В паутине

Text
8
Reviews
Read preview
Mark as finished
How to read the book after purchase
В паутине
Font:Smaller АаLarger Aa

Моим добрым друзьям мистеру и миссис Фред У. Райтам в память об одной веселой неделе

Глава I. Прием у тети Бекки

1

О старом кувшине Дарков рассказывают дюжину историй. Эта самая что ни на есть подлинная.

Из-за него в семействах Дарков и Пенхаллоу произошло несколько событий. А несколько других не произошло. Как сказал дядя Пиппин, этот кувшин мог попасть в руки как провидения, так и дьявола. Во всяком случае, не будь того кувшина, Питер Пенхаллоу, возможно, сейчас фотографировал бы львов в африканских джунглях, а Большой Сэм Дарк, по всей вероятности, никогда бы не научился ценить красоту обнаженных женских форм. А Денди Дарк и Пенни Дарк не поздравляли бы себя с тем, что без потерь выбрались из этой истории.

Кувшин по праву принадлежал тете Бекки Дарк, урожденной Ребекке Пенхаллоу. Фактически, большинство Дарков были урожденными Пенхаллоу, а большинство Пенхаллоу – урожденными Дарками, за исключением изрядного меньшинства Дарков, что были урожденными Дарками или Пенхаллоу, урожденных Пенхаллоу. В трех поколениях шестьдесят Дарков заключили брак с шестьюдесятью Пенхаллоу. Полученное в результате генеалогическое переплетение озадачивало всех, кроме, разве что, дяди Пиппина. Ни один Дарк не мог вступить в брак с кем-то иным, кроме Пенхаллоу, и ни один Пенхаллоу – ни с кем иным, кроме Дарка. Говорили, что когда-то они не выбирали других. А ныне никто не выбирал их. По крайней мере, так утверждал дядя Пиппин. Но слова дяди Пиппина следует принимать с изрядной натяжкой. Ни Дарки, ни Пенхаллоу отнюдь не пришли в упадок. Они все еще оставались гордыми, крепкими, жизнеспособными семьями, которые спорили и сражались внутри своего клана, но вставали нерушимой стеной против любого пришельца или вражьей силы извне.

В каком-то смысле тетя Бекки являлась главой клана. С точки зрения возраста Кросби Пенхаллоу, которому исполнилось восемьдесят семь, при том, что ей было всего восемьдесят пять, мог оспорить ее старшинство, если бы это его заботило. Но восьмидесяти семилетнего Кросби Пенхаллоу интересовало лишь одно. До тех пор, пока он мог каждый вечер встречаться со своим закадычным другом Эразмусом Дарком, чтобы поиграть дуэтом на флейте и скрипке, тетя Бекки могла держать скипетр клана так долго, как ей хотелось.

Нужно честно признать, что тетя Бекки не была особо обожаема семейством. Она слишком любила повторять, что всегда говорит чистую правду. Как утверждал дядя Пиппин, пока правда остается на своем месте, не имеет смысла выкладывать ее там, где она нежеланна. Но такт, дипломатичность и благоразумие, не говоря уже об уважении к чужим чувствам, тете Бекки были неведомы. Когда она хотела что-то сказать, она говорила это. Поэтому общество тети Бекки никогда и нигде не бывало скучным. Одни переживают удары и тычки, другие находят удовольствие наблюдать за людьми, суетящимися под ударами и тычками. Поскольку тетя Бекки знала от А до Я все маленькие печальные, странные или страшные истории клана, ни у кого не имелось доспехов, которые не могло бы пронзить ее копье. Маленький дядя Пиппин утверждал, что не променял бы ни одного из «приемов» тети Бекки даже на хорошую драку.

«Она – личность», – свысока заметил доктор Гарри Пенхаллоу в один из своих визитов домой по случаю чьих-то похорон.

«Она – чудачка», – ворчал Утопленник Джон Пенхаллоу, который, будучи сам неисправимым чудаком, был снисходителен к соперникам.

«Это одно и то же, – усмехался дядя Пиппин. – Вы все боитесь ее, потому что она слишком много знает о вас. Говорю вам, парни, только тетя Бекки и такие, как она, не дают нам зачахнуть».

Тетя Бекки уже двадцать лет была для всех «тетей Бекки». Однажды, когда на почту в Индейский Ключ пришло письмо, адресованное «Миссис Теодор Дарк», новый почтальон вернул его с пометкой «Личность не установлена». Но это было законное имя тети Бекки. Когда-то у нее был муж и двое детей. Все они умерли – так давно, что даже она сама почти забыла их. Она много лет жила в двух арендованных комнатах в Соснах – доме своей старой подруги, Камиллы Джексон, в Индейском Ключе. Двери многих домов Дарков и Пенхаллоу были открыты для нее, потому что клан никогда не забывал о своих обязательствах, но тетя Бекки не посещала их. У нее имелись свой крошечный доход и Камилла, которой было легко управлять, так как она не носила имени Дарк или Пенхаллоу.

«Я собираюсь устроить прием», – сказала тетя Бекки дяде Пиппину, когда тот как-то днем зашел проведать ее. Он слышал, что она нездорова. Но обнаружил ее сидящей на кровати среди подушек. На ее широком с крупными чертами лице, как обычно, светились ум и язвительность. Он отметил, что, вероятно, нет ничего серьезного. Тетя Бекки слегла в постель много раньше, когда решила, что семейство игнорирует ее.

С тех пор как она переехала в Сосны, тетя Бекки время от времени устраивала сборища, которые именовала «приемами». Она заимела традицию объявлять в местной газете, что миссис Ребекка Дарк принимает гостей в такой-то день. Приходили все, кто не мог придумать достаточно веской причины для отсутствия. Они проводили два часа, обсуждая семейные сплетни, перемежаемые насмешками и злобными улыбками тети Бекки, чашкой чаю, сэндвичами и несколькими ломтиками торта. Затем расходились по домам зализывать раны.

«Это хорошо, – сказал дядя Пиппин, – а то клан что-то заскучал. В последнее время не происходит ничего примечательного».

«Будет вполне примечательно, – ответила тетя Бекки. – Я собираюсь сообщить кое-что – но не все – о том, кто получит старый кувшин после моего ухода».

«Ого!»

Дядя Пиппин был заинтригован. Но все же не забыл о манерах.

«Зачем же так беспокоиться? Ты переживешь век».

«Нет, не переживу, – ответила тетя Бекки. – Утром Роджер сказал Камилле, что я не переживу и этого года. Он не сообщил мне, самому заинтересованному человеку, но я вытянула все из Камиллы».

Дядю Пиппина потрясло это известие, и он на какое-то время замолчал. Уже три дня в его ушах стоял похоронный звон, но он не связывал его с тетей Бекки. Вряд ли кто-то мог подумать, что тетя Бекки умирает. Смерть, как и жизнь, казалось, забыли о ней. Он не знал, что сказать.

«Врачи часто ошибаются», – наконец промямлил он.

«Но не Роджер, – мрачно заметила тетя Бекки. – Полагаю, я должна умереть. Кстати, возможно, я уже мертва. Никто не беспокоится обо мне».

«Почему ты так говоришь, Бекки? – спросила Камилла предательски задрожавшим голосом. – Разве я не беспокоюсь?»

«Нет… на самом деле, нет. Ты слишком стара. Мы обе слишком стары, чтобы искренне беспокоиться о ком-то или о чем-то. Ты прекрасно знаешь, что думаешь про себя: “Когда она умрет, я смогу пить крепкий чай”. Нет смысла подмигивать правде или прикрывать ее сантиментами. Я пережила всех своих друзей».

«Ну… ну, а как насчет меня?» – запротестовал дядя Пиппин.

Тетя Бекки повернула к нему седую старушечью голову.

«Ты! – почти высокомерно объявила она. – А ты-то при чем? Тебе же только шестьдесят пять. Я была замужем еще до твоего рождения. Ты лишь знакомый, если на то пошло. И едва ли родственник. Ты всего лишь усыновленный Пенхаллоу, насколько я помню. Твоя мать всегда клялась, что ты – сын Неда Пенхаллоу, но, признаюсь, кое-кто в этом сомневается. Во времена приливов случаются забавные вещи, Пиппин».

«Не слишком вежливо», – отметил дядя Пиппин. Но решил, что не стоит опротестовывать степень своей дружбы с тетей Бекки.

«Камилла, – протрещала тетя Бекки. – Умоляю, прекрати плакать. Мне больно видеть это. Мне пришлось избавиться от Амброзин, потому что я больше не могла выносить ее хныканья. Амброзин плакала надо всем – и над смертью, и над испорченным пудингом. Извинительно одно – это было единственным развлечением в ее жизни. Я готова умереть. Я испытала почти все, что могла, испила свою чашу до дна. Но я хочу умереть благочинно и правильно. Я собираюсь устроить большой прием. Дата будет объявлена в газете. Но если вы хотите поесть, то придется принести все с собой. Я не намерена утруждать себя такими мелочами на своем смертном одре».

Дядя Пиппин был искренне разочарован. Он жил один, и пособие вдовца, случайные закуски и ланчи в домах друзей много значили для него. А теперь тетя Бекки собирается пригласить к себе гостей и не предложить им закусок. Это выглядело как-то негостеприимно. Все будут возмущены, но придут. Дядя Пиппин знал своих Дарков и своих Пенхаллоу. Все до последнего жаждали знать, кому достанется старый кувшин. Каждый считал, что он или она должны получить его. Дарки всегда возмущались тем, что он принадлежит тете Бекки. Она была лишь Пенхаллоу. Кувшин же должен быть собственностью урожденного Дарка. Но старый Теодор Дарк нарочно оставил его по завещанию горячо любимой жене, и ничего тут не попишешь. Кувшин принадлежал ей, и она могла делать с ним все, что угодно. А за восемьдесят пять лет никто так и не сумел предсказать, как поступит тетя Бекки в том или ином случае.

Дядя Пиппин вскарабкался на то, что называл «двуколкой», и поехал прочь, погоняя смирную белую лошадку по узкой, неспешной, красной проселочной дороге, что вела от Индейского Ключа к Серебряной Бухте. На его маленьком морщинистом, странно похожем на высохшее яблоко лице играла довольная усмешка, а удивительно молодые живые голубые глаза сверкали. Будет забавно понаблюдать за плясками клана вокруг кувшина.

Полноценное непредвзятое удовольствие для того, кто не был в нем жизненно заинтересован. Дядя Пиппин знал, что у него нет никаких шансов получить кувшин. Он был, в лучшем случае, лишь четвертым кузеном, даже допуская то сомнительное происхождение, над которым насмехалась тетя Бекки. «У меня есть предчувствие, что старая леди собирается что-то устроить», – сказал дядя Пиппин своей белой кляче.

2

Невзирая на тот факт, что никаких закусок подано не было, присутствовали все Дарки и все Пенхаллоу, по рождению, браку или усыновлению, кто сумел добраться до «приема» тети Бекки. Даже старая ревматическая Кристин Дарк, которая никуда не выходила годами, заставила своего зятя привезти ее на молочной повозке через лес, что находился за Соснами. Раздвижные двери между комнатами тети Бекки были раскрыты настежь, в гостиной расставлены стулья, а сама она, с горящими, как у кошки, глазами, принимала гостей, восседая на большой орехового дерева старой кровати под балдахином, завешанным пожелтевшим кружевом. Тетя Бекки спала на этой кровати со времен своего замужества и собиралась умереть на ней. Несколько женщин из племени уже положили глаз на эту кровать, и каждая надеялась заполучить ее, но сейчас все думали только о кувшине.

 

Тетя Бекки отказалась наряжаться ради гостей. Она сказала Камилле, что не намерена утруждать себя, они этого недостойны. Поэтому она с царственным видом приняла их в старом выцветшем красном свитере, ворот которого плотно обтягивал сморщенную шею; седые волосы были закручены в тугой узел, венчающий голову. Но она надела свой бриллиантовый перстень и заставила страдалицу Амброзин нанести ей немного румян на щеки.

«Это более чем неприлично в вашем возрасте», – запротестовала та.

«Приличия – чушь собачья, – ответила тетя Бекки. – Я давным-давно распрощалась с ними. Делай, как приказано, Амброзин Уинворт, и будешь вознаграждена. Не желаю, чтобы дядя Пиппин заявил: «У старушки когда-то был неплохой цвет лица». Нанеси аккуратно и ровно, Амброзин. Никто из них не посмеет смеяться, как бы им хотелось, увидь они меня иссохшей и изможденной. Ей-богу, Амброзин, не могу дождаться этого дня. Он станет последней радостью, которой я смогу насладиться на этой стороне вечности, и я намерена упиться ею сполна. Все эти гарпии явятся сюда, чтобы выяснить, смогут ли они что-нибудь заполучить. А я заставлю их покорчиться».

Дарки и Пенхаллоу знали это очень хорошо, и каждый вновь прибывший приближался к ореховой кровати с тайной горестной уверенностью, что тетя Бекки задаст какой-нибудь особо ужасный вопрос, вдруг пришедший ей в голову. Дядя Пиппин приехал пораньше, имея в запасе несколько пачек любимой жевательной резинки, и выбрал место у дверей – выгодное положение, откуда он мог всех видеть и слышать все, что скажет тетя Бекки. Это был его куш.

«Ага, вот явился муж, что сжег свою жену», – заявила тетя Бекки Стэнтону Гранди, долговязому худощавому мужчине с саркастической улыбкой, он был изгоем – давным-давно женился на Робине Дарк, которую кремировал после смерти. Клан так и не простил ему этого, но Стэнтону Гранди было все равно, он лишь натянуто улыбнулся, посчитав выпад неудачной остротой.

«Вся эта суматоха вокруг кувшина не стоит и пары долларов», – презрительно заметил он, усаживаясь рядом с дядей Пиппином.

Дядя Пиппин перекинул жвачку за другую щеку и тотчас с легкостью соврал во имя клана.

«Четыре года назад один коллекционер предложил за него тете Бекки сотню долларов», – с чувством сказал он.

Стэнтон Гранди был весьма впечатлен и, чтобы скрыть это, заявил, что он не дал бы и десяти.

«Тогда зачем ты здесь?» – спросил дядя Пиппин.

«Чтобы развлечься, – холодно ответил мистер Гранди. – Из-за этого кувшина все перегрызутся».

Дядя Пиппин от возмущения чуть не проглотил жвачку. Какое право имеет изгой, которого еще и подозревали в том, что он является сведенборгианистом1, что бы это ни значило, насмехаться над причудами Дарков или странностями Пенхаллоу? Он, Пиппин Пенхаллоу, крещенный Александром, имел на это право. Он состоял в клане, пусть и наперекосяк. Но то, что Гранди, произошедший невесть откуда, явился с той же целью, разозлило дядю Пиппина. Однако он не успел выразить свое возмущение, потому что появление следующей гостьи временно отвлекло его от наглого Гранди.

«Не завела ли еще детей на Королевской трассе?» – спрашивала тетя Бекки бедняжку миссис Пол Дарк, которая родила сына, выпустив его в сей суровый мир прямо в кабине «форда» по пути в больницу. Дядя Пиппин озвучил единое чувство клана по этому поводу, сказав мрачно: «Повсюду царит бесхозяйственность».

Смешок прошелестел по комнате, пока миссис Пол с пылающим лицом добиралась до стула. Но интерес тотчас же переметнулся на Мюррея Дарка, красивого мужчину среднего возраста, что пожимал руку тете Бекки.

«Так, так, пришел взглянуть на Тору, а? Она вон там, за Пиппином и этим Гранди».

Мюррей Дарк пробрался к стулу, сетуя, что принадлежность к подобному клану превращает жизнь в собачью. Разумеется, он пришел, чтобы увидеть Тору. Все знали об этом, включая и саму Тору. Мюррею было наплевать на кувшин Дарков, но он никак не мог упустить шанс взглянуть на нее. Не слишком много таких шансов у него имелось. Он был влюблен в Тору с того воскресенья, когда впервые увидел ее в церкви невестой Кристофера Дарка, пьяницы и неудачника Криса Дарка, обладающего коварным очарованием, против которого не могла устоять ни одна девица. Весь клан знал об этом, но ни разу не случилось никакого скандала. Мюррей просто ждал, когда Крис окочурится. Тогда он женится на Торе. Он был разумным, состоятельным фермером и имел бездну терпения. Со временем он утолит свою сердечную страсть, хотя, иногда, с некоторым беспокойством гадал, как долго этот чертов Крис намерен упорствовать. Дарки обладали слишком крепким здоровьем. Ведя образ жизни, который лет за пять убил бы всякого обычного человека, они могли процветать все двадцать. Крис умирал медленной смертью уже десять лет и еще бог весть сколько собирался это продолжать.

«Тебе следует пользоваться лосьоном для волос», – сказала тетя Бекки Уильяму И. Пенхаллоу, который, еще будучи ребенком, выглядел слишком серьезным – никто никогда не звал его Билли. Он возненавидел тетю Бекки с тех пор, как она первой сообщила ему, что он лысеет.

«Моя дорогая, – в сторону миссис Перси Дарк, – какая жалость, что ты так мало заботишься о цвете лица. У тебя была прекрасная кожа, когда ты приехала в Индейский Ключ. И ты здесь?» – вопрос к миссис Джим Трент, урожденной Хелен Дарк.

«Разумеется, я здесь, – ответила миссис Джим. – Неужели я настолько прозрачна, что в этом есть сомнения?»

«Ты давно забыла о моем существовании, – сухо сказала тетя Бекки. – Но кувшин намного выгоднее, чем кошка».

«О, мне вовсе не нужен ваш кувшин», – соврала миссис Джим.

Все знали, что она лжет. Нужно быть полной дурой, чтобы лгать тете Бекки, которую еще ни разу не удавалось провести. Но миссис Джим Трент жила в Трех Холмах, а все живущие там, как считалось, имели мало здравого смысла.

«Еще не закончил свою историю, Миллер?» – спросила тетя Бекки.

Старый Миллер Дарк выглядел глупцом. Много лет он твердил о том, что пишет историю клана, но так и не начал ее. Такие дела не делаются в спешке. Чем дольше он ждет, тем длиннее будет история. Это женщины вечно куда-то спешат. Он с облегчением уступил место Палмеру Дарку, который был известен как человек, гордящийся своей женой.

«Выглядит так же молодо, а?» – весело спросил он у тети Бекки.

«Да, если есть какая-то польза выглядеть молодо, когда на самом деле ты не молода, – признала тетя Бекки, добавив мимоходом: – Подозреваю, вдовий горб-то уже наметился. Давно не видела тебя, Палмер. Но ты все такой же, только чуть пополнел. Так, так, здесь и миссис Дензил Пенхаллоу. Прекрасна и изящна. Слышала, что фруктовая диета полезна. Мне сказали, ты съела все фрукты, что присылали для Дензила, когда он болел прошлой зимой».

«Ну и что в этом такого? Он не мог их есть. Выкидывать было, что ли?» – ответила миссис Дензил. Кувшин кувшином, но она не намерена терпеть унижения от тети Бекки.

Две вдовы пришли вместе – миссис Тойнби Дарк, у которой после смерти третьего и последнего мужа всегда имелась наготове скорбь, и Вирджиния Пауэлл, чей муж умер восемь лет назад, а она до сих пор была молода и вполне хороша собой, но все еще носила траур, и все знали, что она поклялась никогда больше не выходить замуж. Правда, как заметил дядя Пиппин, о претендентах пока никто не слышал.

Тетя Бекки приветствовала миссис Тойнби весьма официально. Миссис Тойнби была знаменита своими истериками, которые устраивала, если к ней относились пренебрежительно или оскорбительно, а тетя Бекки не собиралась позволить кому бы то ни было узурпировать внимание публики на своем последнем приеме. Но она уколола бедняжку Вирджинию:

«Твое сердце еще не откопали?»

Однажды Вирджиния сентиментально заявила: «Мое сердце погребено на кладбище Розовой Реки», и тетя Бекки никогда не упускала случая напомнить ей об этом.

«Тот джем еще не съели?» – лукаво спросила тетя Бекки у миссис Титус Дарк, которая однажды сварила варенье из голубики, собранной на кладбище. Адвокат Том Пенхаллоу, обвиненный в присвоении денег своих клиентов, был менее опозорен в глазах клана. Миссис Титус всегда считала, что такое отношение несправедливо. В тот год урожай фруктов выдался скудным, – попробуй накорми пятерых мужчин в семье, которые не любят масло – а крупная сочная голубика пропадала в дальнем заброшенном углу кладбища Серебряной Бухты, где было совсем мало могил.

«Как поживает твое прозвище?» – спросила тетя Бекки у Эмили Фрост.

Кеннеди Пенхаллоу, шестьдесят пять лет назад отвергнутый своей кузиной Эмили, назвал в ее честь старую изувеченную кобылу, дабы унизить гордячку. Кеннеди, счастливо женатый долгие годы на Джулии Дарк, уже и не помнил об этом, но Эмили Фрост, урожденная Пенхаллоу, не забыла и не простила.

«Здравствуй, Маргарет, не напишешь ли стишок обо все этом? Утомленный изнуренный и печальный мимо поезд прогремел», – тетя Бекки закудахтала смехом, а Маргарет Пенхаллоу, тонкое чувствительное лицо которой вспыхнуло, а большие, мягкие серо-голубые глаза наполнились слезами, вслепую пробралась на свободное место. Когда-то она написала довольно ужасные стихи для газеты Саммерсайда – в первый и последний раз.

Бессовестный печатник удалил все знаки препинания, создав эту жуткую строфу, что навсегда осталась в истории клана, как привидение, от которого невозможно избавиться. Эта строфа, цитируемая со смешками или хохотом, вечно преследовала Маргарет. Даже здесь, у скорбного ложа тети Бекки, на ее последнем приеме, она была извлечена на свет. Возможно, Маргарет до сих пор писала стихи. Маленькая шкатулка в ее сундуке, вероятно, что-то знала об этом. Но не публичная пресса – во многом благодаря клану.

«Что с тобой случилось, Пенни? Ты выглядишь хуже, чем обычно».

«Пчела ужалила в глаз», – мрачно сообщил Пенникьюик Дарк.

Он был толст и коротконог, с кудрявой седой бородой и не слишком густыми кудрявыми волосами. Как всегда, выглядел ухоженным, словно кот. Он все еще считал себя веселым молодым остряком, и лишь этот кувшин мог стать причиной его публичного появления в таких обстоятельствах. Как и то, что эта чертова старуха желала привлечь к его глазу внимание всего мира. Но он был ее старшим племянником и имел право на кувшин, которое он намерен отстоять, глаз или не глаз. Он всегда считал, что его семейная ветвь несправедливо обойдена два поколения назад. Раздраженный и возбужденный, он уселся на первый попавшийся на глаза свободный стул и в смятении обнаружил, что сидит рядом с миссис Уильям И, которую весьма опасался, после того как она спросила его, что делать с ребенком, у которого завелись глисты. Как будто он, Пенникьюик Дарк, убежденный холостяк, мог что-то знать о детях или глистах.

«Иди и сядь в тот дальний угол возле дверей, я не могу выносить этот чертов запах. Даже такое старое ничтожество, как я, имеет право на чистый воздух», – сказала тетя Бекки бедной миссис Артемас Дарк – аромат ее духов всегда раздражал тетю Бекки. Миссис Артемас пользовалась ими слишком обильно, но все же, как отметило семейство, тетя Бекки довольно грубо обошлась с нею, тем более, лежа на своем смертном одре. Конечно, Дарки и Пенхаллоу гордились тем, что шли в ногу со временем, но не настолько, чтобы потакать грубости по отношению к женщине. На этом все еще стояло табу. Шутка же заключалась в том, что тетя Бекки сама не одобряла сквернословие и, как полагали, особо неприязненно относилась к двум членам семейства, которые имели привычку ругаться – к Титусу Дарку, потому что он не мог удержаться от этого, и к Утопленнику Джону Пенхаллоу, который мог удержаться, но не хотел.

 

Прибытие миссис Альфеус Пенхаллоу с дочерью стало сенсацией. Миссис Альфеус жила в Сент-Джоне и случилось так, что, когда тетя Бекки объявила о приеме, посетила свой старый дом в Розовой Реке. Она была непомерно толста и не слишком любима тетей Бекки, имела прискорбное пристрастие к ярким расцветкам и дорогим материям, хотя в молодости отличалась стройностью и красотой. Миссис Альфеус ожидала, что тетя Бекки встретит ее не очень-то приветливо и готовилась принять это с улыбкой, поскольку страстно желала заполучить кувшин и ореховую кровать в придачу, если фортуна окажется благосклонной. Но тетя Бекки, хоть и отметила про себя, что платье Аннабель Пенхаллоу куда лучше, чем то, на что оно надето, встретила ее весьма снисходительно:

«Хм, гладкая, как кошачье ухо, как всегда», – и обратила все внимание на Нэн Пенхаллоу, которая, едва появившись в Розовой Реке, стала главной мишенью сплетен клана. Затаив дыхание, перешептывались, что она носит пижамы и курит сигареты. Более того, было известно, что она выщипывает брови и носит бриджи, когда водит машину или ходит на прогулки. Но даже обитатели Розовой Реки смирились с этим. Тетя Бекки узрела змеевидное узкобедрое существо, подстриженное в стиле боб, в длинных варварских серьгах. Изысканное шелковое создание в шикарном черном атласном платье, которое тотчас превратило всех присутствующих женщин в старомодных викторианок. Но тетя Бекки сымпровизировала, не упустив своего.

«А вот и Ханна», – заметила она, инстинктивно уколов Нэн в чувствительную точку. Нэн предпочла бы пощечину имени Ханна.

«Так-так-так», – “таки” тети Бекки звучали как крещендо презрения, смешанного с жалостью.

«Я понимаю, что ты считаешь себя современной. И в мое время были девушки, которые бегали за парнями. Изменились лишь имена. Твой рот выглядит так, словно ты напилась крови на завтрак, дорогуша. Но взгляни, что время делает с нами. Когда тебе будет сорок, ты будешь точно такой», – жест в сторону тучной миссис Альфеус.

Нэн не могла позволить, чтобы старомодная карга одержала над нею верх. Кроме того, она страстно желала кувшин.

«О, нет, что вы, тетя Бекки, милая. Я пошла в отца. В его родне все стройные, вы же знаете».

Тетя Бекки не пожелала быть «милой».

«Иди наверх и смой эту дрянь с губ и щек, – сказала она. – Мне здесь не нужны раскрашенные пустышки».

«А разве вы сами не в румянах?», – воскликнула Нэн, несмотря на то, что мать жалобно толкнула ее локтем.

«А кто ты такая, чтобы мне указывать? – возмутилась тетя Бекки. – А теперь – нечего стоять тут, вертя передо мной хвостом. Иди и делай, что тебе сказано, или отправляйся домой».

Нэн подумала о последнем. Но миссис Альфеус страстно прошептала ей в шею:

«Иди, дорогая, иди и сделай все, что она сказала, или… или…»

«Или у тебя не будет шансов получить кувшин», – хихикнула тетя Бекки, которая в свои восемьдесят пять сохранила такой слух, что могла услышать, как растет трава.

Нэн пошла с обиженно-надменным видом, готовая свести с кем-нибудь счеты за унижение сварливой старой деспотшей. Как раз в этот момент в комнату вошла Гей Пенхаллоу, в желтом платье, сотканном, казалось, из солнечного света, отчего у Нэн возникла мысль заполучить Ноэля Гибсона. Слишком несправедливо, что именно Гей стала свидетелем ее конфуза.

«Зеленоглазые девушки вносят смуту», – заметил дядя Пиппин.

«Думаю, что она – пожиратель мужчин», – согласился Стэнтон Гранди.

Гей Пенхаллоу, изящная цветущая девушка, которую лишь семейная библия знала, как Габриэль Александрину, пожала руку тете Бекки, но не наклонилась, чтобы поцеловать ее, как та ожидала.

«Эй, эй, что случилось? – возмутилась тетя Бекки. – Тебя поцеловал какой-то мальчик? И ты не хочешь испортить его аромат, а?»

Гей ускользнула в уголок и села. Это было правдой. Но как тетя Бекки узнала? Ноэль поцеловал ее вчера вечером – первый поцелуй за все ее восемнадцать лет – Нэн осмеяла бы ее за такое! Прелестный мимолетный поцелуй под золотой июньской луной. Гей чувствовала, что не может никого целовать после этого, особенно ужасную старую тетю Бекки. Какая разница, что произойдет с ее старым кувшином? Какое значение имел весь этот огромный прекрасный мир в сравнении с тем, что Ноэль любит ее, а она любит его?

Но с появлением Гей что-то вошло в людную комнату – что-то подобное внезапному быстрому ветерку в душный день, что-то неописуемо прелестное и неуловимое, как аромат лесного цветка, что-то от юности, любви и надежды. Все вдруг необъяснимо почувствовали себя счастливее, щедрее, отважнее. Вытянутое лицо Стэнтона Гранди, казалось, стало менее угрюмым, а дядя Пиппин вдруг подумал, что Гранди, как ни говори, вне всяких сомнений когда-то женился на одной из Дарков и поэтому имеет право находиться здесь. Миллер Дарк решил, что все-таки начнет писать свою историю на следующей неделе, Маргарет вдохновилась на новое стихотворение, Пенни Дарк отметил, что ему только пятьдесят два, а Уильям И. забыл, что у него есть лысина. Кертис Дарк, имевший репутацию неизлечимо дурного мужа, подумал, что новая шляпка очень идет его жене, и стоит сказать ей об этом по пути домой. Даже тетя Бекки стала чуть менее бесчеловечной и – хоть у нее имелось еще несколько зарядов в патронташе, и ее угнетала мысль, что она упускает удовольствие выстрелить ими – позволила остальным гостям сесть на свои места, не будучи униженными или уколотыми, разве что спросила старого кузена Скилли Пенхаллоу, как поживает его брат Ангус. Все собрание рассмеялось, а кузен Скилли улыбнулся. Тетя Бекки не смогла уколоть его. Он знал, что весь клан цитирует его перевертыши, а этот, касающийся его брата Ангуса, уже тридцать лет как покойного, всегда вызывал смех. В то ветреное утро, много лет назад, когда мельничная плотина Ангуса Пенхаллоу была снесена мартовским наводнением, к взволнованному Скилли пришел священник, и тот встретил его словами.

«Сегодня мы все расстроены, мистер Макферсон… будьте любезны простить нас… моего чертового братца Ангуса смыло ночью».

«Итак, думаю, наконец-то все собрались, – сказала тетя Бекки, – по крайней мере, все, кого я ждала, и те, кого не ждала. Не вижу Питера Пенхаллоу и Лунного Человека, но, полагаю, от них вряд ли можно ожидать разумных поступков».

«Питер здесь, – запротестовала его сестра Нэнси Дарк. – Он на веранде. Вы же знаете, Питер ненавидит сидеть в битком набитых комнатах. Он привык к… к…»

«Огромным пространствам мира Божьего», – пробормотала тетя Бекки.

«Да, это так… это то, что я имела в виду… что я хотела сказать. Питер так же беспокоится о вас, как любой из нас, дорогая тетя».

«Осмелюсь заметить, что это многое значит. Или о кувшине».

«Нет, Питер совсем не думает о кувшине», – сказала Нэнси Дарк, радуясь, что наконец-то нашла твердую почву под ногами.

«Лунный Человек тоже здесь, – добавил Уильям И. – Я вижу его, сидящего на ступенях веранды. Его не было несколько недель, но сегодня он вернулся. Удивительно, как ему всегда удается пронюхать, что где происходит».

«Он вернулся вчера вечером. Я слышал, как он ночью выл на луну из своей лачуги, – пророкотал Утопленник Джон. – Его следует запереть. Позор для всей семьи, как он живет, болтаясь босиком и в лохмотьях по всему острову, словно у него нет никого, кто бы мог позаботиться о нем. Мне плевать, что он недостаточно сумасшедший для бедлама. Следует принять какие-то меры».

Тетя Бекки вернула снаряд.

«Как и к большинству из вас. Оставь Освальда Дарка в покое. Он совершенно счастлив в лунные ночи, а признайтесь-ка, кто из нас может сказать то же самое о себе. Если мы бываем пару часов счастливы под луной, это большее, что боги могут сделать для нас. Освальду повезло. Амброзин, вот ключ от моего медного сундука. Поднимись на мансарду и принеси кувшин Гарриет Дарк».

1Сведенборгианизм – теософское учение Эммануила Сведенборга (1685—1772), выдающегося шведского ученого-энциклопедиста.