Суженый. Невеста князя

Внимание! В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой. В книге присутствует осуждение нетрадиционных сексуальных отношений.

Настоящая искренняя любовь не терпит полумеры, намеков и тайн. Она словно бурный поток реки, который сметает на своем пути все сомнения, недомолвки и опасения…

Я никогда не научусь,

Встречать рассветы без тебя

Я потерять тебя боюсь,

Любя, любя…

Я никогда не научусь

Уже счастливым быть с другой

Я потерять тебя боюсь

Постой, постой…

А.Брянцев

Пролог. Отражение

Санкт-Петербург, особняк Замятиных,

1805 год, Святки

Софья оправила красивое пышное платье из белой кисеи и довольно улыбнулась своему прелестному отражению в зеркале. Сегодня наконец наступил долгожданный день ее девятых именин. Уже через полчаса к ним в дом начнут съезжаться гости. Наверняка будут и ее подружки – Лиза Юсупова, Танечка и Алина Одинцовы. Девочка, накрутила на пальчик золотисто-рыжеватый локон, красиво положив его на хрупкое плечико, и, звонко рассмеявшись, выбежала из своей спальни. Она вихрем пронеслась мимо детской братца Ильюши, где хлопотала над малышом ее милая крепостная няня, и спустилась вниз по парадной лестнице. Матушка ее, наряженная в темно-изумрудное платье из переливающегося шелка, заслышав легкие шаги дочери, обернулась и ласково улыбнулась.

– А вот и ты, моя милая, – проворковала Екатерина Ивановна и, обняв дочь, нежно поцеловала ее в светло-медовую мягкую макушку. Отстранив девочку, она тихо добавила по-французски. – Иди скорее в гостиную, Софи. Батюшка твой, Николай Александрович, приготовил тебе подарок.

Софья радостно кивнула и устремилась в гостиную к отцу.

Уже поздно вечером, около полуночи, ошалевшая от подарков, многочисленных танцев и веселья, Софья довольно плюхнулась на мягкую кровать и устало прикрыла глаза.

– Как же я счастлива! – воскликнула она, весело рассмеявшись. Горничная подошла к ней и вежливо предложила:

– Давайте я помогу вам раздеться, барышня.

– Не надо, Феклуша. Я сама позже сниму платье, – приветливо ответила ей девочка. – Ты, наверное, устала, ступай спать.

– Как прикажете, Софья Николаевна, – кивнула горничная и быстро покинула спальню.

Софья была единственной дочерью в семье Замятиных. Отец и мать не чаяли в ней души и любили безгранично. Все ее капризы и пожелания мгновенно исполнялись. С детства Софья видела любовь матери и отца, их нежное отношение друг другу, их ласки. Именно так, по мнению девочки, и должны были жить муж и жена. Когда родился ее брат Илья, родители так же начали баловать и ласкать его. Но Софья никогда не чувствовала, что ей не хватает родительской любви. У отца и матери всегда находилось время и на старшую дочь, и на младшего сына.

Раздался тихий стук в дверь, и девочка села на постели.

– Входите! – громко произнесла она.

Створка распахнулась, и в дверном проеме показалось озорное личико Лизоньки Юсуповой. Несколько десятков дворянских семей вместе с детьми, которые были приглашены на праздник и приехали из пригорода столицы и других дальних имений, остались в эту ночь в особняке Замятиных. Семья Лизы была в их числе.

– Софи, ты не спишь? – спросила тихо Лиза по-французски.

– Нет, конечно! – ответила Софья.

Лиза обернулась назад и кого-то позвала. В спальню вихрем влетели еще две девочки в красивых бальных платьях, ровесницы Софьи и, закрыв за собой дверь, взволнованно затараторили:

– Лукерья Потаповна, твоя няня рассказала нам, как надо гадать!

– Неужели? – удивилась Софья и слезла с постели.

– Да. На жениха! – возбужденно выпалила Танечка. – Только родители запретили нам теперь и велели идти спать. Но мы хотим погадать сейчас. Вот мы и решили у тебя!

– Давайте рассказывайте! – воодушевилась Софья.

– Надобно два зеркала поставить друг напротив друга…

Уже спустя некоторое время девочки подтащили большое напольное зеркало на колесиках к высокому трюмо с зеркалом. Самая бойкая из них, Лиза, которой уже исполнилось одиннадцать, первой встала между зеркалами и серьезно произнесла:

– Суженый-ряженый, приходи ко мне ночью ужинать!

Остальные девочки, стоящие чуть в стороне, захихикали, довольно переглядываясь друг с другом. Лиза же с серьезным видом начала вглядываться в зеркальное пространство.

– Ну, видишь что-то? – не удержалась восьмилетняя Алина, самая младшая, теребя голубой бантик на платье.

– Нет пока, – отмахнулась Лиза от них. Девочки опять захихикали, и Лиза недовольно добавила: – Лукерья Потаповна сказала, что тихо должно быть. А вы все смеетесь.

Лиза опять устремила напряженный взор в зеркало, видя лишь свое прелестное отражение в розовом платье. Девочки затихли. Лиза замерла между зеркалами и вновь повторила нужные слова. Около пяти минут девочка, нахмурившись, всматривалась в зеркало и вдруг воскликнула:

– Вижу! Вижу! Светловолосый гусар! Какой красивый! – воскликнула Лиза. Девочки вмиг сорвались с места и начали заглядывать в зеркало к Лизе.

– Пропал! – недовольно заявила Лиза. – Что вы прям неугомонные какие!

– Теперь я! Теперь я, – затараторила Софья, легко отталкивая Лизу и вставая между зеркал.

Лиза недовольно отошла к Алине и Тане.

Софья быстро протараторила слова и, подмигнув подружкам, устремила свой взор в зеркало. Она увидела длинный коридор, который создавался двумя направленными друг на друга зеркалами, а посередине него себя. Девочки замолкли и Софья, поджав губки, усиленно смотрела в зеркала. Она стояла долго, несколько минут, но ничего не было видно. Она вновь повторила заветные слова уже медленнее и более осознанно и устремила пытливый взгляд в длинный зеркальный коридор, но опять ничего не разглядела.

– Не получается! – воскликнула Софья, не видя ничего, кроме своего отражения.

В это мгновение пробило полночь. Софья невольно обернулась на каминные часы, а затем вновь посмотрела в зеркала, нахмурившись. В следующий миг девочка похолодела, и ее зрачки расширились от увиденного.

На сером фоне, посреди зеркального коридора, едва озаренного светом нескольких свечей, что стояли в ее спальне, отчетливо была видна высокая фигура мужчины. В черном длинном камзоле, доходившем ему почти до колен, в мягких сапогах, в высокой мохнатой темной шапке, он показался Софье зловещим. Его лицо, неприятное, суровое, смуглое, с черной короткой бородой, с яркими красными губами и жесткими высокими скулами, казалось хмурым и мрачным. Широкоплечий, дерзкий и мощный мужчина держал затянутую в перчатку руку на эфесе длинной сабли. От его взгляда, горящего, угрожающего и яркого, по телу девочки прошел ледяной озноб. Весь облик устрашающего незнакомца показался ей невероятно опасным и пугающим. Похолодев от ужаса, Софья невольно глухо вскрикнула и упала на ковер, потеряв сознание.

Когда она пришла в себя и раскрыла глаза, то увидела над собой всех трех подружек.

– Софьюшка? – тараторили они, хлопая ее по щекам. – Что с тобой?

Помотав головой, Софья медленно села, диким взором смотря на девочек, и вымолвила:

– Ужас! Я видела… – она замялась и закрыла лицо руками.

– Кого ты видела? – спросила Лиза.

Но Софья быстро вскочила на ножки и бросилась на постель. Уткнувшись лицом в подушку, девочка расплакалась. Ее подружки тихо стояли около зеркал и переглядывались, ничего не понимая.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Зачарованный край

С влажной розы ты, сбросив стыдливый покров.

Принесла мне сумятицу в виде даров.

С волосок твоя талия! Лик покажи мне!

Я расплавлен как воск и к страданьям готов.

О.Хайям

Глава I. Дочь

Санкт-Петербург, Фонарный переулок,

1815 год, Март, 25

Смеркалось. Девушка в сером платье из простого сукна и в темном плаще быстро поднялась по грязной лестнице на второй этаж доходного дома. Подойдя к дальней двери, которая располагалась в самом конце темного коридора, она тяжело вздохнула и, нажав на дверную ручку, вошла. Маленькая комнатушка, наполненная смрадным запахом спиртного, с единственным небольшим окном, тут же вызвала в ее существе чувство брезгливости. Преодолев в себе гадливое отвращение, она прошла дальше, в темную комнату, и устремила тревожный взор на узкую койку, стоящую у стены. Она приблизилась к кровати и озабоченно наклонилась над стариком, лежащим на грязной постели без одеяла. Сильный винный запах, исходивший от него, воспаленная и отечная кожа вызвали на красивом лице девушки страдальческое выражение, и она тихо произнесла:

– Вы опять пили, батюшка?

Старик медленно раскрыл красные глаза и уставился осоловелым мутным взором на юную девушку, которая склонилась над ним. Вдруг его взгляд стал напряженным.

– Катенька… радость моя… – пролепетал нежно он.

Софья замерла, понимая, что отец спьяну принял ее за покойную мать.

– Батюшка, это я, Софи, – печально произнесла девушка по-французски.

Глаза старика раскрылись сильнее. В следующий миг он нахмурился и взглянул на дочь более осознанно.

– Софьюшка! – вымолвил старик и чуть приподнялся на локтях. – Прости, доченька, – добавил он по-французски и вновь перешел на русский: – Я не узнал тебя, милая. Ты так похожа на свою матушку…

Старик нахмурился и кряхтя сел на постели. Видя, что Николай Александрович пытается встать на ноги, Софья быстро помогла ему. Замятин, шатаясь, приблизился к столу, на котором стоял самогон, и схватился за бутыль. Девушка тут же бросилась к отцу и положила свою ручку на его сухую ладонь.

– Не надо, батюшка, – попросила она нервно. – Не пейте больше. Ведь вам завтра на службу в контору надобно идти.

– Пусти, – недовольно вымолвил старик, отстраняя дочь. – Надобно мне забыть…

Николай Александрович налил себе полную рюмку и под тяжелым трагичным взором дочери быстро опрокинул спиртное в себя. Софья несчастно смотрела на высокую тощую фигуру отца и вдруг вспомнила, каким он был три года назад. Тогда еще была жива ее матушка, Екатерина Ивановна. И батюшка, эффектный подтянутый поджарый военный в темном зеленом мундире помнился ей веселым и добрым, седовласым и моложавым в свои пятьдесят лет. Тогда они счастливо и беззаботно жили в большом двухэтажном особняке на Тверской улице, их семейство было богато, знатно и уважаемо в обществе.

Но вскоре все поменялось, и несчастья последовали одно за другим. Сначала скоропостижно умерла Екатерина Ивановна, и Замятин начал с горя пить, затем он пристрастился еще и к картам. Менее чем за год Николай Александрович промотал все их состояние. Проиграл в карты усадьбу и родовое поместье с тремя деревнями, которое унаследовал от своего отца. Пытаясь расплатиться с кредиторами, Замятины были вынуждены продать особняк в Петербурге и еще остались должны. Их главный кредитор, влиятельный граф Дмитрий Егорович Бутурлин, требовал возвращения долга и даже грозил упечь Николая Александровича в долговую тюрьму.

В тот злосчастный день только слезы Софьи, которая бросилась на колени перед стареющим графом и слезно умоляла не делать этого, умилостивили сердце Бутурлина. Граф предложил Замятину сделку: Софья должна была поступить горничной на службу к его дочери Елене, ибо Бутурлин уже давно подыскивал девушку для этого и никак не мог найти подходящую. Горничная должна была своим видом и образованием удовлетворять изысканный вкус дочери графа. Крепостные девки казались графу слишком примитивными для этого, а мещанки глупыми. Оттого, по словам Бутурлина, Софья как нельзя лучше подходила на эту роль. Дмитрий Егорович пообещал жалование Софьи отправлять на покрытие долга, а также устроил Николая Александровича управляющим на кожевенный завод. Благодаря этому, через десять лет службы Замятины намеревались полностью рассчитаться по долгам.

Софья, счастливая, оттого что ее мольба не стала напрасной, ибо Бутурлин так смилостивился над ними, с воодушевлением начала исполнять свои новые обязанности горничной при дочери графа Елене Дмитриевне, которая была всего на два года старше нее самой. Но Николай Александрович не оценил всех хлопот Софьи и ни в какую не хотел работать и начинать новую жизнь. Он постоянно пьянствовал, прогуливал службу, словно его совсем ничего не волновало в этой жизни. Замятину грозило непременное увольнение, и Софья отчаянно боялась этого. Ибо прекрасно понимала, что без жалования отца ей одной никогда не расплатиться по долгам с Бутурлиным. Ее жалование горничной, довольно скудное, не превышало даже третьей части суммы, которую получал на службе ее отец. Да, Софья жила в шикарном особняке Бутурлиных, ела там же на кухне со слугами и оттого почти не тратила деньги. Ибо даже простые платья ей шились, как и всем слугам Бутурлиных, за счет графа. Но все равно ее мизерного жалования не хватило бы для быстрого покрытия долга. Только по просьбам Софьи, которая постоянно ходила к управляющему завода и простила не увольнять отца, полупьяного Замятина терпели в конторе.

Замятин опять вылил в себя рюмку и, усевшись за стол, ласково посмотрел на дочь.

– Ты одна у меня осталась, – пролепетал он. – Матушка-то твоя покинула меня и совсем не пожалела меня.

– Батюшка, зачем вы так говорите? – с болью заметила Софья.

– Да, именно так! Оставила меня одного на этом свете! А как я без нее жить должен, позволь тебя спросить? – с надрывом пролепетал Николай Александрович, вновь наливая рюмку.

Софья, видя, что отец вновь намерен выпить, выхватила из его руки рюмку.

– А нас с Ильюшей вам не жаль, батюшка?! – воскликнула она в сердцах. – Прошу вас, не надо более пить! Опять Никита Лукич недоволен будет! Я уже не знаю, как его просить за вас!

– Не проси! – возмутился Замятин, вскакивая на ноги и пытаясь забрать у девушки рюмку. – Что ты унижаешься перед этим скотом?!

– Он над вами начальствующий, батюшка. Выгонит он вас со службы, как же мы тогда Дмитрию Егоровичу долги выплачивать будем?

– Отдай! – воскликнул недовольно Замятин и вновь попытался отобрать рюмку у дочери.

Но Софья отбежала к двери и истерично выпалила:

– Отец! Я прошу вас!

– Отдай, гадкая девчонка! – возмутился старик и, схватив дочь за плечо, отобрал у нее рюмку.

Он быстро подошел к столу и вновь налил себе спиртное. Софья с болью и слезами на глазах смотрела на сухую фигуру отца и вдруг вспомнила, что когда-то он был заботливым и любящим. Качал ее на коленях и постоянно шутил. А теперь ее отец превратился в обрюзгшее невменяемое чудовище, которому было наплевать на ее страдания и просьбы. Всего за два года он постарел на десять лет и теперь выглядел старым и дряхлым. Замятин опять уселся на стул и проворчал:

– Только она любила меня. А ты, неблагодарная, даже не понимаешь, что отцу надо забыться.

Софья поджала от обиды губы и несчастно подумала о том, что после смерти матери отец изменился до неузнаваемости. Он перестал интересоваться жизнью ее и Ильюши. Словно ему сделалось все равно, что будет с ними дальше. Вытирая маленьким кулачком уже побежавшие по щекам слезы, девушка взвилась с места и выскочила за дверь. Стремительно слетев с деревянной лестницы, она устремилась на морозную улицу, понимая, что бороться с пагубным пристрастием отца у нее нет сил.

В тот миг, когда холодный мартовский ветер ударил сильным порывом в ее нежное лицо, Софья отчетливо осознала, что теперь она одна на этом свете. И должна бороться за свою жизнь и за жизнь маленького брата сама. Ибо Николай Александрович теперь совсем не любил их и не хотел ничего более от этой жизни.

Санкт-Петербург, набережная р.Мойки

Всю дорогу до особняка Бутурлиных девушка почти бежала, стремительно перемещаясь по мостовой и задыхаясь. Она спешила, зная, что Елена Дмитриевна уже сердится. Ведь Софье было велено только снести письмо по нужному адресу, а она еще зашла к отцу. Уже приблизившись к гранитным берегам реки Мойки, девушка чуть замедлила шаг и, пытаясь отдышаться, пошла чуть медленнее.

Она подошла к парадному крыльцу помпезного особняка Бутурлиных в тот момент, когда по мраморным ступеням спускались три молодых офицера в зеленых мундирах. Невольно проходя мимо них, девушка почтительно склонила голову в знак приветствия и лишь на мгновение кинула взгляд в их сторону. Она удивленно отметила, что один из молодых людей ей знаком. Когда-то давно, два года назад, когда ей едва исполнилось семнадцать и она попала на свой первый и единственный бал, Софья танцевала с этим офицером два раза. До сих пор помнила имя молодого человека – Иван Федорович Аксаков. Однако теперь она была всего лишь нищей дворянкой и не могла позволить себе даже появиться на светских вечерах изысканной публики. Молодой человек, похоже, тоже узнал ее, и едва Софья прошла мимо, окликнул:

– Сударыня, извините! – Девушка уже наверху лестницы обернулась, и молодой русоволосый человек, сделав несколько шагов вверх по лестнице в ее сторону, вымолвил: – Добрый вечер! Софья Николаевна, если не ошибаюсь?

Софья испуганно вскинула на него глаза, поняв, что Иван узнал ее. Но она понимала, что теперь между этим изысканным молодым человеком и ней пропасть.

– Вы обознались, сударь, – быстро вымолвила она и устремилась к дверям, намереваясь скрыться с глаз молодых людей.

Едва влетев в ярко освещенную парадную, Софья тут же наткнулась на камердинера.

– Ох, барышня! – обратился к ней слуга, одетый в богатую темную ливрею. – Елена Дмитриевна уже дважды спрашивала про вас. Уж больно сердилась, что вы все еще не вернулись.

– Не волнуйся, Прокопий, я сейчас поднимусь к ней, – ответила она, отдавая простой темный плащ дворецкому и направляясь по лестнице наверх.

Девушка, проворно перепрыгивая через ступеньки и высоко приподнимая темную юбку из грубого сукна, взлетела на второй этаж и устремилась к спальне Елены. В коридоре было довольно темно, оттого Софья невольно вздрогнула, когда перед ней из мрака неожиданно появилась грузная фигура графа Бутурлина.

– Софья Николаевна, драгоценная моя! – высокопарно заметил граф, и его маленькие темные глаза быстро пробежались по изящной фигурке девушки.

Софья испуганно замерла и вежливо вымолвила:

– Дмитрий Егорович, добрый вечер.

С почтением склонив голову, она попыталась обойти Бутурлина, но граф встал у нее на пути и придвинулся ближе.

– Куда вы так бежите?

– К Елене Дмитриевне спешила. Она, наверное, заждалась меня.

Он вдруг поднял руку и, едва касаясь, провел пальцами по влажным от дождя волосам девушки.

– Вы выходили из дому в такой поздний час? – удивился он.

– Я носила письмо по поручению Елены Дмитриевны.

– И куда же?

– К модистке, – тут же придумала Софья верный ответ.

– Вы, моя дорогая, совсем не бережете себя, – произнес Бутурлин как-то чересчур ласково.

Девушка напряглась, ибо граф начал говорить с ней этим своим вкрадчивым тоном. Она прекрасно знала, что теперь он вновь будет намекать ей на всякие непристойности. Бутурлину было сорок шесть лет. Некогда приятная наружность его теперь была испорчена грузным брюшком, лишним весом и обрюзглостью лица.

– Простите, мне надо идти, – пролепетала Софья и вновь попыталась обойти графа.

Но рука Бутурлина немедля обхватила локоть девушки, и он, склонившись к ее лицу, зазывно произнес:

– Вы все время бежите куда-то, а мне бы так хотелось, чтобы вы хоть немного побыли рядом.

– Я, – замялась Софья, напрягшись всем телом.

– Вы так хороши, моя дорогая, что у меня просто нет слов, – продолжал граф свою слащавую соблазняющую речь.

– Извините, мне правда надо идти, Дмитрий Егорович. Елена Дмитриевна будет сердиться, – нервно заметила Софья, пытаясь осторожно высвободить локоть из его цепких пальцев.

– Вы зря так себя ведете, Софья Николаевна, – уже недовольно произнес Бутурлин. – Разве забыли, что обязаны мне всем? И только из-за вас я смилостивился над вашим отцом.

– Я помню об этом, – пролепетала девушка несчастно, отводя взор от неприятного лица графа с полными губами, и желая только одного – немедленно убежать.

– Видимо, недостаточно хорошо помните, – уже зло добавил он. – Вы должны понимать, что за все милости в этой жизни надо платить.

Софья поджала губы и опустила глаза в пол. Она боялась вызвать недовольство графа и оттого не двигалась с места, но ее существо просто кричало от неистового желания немедленно сбежать от этого неприятного человека. В следующий миг Бутурлин наклонился к ее волосам, и его слюнявые губы, почти касаясь ее виска, вымолвили:

– Вы должны быть со мной немного ласковее, Софья Николаевна. В противном случае я могу рассердиться, а вы ведь не хотите, чтобы я сердился на вас, так?

– Нет, – пролепетала девушка, понимая, что если разозлит Бутурлина, то он может за долги бросить ее отца в долговую тюрьму. А отец уже и так болен. И в тюрьме долго не протянет. Софья знала, что смерти отца просто не вынесет.

Губы графа уже приникли к ее щеке, и Софья сжалась от омерзения, зажмурив глаза. Она напряглась всем телом, понимая, что должна вытерпеть это. В этот момент справа от них распахнулась дверь и визгливый тонкий голос вымолвил:

– Батюшка? Вы здесь?

Бутурлин тут же выпустил локоть Софьи и отодвинулся от нее. На пороге комнаты появилась девица двадцати лет с бледным лицом и тонкими светлыми волосами. Она недовольно оглядела Софью и отца.

– Ах, Леночка, – тут же воскликнул Бутурлин, оборачиваясь к дочери. – Я как раз шел к тебе, спросить спустишься ли ты к ужину? Мы должны как следует все обсудить по поводу твоего замужества.

– Можно не сегодня, батюшка, я так устала? – быстро ответила Елена.

– Так и быть, доченька, тогда непременно завтра поговорим обо всем, – повелительно заявил Бутурлин.

Метнув последний темный взор на Софью, граф медленно направился в сторону своей спальни. Софья почти влетела в комнату за Еленой и с облегчением вздохнула, понимая, что Бутурлина невольно избавила ее от домогательств графа.