозвались.

– Долго будем в молчанку играть? – не отступал Галимджан. – Я давненько знаю вас обоих, не замечал, чтобы между вами пробегала чёрная кошка. Перестаньте дуться, ребята! Жизнь не так уж плоха, особенно весной. Не надо портить её глупыми недоразумениями. Ну, признавайтесь, что случилось?! Давайте же ваши руки! Ну-ка, Гаухар, дай сюда ладонь. Вот так, молодец! А теперь ты, Джагфар! Ну, чего медлишь?

Джагфар поднялся из-за стола, лицо у него побледнело. Нельзя больше молчать – это неуважение к гостю.

– Галимджан-абы, если бы всё было так просто, мы и сами помирились бы – ведь взрослые люди. К сожалению, причина серьёзная. Мне не хочется повторять всё то, что я уже не раз высказывал Гаухар. Она знала, на какой путь становится…

– Джагфар, ты и перед Галимджаном-абы обвиняешь меня в том, чего не было? – дрогнувшим голосом произнесла Гаухар.

– Да! – подтвердил Джагфар. – И перед Галимджаном-абы обвиняю в том, что было!

Они говорили весь вечер. Галимджан не повышал голоса, не горячился и слова подбирал только самые нужные, самые убедительные. Джагфар твёрдо стоял на своём. Он не оскорблял Гаухар словами, но всем видом своим показывал безграничное презрение к ней. Нет, у него и в мыслях нет желания мириться с женой. Галимджан всё глубже задумывался. Он не предполагал, что дело обстоит так непоправимо. Вряд ли будет толк, если он и в партком обратится.

– А всё же подумайте хорошенько, ребята, – ведь не горшок разбиваете, – сказал он в заключение и тоже поднялся из-за стола. – Я не хочу оставаться в стороне, но всё же решайте сами.

Уходя, он пожелал спокойной ночи. Но не была спокойной эта ночь. Джагфар и Гаухар не поносили друг друга, не оскорбляли. Их разделяла глухая стена. Гаухар молча плакала. А потом и слёзы иссякли у неё. К утру она была совершенно измучена, её шатало. Джагфар, так и не проронив ни слова, ушёл на работу. За ночь он тоже осунулся, пожелтел.

Между тем дни шли своим чередом. В обычное время Гаухар завела бы разговор с мужем о переезде на дачу. Но зачем ей нужна эта дача, когда на душе невыносимая тяжесть? Судя по всему, и Джагфару было безразлично, как и где отдыхать этим летом. Да и удастся ли вообще отдохнуть?..

В тот день, когда Галимджан должен был направиться в партком, Гаухар чувствовала себя особенно плохо. Всё же она не усидела дома, проводила его до самого института, где работал Джагфар, и осталась ждать на улице.

Галимджан не пробыл в парткоме и часа. Гаухар встретила его молчаливым взглядом, тревога и надежда были в этом взгляде. Добрый старик не решился поднять глаза на неё, только рукой махнул.

– Они не хотят ни во что вмешиваться, – тихо говорил он. – Дело, слышь, очень деликатное. Может, муж с женой договорятся как-нибудь. Что касается поведения Джагфара Маулиханова, то мы, дескать, не можем сказать о нём ничего плохого.

Потом они шли молча, каждый был погружён в свои думы. Вдруг Гаухар остановилась.

– Спасибо, Галимджан-абы… Если разрешите, я ещё зайду к вам поговорить. Извините, что затрудняю. Но у меня ведь никого нет, не с кем поделиться…

Губы у неё дрожали, голос прерывался. Она повернулась и медленным шагом пошла в сторону. Куда, зачем – Галимджан не решался спросить.

Он в замешательстве потоптался на месте. Может, догнать, остановить Гаухар? А что он может ещё сказать ей?.. Пожалуй, разумнее всего пойти домой, сообщить Рахиме о неудачном посещении секретаря парткома. Может, Рахима придумает что-нибудь утешительное для Гаухар. В подобных ситуациях женщины бывают находчивее мужчин.

14

И всё же Гаухар начала готовиться к экзаменам в своём институте. Занималась целыми днями, порой прихватывала и ночи.

Джагфар недоумевал: что это – хочет забыться или намеревается как-то оттянуть время? Но что может дать ей эта оттяжка? Уж не задумала ли она какую-нибудь каверзу? Ведь трудно поверить, чтобы в таком настроении она могла заниматься серьёзно. Ох, скорее бы выдернуть этот больной зуб! Хочешь не хочешь, а во избежание шума приходится ждать подходящего случая. Что ж, Джагфар будет ждать. Терпения у него хватит. А вот вытерпит ли Гаухар?..

По правде говоря, Джагфар в душе кое-чего побаивался. Ведь уговорила же Гаухар этого старика пойти в партком института. Хорошо, если покипятится-покипятится, да и остынет. «А вообще, надо признаться, – думал Джагфар, – лишнего я перехватил». Он был искренен перед собой. В его расчёты не входил полный разрыв. Ему надо было сломить Гаухар, полностью подчинить своей воле. На то он и муж. Для того и была разыграна эта адская ревность. Оказывается, он взял слишком круто. Гаухар не сдалась, школы не бросила. Самостоятельность для неё дороже всего на свете. Не будет же он теперь просить извинения у жены, – дескать, прости, мол, напрасно приревновал. Придётся теперь гнуть линию до конца. А надо бы мягче, осторожнее действовать. Ну хотя бы потакать этой её прихоти с этюдами. Хвалить бы почаще: «У тебя талант, Гаухар». Смотришь, увлеклась бы рисованием и забыла о школе. А там, глядишь, и талант улетучился бы. Куда ей деваться? Вот и захлопнулась бы ловушка за птичкой.

Странно – почему удачные мысли почти всегда приходят с запозданием? Вот теперь изворачивайся, до конца разыгрывай ревнивца. А сам связался с этой крашеной блондинкой, с Фаягуль. Словно чёрт за полу тянул. «Не надо было так глубоко залезать. Да ведь мы все не ангелы небесные, – вздыхает Джагфар. – Почему бы не порезвиться настоящему мужчине? Даже некоторые профессора, старички – и то, не держат себя в узде. А своя-то жена никуда не уйдёт от тебя. Не надо только быть дураком…» Но, выходит, он всё же свалял дурака.

Все эти дни Джагфар настороженно следил за женой: как она поведёт себя? Да и самому пришлось держаться построже. Перестал ходить к Дидаровым. Пить бросил совсем. Последнее было не трудно для него, он никогда по-настоящему не дружил с «зелёным змием». Да и с Фаягуль реже стал встречаться.

Порой ему казалось, что время всё же работает на него. Гаухар вроде бы начинает сдаваться. Ведь Джагфару, по существу, только этого и надо. Солидный хозяин не может обходиться без прислуги в доме или без послушной жены. Если бы Гаухар умела быть послушной, она жила бы у него как в раю.

Ну, а что Гаухар?.. Внешне она вроде бы стала несколько спокойнее и не переставала проявлять к мужу некоторую внимательность. В обеденное время иногда говорит ему: «Ты, наверно, проголодался? Сейчас соберу на стол». А вечером: «Я вскипятила чай. Если хочешь, давай попьём вместе».

Но появилось у неё и нечто новое, непонятное Джагфару. Она теперь не плачет и не упрекает. Когда бы ни ушёл и во сколько бы ни вернулся муж, не интересуется, где был, что делал. Если же сама запоздает, непременно объяснит: «Сегодня была на консультации, потому и задержалась». Или: «Сдавала экзамен. Трудновато было, но справилась». Джагфар бурчал в ответ что-нибудь небрежное, а то и обидное. Гаухар делала вид, что не слышит. Но с каждым днём она всё больше как-то уходит в себя: целыми днями занимается, никто не навещает её, и сама ни у кого не бывает. Её времяпрепровождение Джагфар знал вплоть до мелочей. И всё же Джагфара тревожило вот это её спокойствие, граничащее с равнодушием к нему. Что это могло значить?..

Между тем Гаухар дважды заходила к Галимджану-абы и Рахиме-апа. Галимджан ещё раз, уже в подробностях, рассказал ей всё, что было в парткоме. В общем-то ничего нового не прибавил. В заключение спросил:

– Как думаешь, не поговорить ли мне с ректором института? Возможно, он повлияет на Джагфара.

Гаухар задумалась, потом отрицательно покачала головой.

– Что может поделать ректор? – И горько усмехнулась: – Джагфар сам себе ректор.

После этого разговора складки в уголках губ Гаухар стали глубже, а взгляд её чаще останавливался на какой-то невидимой для других точке.

Иногда, оторвавшись от занятий, она облокачивалась о подоконник и подолгу смотрела в раскрытое окно.

По всем приметам, через неделю-полторы люди выедут на дачи. Джагфар уже наладил машину. Должно быть, не хочет расставаться с дачей. Гаухар уже не сядет рядом с мужем в машине. Обычно они выезжали на дачу ещё до окончания её экзаменов в институте. В те времена Гаухар не стоило больших усилий, чтобы подготовиться к экзаменам и сдать на «хорошо», а то и на «отлично». При этом она была неприхотлива и не нуждалась в каком-то особом внимании. Преподавание, учёба, как и этюды её, висевшие на стенах в доме и на даче, – всё это было чем-то обычным. У Джагфара – по-другому. Если ему сверх обычной работы приходилось делать что-нибудь даже незначительное, на это следовало смотреть как на подвиг. Особенно напряжённо было в доме, когда он заканчивал диссертацию. Одному богу известно, сколько раз Гаухар шептала соседям, случайным гостям: «Пожалуйста, тише – Джагфар пишет диссертацию, тема очень сложная», «Пожалуйста, извините, к Джагфару нельзя, – знаете, очень занят, пишет диссертацию, головы не поднимает, исхудал, бедняжка…» Почему-то она думала тогда, что любое дело Джагфара очень важно, а на свои занятия смотрела как на что-то второстепенное.

…Смахнув непрошеные слёзы, Гаухар опять склоняется над своими книгами. Она о многом прежнем забыла теперь, но книги остались верными её друзьями. Они помогают ей смягчить остроту горя. Слава богу, и память не изменила ей: она закрепляет не только печальные стороны её жизни, но и всё то, что прочитано в книгах, в учебниках, ведь экзаменаторам нет дела до того, что творится в душе Гаухар, им нужны точные ответы на вопросы.

Снова и снова её тянет к открытому окну. Она не видит ни людей, ни машин. Пытается нарисовать в воображении картины своей безрадостной жизни. Её пугает жизнь без любимого человека, без близких родственников. В родной деревне остались только бывшие соседи. Но соседи, как бы ни были они хороши и отзывчивы, всего лишь соседи, к ним не обратишься с такой болью, какую она носит в сердце. Если бы мать была… Гаухар ничего не пожалела бы оставить в городе, уехала бы в деревню к матери…

Гаухар мельком взглянула на часы. «Э-э, успеть бы на консультацию». Она закусывает наспех, собирает книжки, приводит себя в порядок перед зеркалом, одевается – вот и готова! Она словно бы встряхнулась, что-то сразу посвежело у неё в душе. Экзамены не шутка, надо забыть всё лишнее, что мешает ей сосредоточиться.

Вот эта появившаяся у неё внутренняя стойкость и смущает Джагфара. Он не может представить, чего можно ожидать от Гаухар, что у неё на уме.

До института не близко. На улице – солнце, жара. Даже асфальт размяк, ступаешь как по ковру. А народу – словно весь город вышел на улицу! Куда спешат, куда бегут? Впрочем, у каждого свои заботы. Ведь и Гаухар не ради прогулки вышла из дома.

Сойдя с троллейбуса, она немного прошла по самой оживлённой улице – Баумана, затем свернула на Булак. Отсюда недалеко до базара, народу тоже хватает. У большинства в руках хозяйственные сумки, – сразу видно, что на рынок спешат, там, наверно, уже появилась свежая зелень.

Вот и знакомое здание института. Студенты дневного отделения уже разъехались на каникулы. В институте хозяйничают заочники. Они постарше «очников», некоторые уже отведали трудностей жизни, они не бегают по лестницам наравне с молодёжью, ходят степенно, как бы сберегая силы.

Гаухар провела на консультации два часа. Не отрываясь от тетрадки, записывала лекцию преподавателя. Она пишет быстро, почти со скоростью стенографистки. Преподавателю задавали много вопросов, Гаухар старалась точно записать и ответы на эти вопросы.

Впереди оставалось достаточно свободного времени. По автомату Гаухар позвонила на квартиру Галимджана-абы, не уверенная, что кого-либо застанет дома. Но Рахима-апа взяла трубку.

– Я не помешаю вам, если зайду? – спросила Гаухар.

– Что за разговоры! Мы с Галимджаном вчера вспоминали тебя. Приходи, приходи, буду ждать. Галимджан на работе.

Через каких-нибудь полчаса Гаухар уже поднималась по знакомой лестнице. В коридоре сумрачно, прохладно, – наверно, оттого, что пришла с солнечной, жаркой улицы. Гаухар нажала беленькую кнопку звонка. Рахима-апа, словно за дверью стояла, сразу же открыла.

– Проходи, проходи, Гаухар, садись! Что, очень жарко? Я не была сегодня на улице.

– Да, печёт, даже на теневой стороне духота.

У Рахимы уже и стол накрыт, и самовар пыхтит на столе. Хозяйка налила полную чашку обжигающего чая.

– Ешь, пей, Гаухар, не стесняйся. Вот попробуй домашний торт, сама испекла вчера, уж не знаю, что получилось. У нас были гости из Зелёного Берега – сестра Галимджана Бибинур с дочкой. Вчера же отправились на курорт, куда-то к Чёрному морю.

– Дочка-то большая?

– Седьмой класс окончила.

– Разве можно в санаторий с детьми?

– У Бибинур оказались знакомые неподалёку от санатория. А питание и лечение по курсовке.

– Торт очень удался, – похвалила Гаухар. – Вы большая мастерица, Рахима-апа.

Хозяйка даже зарделась.

– Ну, какая там мастерица! Некогда хозяйничать. Много набрала уроков в школе. Но сейчас уже полегче стало. Скоро совсем буду свободна.

– Отдыхать поедете?

– В конце июля. Раньше путёвок не было.

Так они и коротали время. Гаухар была рада потолковать о разных мелочах – всё же забываешься немного. Но вот упомянули о путёвках – и Гаухар вздохнула. Есть ещё люди, которые думают о путёвках… А что будет с ней, когда сдаст последние два экзамена? Что делать? Куда девать себя?.. Сколько ни сдерживай сердце, всё равно болит. Гаухар пробовала утешить себя: «Не только у меня нелады с мужем, бывают и у других». Какое уж там утешение, сердце то замрёт, то опять болезненно заноет.

От Рахимы-апа трудно что-либо скрыть.

– Гаухар, – заволновалась она, – опять погрустнела? Я понимаю, несладко тебе. Всё-таки держись… Перемен к лучшему нет?