Деньги миледи

Лица, действующие в рассказе:

Женщины.

Леди Лидиард (вдова лорда Лидиарда).

Изабелла Миллер (ее приемная дочь).

Мисс Пинк (из Соут-Мордена).

Досточтимая мистрис Дромблед (сестра досточтимого А. Гардимана).

Мужчины.

Досточтимый Алфред Гардиман (коннозаводчик).

Мистер Феликс Свитсэр (племянник леди Лидиард).

Роберт Муди (фактотум^[1] леди Лидиард).

Мистер Трой (юрист леди Лидиард).

Старый Шарон (из закоулков юридической богемы).

Животные

Томми (собака леди Лидиард).

Часть первая
Исчезновение

Глава I

Старая леди Лидиард сидела, задумавшись, перед камином, на коленях у нее лежали три открытых письма.

Бумага выцвела от времени, и чернила приняли рыжеватый оттенок. Все письма были адресованы одному и тому же лицу, высокочтимому лорду Лидиарду, и все были одинаково подписаны: «Преданный вам кузен Джемс Толмидж». Судя по этим образчикам его корреспонденции, мистер Толмидж обладал одним великим достоинством в писании писем – достоинством краткости. Письма его не истощили бы ничьего терпения. Поэтому предоставим ему говорить самому за себя.

Первое письмо: «Отчет мой, согласно желанию вашего лордства, будет краток и точен. Я имел успех в качестве портретного живописца в провинции; у меня есть жена и дети, о которых я должен заботиться. При таких обстоятельствах, если бы мне приходилось решать самому, я, разумеется, подождал бы, пока соберу несколько денег, прежде чем решиться на серьезные издержки, сопряженные с наймом дома и студии в Лондонском Вест-Энде. Я положительно заявляю что вы, милорд, поощрили меня сделать этот опыт преждевременно. И вот теперь я, без известности и работы, беспомощный художник, затерявшийся в Лондоне, с больною женой и голодными детьми и угрожающим мне банкротством. На чьи плечи должна пасть тяжкая ответственность за это? На ваши, милорд!»

Второе письмо: «После недели ожидания вы почтили меня, милорд, кратким ответом. Могу быть столь же краток со своей стороны. Я с негодованием отрицаю, чтоб я или моя жена когда-нибудь имели в мысли пользоваться именем вашего лордства как средством рекомендации для заказчиков без вашего на то дозволения. Какой-нибудь враг оклеветал нас. Я заявляю свое право знать имя этого врага».

Третье (и последнее) письмо: «Прошла еще неделя, и я не получал ни одного слова в ответ от вашего лордства. Но это все равно. Время это я употребил на розыски и, наконец, открыл враждебное влияние, которое удалило вас от меня. Я, как кажется, имел несчастие оскорбить (каким образом – не могу себе представить) леди Лидиард, и всемогущее влияние этой благородной дамы употреблено теперь против борющегося художника, которого соединяют с вами священные узы родства. Пусть так. Я смогу пробить себе дорогу, милорд, как это делали другие люди прежде меня. Еще может настать день, когда ряд карет, ожидающих у дверей модного портретиста, будет заключать в себе экипаж миледи, который принесет мне запоздалые выражения сожаления ее лордства. Предсказываю вам, лорд Лидиард, этот день!»

Когда леди Лидиард прочла касающиеся ее тяжкие обвинения мистера Толмиджа во второй раз, раздумье ее внезапно кончилось. Она встала, взяла письма обеими руками, чтоб изорвать их, поколебалась и бросила их обратно в ящик бюро, где они были найдены между другими бумагами, которые не были приведены в порядок со времени смерти лорда Лидиарда.

– Идиот! – проговорила леди Лидиард, думая о мистере Толмидже. – Я никогда даже не слышала о нем, пока муж мой был жив, я не знала даже, что он в родстве с лордом Лидиардом, пока не нашла этих писем. Что теперь следует делать?

Задав себе этот вопрос она взглянула на брошенную на стол газету, извещавшую о смерти «талантливого художника мистера Толмиджа, по слухам, состоявшего в родстве с известным знатоком и любителем искусства лордом Лидиардом». В следующих строках автор некролога оплакивал бедственное положение мистрис Толмидж и ее детей, «оставшихся без всяких средств, на мирскую помощь». Леди Лидиард стояла пред столом, устремив глаза на эти строки, и ясно видела направление, куда они указывали – они указывали на ее книгу чеков.

Обратясь к камину, она позвонила. «Я ничего не могу сделать по этому поводу, – думала она, – пока не узнаю, можно ли полагаться на то, что здесь говорится о мистрис Толмидж и ее семействе».

– Вернулся ли Муди? – спросила она, когда слуга появился в дверях.

Муди (управляющий миледи) еще не возвращался. Леди Лидиард, отложив дальнейшие размышления о вдове художника до возвращения своего управляющего, обратила свои мысли ни предмет домашнего интереса, близко касавшийся ее сердца. Любимая ее собака заболела несколько времени тому назад, и сегодня утром она не получала о ней еще никакого известия. Она отворила дверь близь камина, которая вела чрез небольшой коридор, увешанный редкими картинами, в ее будуар.

– Изабелла! – крикнула она. – Что Томми?

Свежий молодой голос отвечал из-за портьеры в дальнем конце коридора.

– Ничуть не лучше, миледи.

Тихое ворчание, послышавшееся вслед за свежим молодым голосом, прибавило (на собачьем языке): «Гораздо хуже, миледи, гораздо хуже!»

Леди Лидиард затворила дверь со вздохом соболезнования о Томми и стала ходить взад и вперед по просторной гостиной, ожидая возвращения управляющего.

Выражаясь точно, вдова лорда Лидиарда была мала ростом и толста и достигла шестидесятого года со дня своего рождения.

Но можно было сказать, не делая ей комплимента, что на вид она была моложе, по крайней мере, на десять лет. Цвет лица ее имел нежный розовый оттенок, какой иногда можно встретить у хорошо сохранившихся старух. Глаза ее (также хорошо сохранившиеся) были светло-голубого цвета, который отличается прочностью и не смывается слезами. Прибавьте к этому ее короткий нос, полные щеки, не допускавшие морщин, седые волосы, завитые в тугие мелкие локоны, и, если бы кукла могла вырасти, леди Лидиард в шестьдесят лет была бы живым изображением этой куклы, легко смотрящей на жизненный путь, ведущий к прекраснейшей из могил на кладбище, где мирты и розы цветут круглый год.

Упомянув о ее достоинствах, беспристрастный рассказчик должен сознаться, что в числе ее недостатков было полнейшее отсутствие такта и вкуса в одежде. Истекшее время траура по смерти лорда Лидиарда давало ей право одеваться как угодно, и она украшала свою короткую полную фигуру цветами слишком яркими для женщины ее лет. Платья ее, при дурном выборе цвета, были, может быть, не дурно сшиты, но она дурно их носила. В нравственном отношении, так же, как и в физическом, внешность леди Лидиард была ее худшею стороной. Аномалии ее платья гармонировали с аномалиями ее характера. Были минуты, когда она чувствовала и говорила как прилично женщине высшего круга, но были также другие минуты, когда она чувствовала и выражалась как кухарка. Под этими резкими несообразностями скрывалось великое сердце, замечательно правдивая и великодушная натура, которая ждала только достаточного повода, чтоб обнаружиться. В пустых светских разговорах она была откровенна до смешного. Но, когда серьезные и непредвиденные случаи подвергали испытанию тот металл, из которого она была действительно сделана, люди, которые громче других смеялись над нею, останавливались в изумлении и не могли понять, что сталось с хорошо известною им особой, которую они привыкли встречать в повседневной жизни.

Миледи прошлась всего несколько раз по комнате, когда человек, одетый в черное, бесшумно появился у большой двери, выходившей на лестницу. Леди Лидиард сделала нетерпеливый знак, чтоб он вошел в комнату.

– Я ждала вас несколько времени Муди, – сказала она. – Вы имеете усталый вид. Сядьте.

Человек, одетый в черное, почтительно поклонился и сел.

Глава II

Роберту Муди было в то время около сорока лет. Это был застенчивый, тихий, смуглый человек с бледным гладко выбритым лицом, приятно оживленным большими черными, глубоко посаженными глазами. Рот его был, может статься, лучшею чертой его лица: у него были тонкие, хорошо очерченные губы, которые в редких случаях смягчались очаровательною улыбкой. Вся наружность этого человека, невзирая на постоянную его сдержанность, внушала полнейшее к нему доверие. Положение его в доме леди Лидиард было не совсем ничтожное. Он был ее секретарем и управляющим, распределял ее благотворительные пожертвования, писал деловые письма, платил по счетам, нанимал слуг, пополнял ее винный погреб, имел право брать книги из ее библиотеки и обедал в своей комнате. Такой особливой милости он обязан был своим происхождением. По рождению он принадлежал к классу джентльменов. Отец его потерпел неудачу в качестве провинциального банкира во время биржевой паники, он выплатил своим компаньонам хороший дивиденд и, с разбитым сердцем удалившись за границу, вскоре умер. Роберт старался поддержать приличное ему место в свете, но несчастная судьба не давала ему подняться. Незаслуженные неудачи преследовали его с одной службы на другую, пока он не оставил попытки бороться, простился со своею гордостью и принял деликатно предложенное ему место в доме леди Лидиард. В настоящее время никого из родных его не было в живых, друзей у него всегда было не много. В свободное от занятий время он вел уединенную жизнь в своей маленькой комнате. Среди женской прислуги дома было предметом всеобщего тайного удивления, каким образом он до сих пор не женат, несмотря на свои личные достоинства и многие случаи, которые без сомнения ему представлялись. Роберт Муди не входил в объяснения по этому поводу. Тихо и печально он продолжал вести свою тихую и печальную жизнь. Женщины, начиная с красивой экономки, потеряв надежду произвести на него впечатление, утешались пророческим предвидением его будущей судьбы и мстительно предсказывали, что «его время еще придет».

– Ну, – сказала леди Лидиард, – что вы сделали?

– Миледи, кажется, беспокоится о собаке, – отвечал Муди обычным своим тихим голосом. – Я, прежде всего, отправился к ветеринарному врачу. Он был отозван в деревню, но…

Леди Лидиард махнув рукой, прервала заключение речи.

– Нечего думать о докторе. Нужно найти кого-нибудь другого. Куда вы отправились потом?

– К вашему юристу, миледи. Мистер Трой поручил мне передать вам, что он будет иметь честь быть у вас…

– Оставьте юриста, Муди. Я хочу узнать о вдове художника. Правда, что мистрис Толмидж с семейством осталась в беспомощной бедности?

– Не совсем так, миледи. Я видел священника ее прихода, который принимает в ней участие…

Леди Лидиард прервала своего управляющего в третий раз.

– Вы не назвали моего имени? – спросила она резко.

– Конечно, нет, миледи. Согласно вашему поручению я описал вас как некую благотворительницу, которая ищет случая помочь действительной нужде. Совершенно справедливо что мистер Толмидж умер, не оставив ничего своему семейству. Но у вдовы есть собственное небольшое состояние, которое дает ей семьдесят фунтов доходу.

– Достаточно этого чтобы жить, Муди? – спросила леди Лидиард.

– Достаточно для вдовы с дочерью, – отвечал Муди. – Затруднение представляют некоторые долги и необходимость устроить двух сыновей. Говорят, что они хорошие мальчики и все семейство пользуется уважением соседей. Священник предлагает, заручившись несколькими влиятельными именами, открыть в пользу семейства подписку.

– Не нужно подписки! – запротестовала леди Лидиард. – Мистер Толмидж был родственник лорда Лидиарда. Для памяти моего мужа было бы унизительно собирать подаяние в пользу его родных, хотя бы и дальних. Двоюродный брат! – воскликнула леди Лидиард, внезапно спускаясь от возвышенных чувств к низким. – Мне противно даже их имя! Человек, который настолько близок мне, чтобы считаться со мною в родстве, и в то же время настолько далек, что не может пользоваться моим расположением, это какое-то двуличное существо, чего я терпеть не могу. Вернемся, однако, к вдове и ее сыновьям. Сколько им нужно?

– Подписка в пятьсот фунтов совершенно устроила бы их, миледи, если бы только можно было надеяться собрать такую сумму.

– Она будет собрана, Муди! Я заплачу ее из своего кошелька.

После этих благородных слов она испортила эффект своего великодушного порыва выражением скупости в дальнейшей речи.

– А ведь пятьсот фунтов хороший куш денег, не правда ли, Муди?

– Совершенно справедливо, миледи.

Зная богатство и щедрость своей госпожи, управляющий удивился, однако же, выраженному ею желанию покрыть одной всю подписку. Леди Лидиард со своею быстрою проницательностью угадала его мысль.

– Вы не знаете вполне моего положения в этом деле, – сказала она. – Когда я прочла в газете известие о смерти мистера Толмиджа, я стала искать в бумагах покойного мужа какого-нибудь доказательства, что они были действительно в родстве. Я нашла несколько писем мистер Толмиджа и убедилась, что он был двоюродный брат лорда Лидиарда. В одном из этих писем есть несколько прискорбных уверений, представляющих мое поведение в самом невероятном свете, одним словом – ложь, – загорячилась леди Лидиард, по обыкновению забывая свое достоинство. – Ложь, Муди, за которую мистера Толмиджа следовало бы избить хлыстом. Я бы сама исполнила это, если бы покойный лорд сказал мне об этом в то время. Но все равно теперь бесполезно толковать об этом, – продолжала она, овладевая собой и употребляя снова выражения, приличные даме с ее положением в свете. – Этот несчастный человек был в высшей степени несправедлив ко мне. Побуждения мои могут быть ложно истолкованы, если б я вошла в личные сношения с его семейством. Если же, не называя своего имени, я помогу им в настоящем затруднении, я избавлю их от публичной подписки, и, таким образом, исполню то, что покойный муж мой сделал бы сам, если бы был жив. Мой портфель на другом столе. Принесите мне его сюда, Муди. Помогите мне заплатить добром за зло, пока я расположена сделать это.

Муди молча повиновался. Леди Лидиард написала чек.

– Снесите это моему банкиру и принесите банковый билет в пятьсот фунтов, – сказала она. – Я пошлю его священнику от имени «неизвестного друга». Помните, я слабая смертная, Муди. Не давайте мне времени пожалеть о пятистах фунтах.

Муди вышел с чеком. Не предвиделось никакого повода к промедлению; контора банкира была очень близко, в Сент-Джеймс-стрит. Оставшись одна, леди Лидиард решила, чтобы поддержать свой ум в великодушном настроении, заняться составлением письма к священнику. Она уже вынула из портфеля листок почтовой бумаги, когда слуга появился в дверях и доложил о посетителе:

– Мистер Феликс Свитсэр.

Глава III

– Племянник! – воскликнула леди Лидиард голосом, в котором выразилось удивление, без всякой, однако, примеси удовольствия. – Сколько лет прошло с тех пор, как мы последний раз виделись? – спросила она со своею резкою порывистостью, когда мистер Феликс Свитсэр подошел к письменному столу.

Посетитель не был человек, которого легко можно было оконфузить. Он взял руку леди Лидиард и поцеловал ее со свободною грацией. В манере его был оттенок иронии, приятно смягченный шутливою нежностью.

– Лет, милая тетушка? – сказал он. – Посмотритесь в зеркало, и вы увидите, что время оставалось неподвижно с тех пор, как мы виделись в последний раз. Как замечательно хорошо вы сохранились! Когда будем мы праздновать появление первой вашей морщинки? Я слишком стар, я не доживу до этого.

Он взял кресло без приглашения, сел рядом с теткой и окинул глазами ее дурно выбранное платье с видом насмешливого восхищения.

– Превосходно! – сказал он со всею благовоспитанною беззастенчивостью. – Как удачно выбран этот яркий цвет!

– Что вам угодно? – спросила леди Лидиард, ни мало не смягченная комплиментом.

– Мне угодно было засвидетельствовать мое уважение милой тетушке, – отвечал Феликс, совершенно нечувствительный к неласковому приему и совершенно удобно поместившийся в широком кресле.

Нет надобности описывать портрет Феликса Свитсэра – фигура его слишком хорошо известна в обществе. Небольшого роста юркий человек, с блестящими беспокойными глазами, длинными седеющими волосами, падающими кудрями на плечи, с неслышною походкой и вкрадчивыми манерами, неизвестных лет, с неисчислимыми талантами и неограниченною популярностью – он известен всем и принят везде. С какою благодарностью принимает он ласковое внимание восхищенного света, как щедро отплачивает за это внимание! Всякий человек, которого он знает – «превосходный человек», всякая женщина, которую видит – «нежная красавица». Какие пикники устраивает он на берегах Темзы в летнее время! Как старается во время игры в вист, получая заслуженный небольшой доход от нее! Каким несравненным актером является он на всевозможных светских спектаклях (не исключая и брачных)! Вы никогда не читали повести мистера Свитсэра, набросанной в промежутках между теплыми ваннами на германских водах? В таком случае вы не имеете понятия, что такое блестящий вымысел. От никогда не написал второй повести. Он делает все, но делает только однажды. Один романс – отчаяние профессиональных композиторов. Одна картина, только чтобы показать, как легко джентльмен может овладеть искусством и потом бросить его. Поистине всесторонний человек, со всеми приятностями и талантами, постоянно сверкающими на концах его пальцев. Если эти скромные страницы не достигнут никакой другой цели, они окажут, по крайней мере, ту услугу лицам, не принадлежащим к высшему кругу, что познакомят их с мистером Феликсом Свитсэром. Его приятное общество оживляет рассказ, и читатель и писатель (пользуясь отраженным светом) лучше понимают друг друга, благодаря мистеру Свитсэру.

– Теперь, – сказала леди Лидиард, – когда вы, наконец, вернулись, что вы можете рассказать о себе? Разумеется, были за границей? Где?

– По большей части в Париже, милая тетушка, – единственном месте где можно жить, по той простой причине, что французы – единственный народ, который умеет взять от жизни как можно больше. Но в Англии есть родные и друзья, приходится время от времени возвращаться в Лондон…

– Когда проживешь в Париже все деньги, – добавила леди Лидиард. – Вы это хотели сказать, не правда ли?

– Что за блестящее существо! – воскликнул он. – Чего бы я ни дал за вашу быстроту ума! Да, в Париже проживешь деньги, как вы говорите. Клубы, биржа, скачки: попытаешь счастья и здесь, и там, и везде. Выигрываешь и проигрываешь, теряешь и получаешь и никогда не можешь пожаловаться на скуку, – он остановился, улыбка его исчезла, и он посмотрел вопросительно на леди Лидиард. – Как прекрасна должна быть ваша жизнь, – сказал он. – Вечный вопрос, тревожащий ваших ближних: «Где достать денег?» никогда не произносился вашими устами. Завидная женщина! – он опять остановился, удивленный и смущенный на этот раз. – Что случилось, милая тетушка? Вы как будто страдаете от какой-нибудь болезни.

– Я страдаю от вашего разговора, – отвечала леди Лидиард резко. – Деньги именно теперь мое больное место, – продолжала она, устремив пристальный взгляд на племянника, чтобы видеть, какое действие произведут на него ее слова. – Сегодня утром я истратила пятьсот фунтов одним росчерком пера. И не более недели тому назад поддалась искушению пополнить мою картинную галерею, – при этих словах она взглянула на противоположный конец комнаты, завешанный портьерой малинового бархата. – Я содрогаюсь при мысли, чего стоила мне покупка одной картины. Ландшафт Хоббемы^[2], Национальная Галерея явилась моим соперником при покупке. Но что за беда! – добавила она, утешая себя, по обыкновению, расчетами на будущее. – Картина продастся после моей смерти дороже, чем я за нее заплатила, это меня успокаивает! – Она опять взглянула на Феликса, на лице ее появилась злорадная улыбка. – Что-нибудь случилось с вашею часовою цепочкой? – спросила она.

Феликс, рассеянно игравший своею цепочкой, вздрогнул, как будто слова тетки внезапно разбудили его. Пока леди Лидиард говорила, обычная живость мало-помалу оставляла его, он смотрел так серьезно и таким стариком, что ближайший друг едва ли бы мог узнать его. Пробужденный от задумчивости внезапно обращенным к нему вопросом, он, казалось, искал в уме первый попавшийся предлог, чтоб оправдать свое молчание.

– Я раздумывал, – начал он, – отчего мне недостает чего-то, когда я осматриваю эту прекрасную комнату, чего-то привычного, знаете ли, что я рассчитывал непременно встретить здесь.

– Томми? – подсказала леди Лидиард, продолжая не без злорадства наблюдать за племянником.

– Именно его! – воскликнул Феликс, найдя оправдание и снова оживляясь. – Почему я не слышу позади себя его ворчанья, почему не чувствую его зубов в моих панталонах?

Улыбка сбежала с лица леди Лидиард. Тон, принятый племянником в разговоре об ее любимой собаке, был в высшей степени непочтителен. Она ясно дала ему понять, что не одобряет его. Феликс, нечувствительный к подобным молчаливым упрекам, продолжал:

– Милый маленький Томми! Такой приятный толстячок и такой адский нрав! Не могу сказать люблю я его или ненавижу. Где же он?

– Болен, в постели, – отвечала леди Лидиард с важностью, которая изумила даже Феликса. – Я хотела поговорить с вами о Томми. Вы знаете всех на свете. Не знаете ли хорошего собачьего доктора? Я не довольна тем, к которому обращалась до сих пор.

– Доктор по профессии? – спросил Феликс.

– Да.

– Все шарлатаны, милая тетушка. Видите ли, чем хуже собаке, тем больше ему удастся получить. Я могу указать вам настоящего человека – джентльмена. Знает относительно лошадей и собак больше, чем все ветеринарные врачи вместе. Мы вчера ехали с ним вместе на пароходе через Канал. Вы, конечно, знаете его имя? Младший сын лорда Ротерфилда, Алфред Гардиман.

– Владелец конского завода, воспитывающий знаменитых скаковых лошадей? – воскликнула леди Лидиард. – Любезнейший Феликс, как могу я решиться беспокоить такое известное лицо для моей собаки?

Феликс залился своим веселым смехом.

– Никогда еще скромность не бывала более неуместна. Гардиман умирает от желания представиться вам, миледи. Он, как и всякий другой, слышал о великолепном убранстве вашего дома и жаждет осмотреть его. Он живет здесь близехонько, в Пелл-Мелле. Если он дома, то будет здесь через пять минут. Может быть, лучше прежде мне взглянуть на собаку?

Леди Лидиард покачала головой.

– Изабелла говорит, что лучше ее не беспокоить, – отвечала она. – Изабелла понимает ее лучше всех.

Феликс поднял свои подвижные брови с выражением любопытства и удивления.

– Кто такая Изабелла?

Леди Лидиард была недовольна собою, что неосторожно упомянула имя Изабеллы в присутствии племянника. Феликс был не такой человек, которого она желала бы посвящать в домашние дела.

– Изабелла прибавилась в моем доме после того, как вы были здесь в последний раз, – кратко ответила она.

– Молода и хороша? – спросил Феликс. – А! Вы смотрите серьезно и не отвечаете. Конечно, молода и хороша. Что мне посмотреть прежде: прибавление к вашему дому или прибавление вашей картинной галереи? Вы смотрите на картинную галерею. Это ваш ответ. – Он встал и пошел по направлению к арке, разделявшей комнату, но остановился при первых шагах. – Красивая девушка – большая ответственность, – сказал он с видом насмешливой серьезности. – Знаете ли, я не удивлюсь, если Изабелла будет стоить вам впоследствии больше Хоббемы. Кто это в дверях?

Человек, появившийся в дверях, был Роберт Муди, возвратившийся из банка. Мистер Феликс Свитсэр, будучи близорук, принужден был надеть лорнет и тогда уже разглядел первого министра дома леди Лидиард.

– Ба! Наш достойнейший Муди! Как он сохранился. Ни одного седого волоска в голове, а посмотрите-ка на мою! Чем вы красите волосы, Муди? Если б у него был мой откровенный характер, он бы сказал. Но теперь он держит язык за зубами. О! Если б я умел удержать мой язык, когда, знаете, я служил по дипломатической части, какое бы положение я занимал в настоящее время! Я не буду мешать вам, Муди, если вы имеете что-нибудь сказать леди Лидиард.

Ответив на веселое приветствие мистера Свитсэра вежливым поклоном, с важным видом изумления, который положил конец быстрому потоку юмора этого джентльмена, Муди обратился к своей госпоже.

– Достали вы банковый билет? – спросила леди Лидиард.

Муди положил банковый билет на стол.

– Я здесь лишний? – спросил Феликс.

– Нет, – ответила его тетка. – Мне нужно написать письмо, это займет не больше пяти минут. Можете остаться здесь или пойти посмотреть Хоббему, как хотите.

Феликс, припрыгивая, сделал вторую попытку достичь картинной галереи. Приблизившись на несколько шагов к входу, он опять остановился привлеченный отворенным шкафом итальянской работы, наполненным редким старым китайским фарфором. Будучи, разумеется, отличным знатоком, мистер Свитсэр остановился, чтоб отдать дань удивления содержимому шкафа. «Прелестно! Прелестно!» – проговорил он сам с собою, склонив одобрительно голову несколько набок. Леди Лидиард и Муди оставили его беспрепятственно любоваться фарфором и занялись своим делом.

– Не записать ли вам номер билета на всякий случай? – спросила леди Лидиард.

Муди вынул кусочек бумаги из кармана своего жилета.

– Я записал номер, миледи, еще в банке.

– Очень хорошо, сохраните его. Пока я пишу письмо, не надпишете ли вы адрес на конверте. Как зовут священника?

Муди назвал имя и надписал адрес. Феликс, оглянувшись на леди Лидиард и ее управляющего пока оба они писали, быстро вернулся к столу, как бы пораженный новою идеей.

– Есть еще третье перо? – спросил он. – Не написать ли мне теперь Гардиману, тетушка? Чем скорее вы будете знать его мнение касательно Томми, тем лучше, не так ли?

Леди Лидиард с улыбкой указала на подставку для перьев. Показать внимание ее собаке значило найти прямой путь к ее сердцу. Феликс принялся за письмо, крупным порывистым почерком, набирая много чернил и скрипя пером по бумаге.

– Мы очень похожи на клерков в конторе, – сказал он в своей веселой манере. – Уткнули носы в бумагу и пишем, как будто бы этим снискивая себе пропитание. Вот, Муди, прикажите кому-нибудь из слуг отнести это сейчас же в квартиру мистера Гардимана.

Посыльный был отправлен. Роберт вернулся и ждал, стоя близь своей госпожи с надписанным конвертом в руках. Феликс в третий раз направился, припрыгивая, к картинной галерее. Чрез минуту леди Лидиард кончила письмо и вложила в него банковый билет. Только что взяла она из рук Муди конверт, только что вложила в него письмо, как крик, раздавшийся из внутренней комнаты, где Изабелла нянчилась с собакой, заставил всех вздрогнуть.

– Миледи! Миледи! – отчаянно кричала девушка. – С Томми сделался обморок! Томми умирает!

Леди Лидиард уронила незапечатанный конверт на стол и побежала – да, невзирая на свой малый рост и толщину – бегом побежала во внутренние комнаты.

Оба оставшиеся взглянули друг на друга.

– Муди, – сказал Феликс в своей лениво-цинической манере. – Думаете ли вы, что, если бы с вами или со мной сделался обморок, леди Лидиард побежала бы бегом? Ба! Это такие вещи, которые колеблют веру в человеческую природу. Я чувствую себя адски измученным. Этот проклятый переезд чрез Канал. Я трепещу до глубины желудка, когда только вспомню о нем. Подайте мне чего-нибудь, Муди.

– Чего вам прислать? – холодно спросил Муди.

– Немножко кюрасао и сухарик. Прикажите мне принести это в картинную галерею. Черт бы побрал эту собаку. Пойду посмотреть Хоббему.

На этот раз ему удалось достичь арки, и он скрылся за портьерой, отделявшею картинную галерею.