Продавец обуви. Как я создал Nike

Text
13
Reviews
Read preview
Mark as finished
How to read the book after purchase
Don't have time to read books?
Listen to sample
Продавец обуви. Как я создал Nike
Продавец обуви. Как я создал Nike
− 20%
Get 20% off on e-books and audio books
Buy the set for $ 8,01 $ 6,41
Продавец обуви. Как я создал Nike
Audio
Продавец обуви. Как я создал Nike
Audiobook
Is reading Евгений Толоконников
$ 4,87
Details
Продавец обуви. Как я создал Nike
Font:Smaller АаLarger Aa

Моим внукам, чтобы они помнили



Ум новичка видит множество возможностей, ум профессионала – пару.

Шунрю Судзуки. Ум дзэн, ум новичка


Для того чтобы оставаться на месте, Алиса, тебе придется бежать очень быстро. А для того, чтобы куда-то попасть, – в два раза быстрее!

(Улыбка Чеширского кота) Льюис Кэрролл. Сквозь зеркало

Phil Knight

SHOE DOG

Yong readers edition


© Text copyright © 2017 by Phil Knight

© Young Readers Edition adaptation copyright © 2017 by Phil Knight

© Scribner, a Division of Simon & Schuster, Inc., original publisher

© Горяинова А., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Вступление

Письмо к моим внукам

Дорогие Джордан, Логан, Ридли, Уиллоу, Энтони, Дилан, Николас, Риди, Генри, Рили и Меррик.

В старших классах школы я понятия не имел, чем хочу заниматься в жизни. А если быть совсем точным, то каждую неделю я хотел выбрать новую профессию – журналист, бизнесмен, юрист, спортивный обозреватель, учитель… И эта проблема не стала ближе к решению ни в годы, проведенные в колледже, ни перед его окончанием. Я пытался получить хорошее образование, ведь я знал, что это поможет мне. Но меня беспокоила сама необходимость делать выбор. Выбор профессии в реальной жизни.



Сейчас я понимаю, что мне повезло. Процесс принятия решения – это та часть пути, которая доставляет удовольствие. Путь, уготованный мне, был нестандартным, но в итоге именно он привел к хорошим результатам. И мне кажется, что рассказ об этом пути может быть вам полезен.

Я помню моменты рождения почти всех вас – когда перед вами лежал весь мир. А перед вашими старшими родственниками вставало множество вопросов: как подготовить вас к жизни, как выучить, как воспитывать, как улыбаться вместе с вами.

Но при нормальном течении событий, а всегда кажется, что это случается слишком скоро, приходит тот день, когда мы входим в ваши комнаты, а там холодно, кровати пусты и на них – ни следа вашего присутствия. В этот день наша работа будет выполнена, вы уйдете во взрослый мир – в колледж, на работу или в жизнь с кем-то другим. И если опыт или уроки, полученные вашим дедушкой на своем пути, окажутся вам полезны… что ж, тогда оно все того стоило.

Мой дом отличался от тех, где выросли вы. В моем доме мои сыновья, Мэтт и Тревис, отцы вас, шестерых, выросли вместе с третьим братом – они не могли увидеть или дотронуться до него, однако его присутствие постоянно ощущалось.

И они всегда знали о том, что тот, другой брат, рядом с ними. Мне стало важно, чтобы и вы узнали об этом члене нашей семьи. О нем уже очень много написано, но я хотел бы, чтобы вы увидели его моими глазами – его рождение, подростковые битвы, то, как он рос до того момента, когда смог покинуть дом.

Я рассказал о нем здесь со всеми его юношескими несовершенствами, но, несмотря на все это, я надеюсь, что вы примете его как члена семьи.

С огромной любовью,

Дедушка.

Глава 1
Рассвет

Я проснулся раньше других, раньше птиц, раньше солнца. Я проглотил кусочек тоста, надел шорты и свитер и зашнуровал свои зеленые беговые кроссовки. Затем тихонько выскользнул из дома через заднюю дверь.

Я попытался растянуть ноги, поясницу и простонал, делая свои первые упрямые, тяжелые шаги по дороге в прохладный туман. Ну почему всегда так сложно начинать?

Вокруг не было ни души – ни машин, ни людей, никаких признаков жизни. Я был совсем один, мир принадлежал мне – хотя у меня было странное чувство, будто деревья осознают мое присутствие. Это ведь Орегон. Здесь кажется, что деревья все о тебе знают. Деревья всегда тебя защитят.

Как здорово родиться в таком красивом месте, думал я, оглядываясь вокруг! Спокойствие, зелень, безмятежность – я гордился тем, что могу назвать Орегон своим домом, и тем, что маленький городок Портленд – место, где я появился на свет. Но я также почувствовал укол разочарования. Несмотря на его красоту, некоторые не выносят Орегон за то, что здесь ничего значительного не происходит и вряд ли когда-нибудь вообще что-то произойдет.

Если мы, орегонцы, и были чем знамениты, так это старой, тяжелой и извилистой дорогой, которую нам пришлось проложить, чтобы попасть сюда.

Хорошо, что с тех пор сложностей в жизни поубавилось.

Лучший из учителей, когда-либо встретившихся мне, один из самых прекрасных людей, которых я знал, часто говорил о тропе так: «Это наше право по рождению. Это – наш характер, наша судьба, наше ДНК. Трусы никогда даже не ступали на нее, а слабые умирали по пути – остались мы».

Мы. Над этой тропой витал, как верил мой учитель, дух первооткрывателей. Этот дух сочетал в себе ощущение безграничных возможностей и безжалостность к пессимизму. И задача нас, орегонцев, была в том, чтобы сохранять этот дух живым.

Я кивал, демонстрируя тем самым должное почтение к его словам. Я любил этого человека. Но, уходя от него, думал: «Господи Боже, это же просто грунтовка!»

Тем туманным утром я только что проложил свою собственную тропу – дорогу обратно домой после семи долгих лет отсутствия. Вернуться сюда было странно. Будто здесь, с моими сестрами-двойняшками, родителями, теперь жил незнакомец, и именно он, этот неизвестный мне человек, спал в моей детской кроватке. Поздно ночью я лежал на спине, вглядывался в свои учебники из колледжа, призы и наградные голубые ленты из высшей школы и думал: «Это все сделал я?»

Я ускорил шаг. Мое дыхание превращалось в круглые, морозные облачка, крутящиеся в тумане. Я смаковал это ощущение от первого пробуждения, это шикарное состояние до того, как ум станет полностью ясным, когда конечности и суставы начнут расслабляться и тело станет таять. От твердого к жидкому. Быстрее, сказал я себе. Быстрее.

На бумаге, думал я, я – взрослый. Выпускник университета Орегона. Магистерская степень лучшей школы бизнеса – Стэнфорда. Выжил после года службы в армии США – Форт Льюис и Форт Юстис. В моем резюме говорилось, что я обученный, квалифицированный солдат, мужчина полных 24 лет… Так почему же, поражался я, почему я все еще чувствую себя ребенком?

Тем же самым бледным, застенчивым, тощим как шпала ребенком, которым я всегда был. Может быть, дело в том, что у меня еще толком не было никакого жизненного опыта. Меньше всех я был подвержен соблазнам и порывам. Я не нарушал никаких правил. 1960-е, годы протеста, шли уже полным ходом, и я оставался единственным человеком в Америке, кто еще ни против чего не протестовал.

Я не мог вспомнить ничего, что бы называлось «неожиданно выкинул». Мне проще всего было бы перечислить то, чем я не был. Кем я не был – это я прекрасно знал. Мне было сложно сказать – кем я был или мог бы стать.

Как все мои друзья, я хотел быть успешным. Но, в отличие от своих друзей, я не знал, что это значит. Деньги? Может быть. Семья? Дом? Конечно, если мне повезет. С этими целями меня научили жить, приучили хотеть их добиваться, и какая-то часть меня действительно стремилась к ним, инстинктивно. Но в глубине души я искал чего-то другого, чего-то большего. У меня было болезненное чувство, что наше время ограниченно, и его может быть гораздо меньше, чем мы думаем. Иногда я думал, что наша жизнь короче утренней пробежки. И мне хотелось, чтобы моя жизнь имела смысл. Была творческой. И важной. И, в довершении всего… отличной от жизней остальных людей. Другой. Я хотел оставить след в этом мире.

Я хотел побеждать. Нет, не так. Я просто не хотел проигрывать. А потом это случилось. Когда мое юное сердце начало колотиться, розовые легкие расширились, словно крылья птицы, когда деревья слились в зеленые пятна, я внезапно увидел, прямо перед собой, ответ на вопрос о том, чем хочу сделать свою жизнь. Игрой.

Да, подумал я, вот оно. Вот это понимание. Секрет счастья, как я всегда подозревал, кроется в том моменте, когда мяч летит в воздухе, когда два боксера на ринге чувствуют приближение гонга, когда бегуны приближаются к финишу – и толпа на трибунах встает в едином порыве. В той секунде, когда решается, проиграешь ты или победишь, есть какая-то невероятная полнота и ясность. Я хотел, чтобы это ощущение стало моей ежеминутной жизнью, моим «здесь, сейчас и всегда».

В разные времена я мечтал о том, что стану великим романистом, журналистом или деятелем правительства. Но самая большая моя мечта – стать великим спортсменом. К сожалению, судьба сделала меня хорошим спортсменом, но не великим. В 24 года я был поставлен перед этим фактом. Я бегал длинные дистанции в Орегоне и даже отличился, заслужив право быть частью местной спортивной команды. Но это было все, предел. Теперь же, когда передо мной пролетали одна за другой мили, а восходящее солнце зажигало огни на самых нижних ветках сосен, я спрашивал себя: «А что, если бы можно было, не будучи спортсменом, чувствовать то, что чувствуют они? Чтобы вместо работы – всегда игра? Или наслаждаться работой также сильно, что одно чувство не будет отличаться от другого?»

Мир набрал слишком большую скорость. Ежедневная рутина так выматывает и часто не стоит тех усилий, которые мы в нее вкладываем. Так, может быть, единственный ответ на этот вызов, подумал я, в том, чтобы найти какую-нибудь прекрасную, невероятную мечту, которая покажется стоящей, приносящей радость, и следовать ей с целенаправленностью и концентрацией спортсмена. Нравится мне это или нет, но жизнь – игра. Тот, кто отрицает правду, кто отказывается играть, будет выброшен на обочину, а этого я не хотел. Оказаться на обочине жизни я не хотел больше всего на свете.

 

Все эти мысли вели меня к моей Безумной Идее. Может быть, просто в порядке эксперимента мне нужно еще раз взглянуть на мою Безумную Идею? Возможно. Снова возникали мысли – а может ли моя Безумная Идея сработать? Кто знает? Быть может.

Нет, нет, подумал я, ускоряясь так, словно гнался за кем-то. И в то же время будто кто-то гнался со мной. Она будет работать. Будет! С божьей помощью я заставлю ее работать. Никаких «но» не может быть. Я одержу победу!

Я вдруг почувствовал, как на бегу улыбаюсь. Почти смеюсь. Заливаясь потом, двигаясь так грациозно и легко, как никогда прежде, я вдруг увидел свою великую Безумную Идею, ярко светящуюся надо мной. И она не выглядела такой уж безумной. Она даже не выглядела как идея. Она выглядела как реальность. Она выглядела как человек или какая-то жизненная сила, которая существовала задолго до меня, и всегда – отдельно от меня, но так же, как бы странно это ни звучало, и как часть меня. Это может выглядеть немного патетично, немного безумно. Но именно так я себя чувствовал в ту минуту.

А может, все было не так. Может, моя память преувеличивает этот момент прозрения? Или сливает множество маленьких прозрений в одно большое? Или, может быть, если такой момент и был, это был всего лишь экстаз бегуна. Не знаю. Не могу сказать. Столько всего смешалось в воспоминаниях об этих днях, постепенно сложившихся в месяцы и годы. А сколько всего испарилось, как те круглые, морозные облачка дыхания? Миллионы мыслей и переживаний.

Остается тем не менее та самая глубинная правда, которая никогда от меня не уйдет. В 24 года у меня была Безумная Идея. Я признаю ее жизнь во мне. И, несмотря на то, что меня лихорадило от юношеской неуверенности в завтрашнем дне, страхов по поводу будущего, сомнений в себе, как и всех двадцатилетних мужчин и женщин, я решил, что мир создан для сумасшедших идей. А для чего же еще? История – это длинная непрерывная летопись безумных идей. Вещи, которые я любил больше всего, – книги, спорт, демократия, частное предпринимательство, – все начинались как безумные идеи.

В этом отношении безумные идеи о переустройстве мира так же рискованны, как и мое любимое занятие – бег. Переделывать мир – это тяжело, больно, рискованно. Награда невелика и вовсе нам не гарантирована. Когда ты бегаешь по стадиону или по пустой дороге, у тебя нет реального пункта назначения. По крайней мере, ничто не может полностью оправдать наши вложенные в бег усилия. Само по себе действие – бежать! – становится пунктом твоего назначения. Дело не в том, что не существует финишной черты. Нет. Не свисток арбитра, а сам ты определяешь, где она.

Какие бы удовольствия или достижения вы ни извлекали из бега или что бы вы ни пытались извлечь из бега, вы должны все стимулы найти внутри себя. Каждый бегун знает это. Ты бежишь и бежишь, милю за милей, и ты никогда толком заранее не знаешь зачем. Ты говоришь себе, что бежишь к некой цели, соревнуешься в гонке, но на самом деле ты бежишь потому, что альтернатива этому – остановка – пугает тебя до смерти. Поэтому-то ты и бежишь!

Поэтому тем утром 1962 года я сказал себе: пусть все окружающие считают твою идею безумной… Но это их право. А ты – ты просто продолжай бег. Не останавливайся. Даже не думай останавливаться, пока ты туда не придешь, и не особо задумывайся, где находится это заветное «туда». Что бы ни происходило, просто не останавливайся.



Это был глубокий, даже провидческий, и своевременный просвет в мыслях, который я сначала умудрился дать сам себе. Я взял его из ниоткуда, а затем смог применить. Полвека спустя я твердо верю, что это – лучший совет, который я дал сам себе. А возможно, и единственный, который вообще следует давать самому себе.

Глава 2
1962

В тот день, когда я решился обсудить эту тему с отцом, когда я собрался с духом поговорить с ним о моей Безумной Идее, я понимал, что сделать мне это нужно под вечер. Просто от того, что вечер – это лучшее время для папы. В этот час он бывал расслаблен, хорошо накормлен и отдыхал, растянувшись в своем глубоком кресле из искусственной кожи, перед телевизором в гостиной. И готов к непростым идеям.

И сегодня я могу, запрокинув голову и закрыв глаза, услышать смех зала, и песенки на заставке его любимых шоу, Wagon Train и Rawhide.

Его самой любимой программой было шоу Реда Баттонса, родом из 1950-х. Каждая серия начиналась с того, что Ред пел: «хо-хо, хе-хе, творятся странные дела…»

Я присел на стул с прямой спинкой возле кресла отца, натянуто улыбнулся и принялся ждать перерыва на рекламу. Я снова и снова прокручивал в голове речь, с помощью которой пытался покорить отца, особенно начало моей речи.

В перерыве передачи я спросил:

«В общем, пап, помнишь ту Безумную Идею, которая у меня была в Стэнфорде?..»

То, о чем я говорил, – это было одно из наших последних занятий, семинар по частному предпринимательству. Я написал исследовательскую работу про обувь. И она, эта студенческая работа, эволюционировала из обычного студенческого задания в настоящую манию.

Будучи бегуном, я кое-что понимал в том, как должна быть устроена наша обувь.

Будучи знатоком бизнес-процессов, я знал, что японские камеры совершили серьезный прорыв на рынке электроники, где – ну мы так думали – еще недавно доминировали немцы. В своей работе я доказывал, что японские беговые кроссовки способны сделать то же самое – революцию! Идея заинтересовала меня, затем вдохновила, а потом полностью захватила. Это казалось таким очевидным, таким простым и обладающим огромным потенциалом. Таким простым для меня, для моего решения.

Я посвящал этой работе неделю за неделей, дни за днями. Я практически поселился в библиотеке, пытаясь изучить все, что я мог найти об импорте и экспорте, и то, как открыть компанию. В итоге я представил свою работу однокурсникам, которые отреагировали на нее обычной скукой. Никто не задал ни единого вопроса. Они встретили мое страстное выступление унылыми вздохами и отсутствующими взглядами.

Профессор решил, что в моей Безумной Идее есть толк, и поставил мне высший балл. Но это было все. Ну, по крайней мере, предполагалось, что на этом все. Предел моих достижений. Но я-то сам никогда не прекращал думать об этой работе. Все время до конца учебы в Стэнфорде, во время каждой утренней пробежки и до момента встречи с отцом в гостиной перед телевизором, я мечтал поехать в Японию, найти компанию по производству обуви, представить там мою Безумную Идею. Я жил в надежде, что японские производители встретят ее с большим энтузиазмом, чем мои однокурсники, и что они захотят вести дело с застенчивым, бледным, тощим как шпала парнем из сонного Орегона.

Меня также влекла идея экзотического путешествия в Японию и обратно. Как я могу оставить свой след в мире, думал я, пока сам не пойду в этот мир и не увижу его? Перед тем как решиться бежать большую дистанцию, мы всегда хотим пройти по треку пешком, чтобы почувствовать его. Такой прогулкой и могло стать кругосветное путешествие с рюкзаком за спиной. Мне хотелось посетить самые чудесные места на планете. И самые священные.

Конечно, я хотел попробовать другую еду, услышать иные языки, погрузиться в чужие культуры, а больше всего я по-настоящему жаждал просветления с большой буквы. Мне хотелось познать на опыте, что китайцы именуют Дао, греки – Логос, хинду – джаной, а буддисты – Дхармой. То, что христиане называют духом. Прежде чем пускаться в свое жизненное путешествие, думал я, нужно познать величайшее путешествие человечества.

Да, говорил я себе, да. Я должен ехать. Во славу Господа и чтобы сделать мир лучше. Но для начала мне нужно было одобрение отца. Более того, мне нужны были деньги.

В прошлом году я уже заговаривал с ним о большом путешествии, и мой отец, казалось, поддерживал эту идею. Но, конечно, он уже о моих мечтах забыл. И наверняка ему покажется лишним добавлять к путешествию еще одну дорогостоящую поездку, да и куда – в Японию? Чтобы открыть компанию? Чтобы основать какую-то артель «Напрасный труд»? Наверняка все ему это покажется неразумным. И слишком дорогим.

У меня были небольшие сбережения, оставшиеся после службы в армии, и деньги, отложенные после различных временных подработок, которыми я занимался несколько лет. К тому же я планировал продать свою машину, вишнево-черный MG с гоночными шинами. Вместе с этим у меня выходило полторы тысячи долларов, а этого было очень мало, говорил я отцу. Он кивал, хмыкал и переводил глаза с телеэкрана на меня и обратно, пока я ему все это выкладывал.

«Помнишь, мы говорили с тобой об этом, папа? Как я рассказывал тебе, что хочу увидеть мир? Гималаи? Пирамиды? Мертвое море, папа? Мертвое море? Я также подумываю заглянуть в Японию. Помнишь мою Безумную Идею? Японские беговые кроссовки? Да? Это могло бы быть грандиозно, пап. Грандиозно».

Я продолжал расписывать ему этот проект, изо всех сил стараясь его «продать». Продавать я всегда ненавидел, а этот конкретный случай практически не имел шансов на воплощение в жизнь, именно поэтому я уговаривал его с таким отчаянием. Мой отец только что потратил сотни долларов на то, чтобы я учился в университете Орегона, еще тысячи – на Стэнфорд. Мой отец был издателем «Орегон Джорнал», это была приличная работа, которая позволяла вести хорошую, комфортную жизнь и оплачивать наш просторный белый дом на Клейборн-стрит, на самой тихой окраине Портленда, в Истморленде. Но он ведь не печатал деньги. К тому же это был 1962 год. Мир был тогда больше. Хоть правительство США уже и отправило человека в космос, но при этом 90 % американцев все еще никогда не летали на самолете.

Обычные мужчины и женщины нашей страны в эти годы никогда не выезжали дальше сотни миль от своего порога, так что одно лишь упоминание о кругосветном путешествии могло негативно подействовать на нервы любому отцу. А моему отцу – так особенно, ведь его предшественник по работе в газете погиб в авиакатастрофе.

Даже если оставить в стороне денежную сторону вопроса и беспокойство о моей безопасности, само это путешествие просто было ужасно непрактичным. Я знал, что большинство новых компаний – примерно треть из ста – прогорают, и отец мой тоже знал это. Поэтому-то идея рисковать деньгами была противна всем его жизненным ценностям.

Мой папа был традиционным англиканцем, то есть человеком, верующим в Иисуса Христа.

Но он также поклонялся и другому, тайному, божеству, имя которому респектабельность. Он любил, когда им восхищались, и наслаждался пребыванием в мейнстриме. Кругосветное путешествие ради забавы не представляло для него никакого смысла. Так в его кругу не делалось. Уж точно так не поступали уважаемые сыновья уважаемых отцов. Только дети чьих-то других родителей, не его круга, так делали.

По этим и многим другим причинам я и ожидал, что отец выслушает мою речь в гостиной, подняв бровь, и быстро свернет этот разговор. Ха-ха, Безумная Идея. Шикарная возможность, Бак. (Вообще-то, мое имя – Филипп, но отец всегда звал меня Бак. Он звал меня так даже до моего рождения. Мама говорила, что у него была привычка поглаживать ее живот, спрашивая: «Как там сегодня маленький Бак?»)

Однако, когда я окончил свою пламенную речь, отец качнулся вперед в своем кресле и бросил на меня веселый взгляд. Он сказал, что всегда жалел о том, что не путешествовал много, когда был молод. Он сказал, что такая поездка может стать завершающим штрихом к моему образованию. Он еще много чего сказал, больше по поводу поездки, чем на тему Безумной Идеи, но я не собирался его поправлять. Я не собирался жаловаться, потому что в целом он давал свое благословение на реализацию моей затеи. И наличные.

«О’кей, – сказал он. – О’кей, Бак. О’кей».

Я поблагодарил отца и слился из гостиной до того, как у него возникло бы желание передумать. Только позже я осознал, испытав при этом приступ вины, что именно тот факт, что отец путешествовал так мало, возможно, стал главной причиной моего желания отправиться в путь. Эта поездка, эта Безумная Идея, была моим шансом стать не таким, как он. Не столь уважаемым в обществе. Ну или не столь озабоченным уважением окружающих.

Остальная семья не была столь позитивно настроена в отношении моей затеи. Когда моя бабушка просмотрела мой маршрут, одна его часть особенно насторожила ее. «Япония! – воскликнула она. – Зачем туда ехать, Бак, там же Перл Харбор!»

Я любил маму моей мамы, мы звали ее Мама Хэтфилд. И понимал ее страх. Япония была ужасно далека от Розбурга, штат Орегон, и от той фермы, где она родилась и прожила всю жизнь. Я провел там много счастливых летних месяцев вместе с ней и папой Хэтфилдом.

 

Почти каждую ночь мы сидели на крыльце, слушая кваканье лягушек-быков, которые будто соревновались в громкости звука с напольным радиоприемником.

Мои сестры-двойняшки, Дженни и Джоанни, четырьмя годами младше меня, казалось, вообще не интересовались тем, куда я ходил и что делал.

А моя мама, насколько я помню, вообще ничего не сказала. Но это был ее особый вид молчания. Под ним скрывалось одобрение. Даже гордость.

Я проводил недели, читая, планируя маршрут, готовясь к поездке. Я отправлялся на долгие пробежки, обдумывая каждую деталь, обгоняя стаи гусей, пролетающие над головой. Я рассматривал их плотные, клинообразные стаи в форме латинской V. Я где-то читал, что гуси, летящие в хвосте, работают на 80 % меньше, чем лидеры стаи. Это понимает каждый бегун. Те, кто бежит впереди, больше всего работают и больше всех рискуют.

Задолго до того, как поговорить о моей затее с отцом, я решил, что хорошо бы отправиться в поездку с компаньоном, и этим компаньоном должен был стать мой однокурсник по Стэнфорду – Картер. Хоть он и был звездой Колледжа Уильяма Джевелла, Картер не был типичным красавчиком. Он носил толстые очки и читал книги. Хорошие книги. С ним было легко общаться и легко молчать – равно важные качества для друга. И для компаньона по путешествию. Но Картер рассмеялся мне в лицо.

Когда я выложил перед ним список мест, которые хотел увидеть, – Гавайи, Токио, Гонгконг, Янгон, Калькутта, Бомбей, Сайгон, Катманду, Каир, Стамбул, Афины, Иордания, Иерусалим, Найроби, Рим, Париж, Вена, Западный Берлин, Восточный Берлин, Мюнхен, Лондон, – он качнулся назад на каблуках и загоготал. Сбитый с толку такой реакцией, я уставился в пол и начал оправдываться.

«Какая грандиозная идея, Бак!»

Я посмотрел на него. Он не смеялся надо мной. Его смех был полон радости и ликования. Он был впечатлен. «Надо иметь большую смелость, чтобы придумать и осуществить такое путешествие», – сказал он. И он хотел присоединиться. Через несколько дней он получил согласие родителей, а отец одолжил ему денег. Картер никогда не ходил вокруг да около. Пришел, увидел и забрал – таков был его характер.

Я говорил себе, что многому смогу научиться у этого парня во время нашей кругосветки. У каждого из нас багажа было всего-то по чемодану и рюкзаку. Возьмем только самое необходимое, поклялись мы друг другу. Несколько пар джинсов, несколько футболок. Беговые кроссовки, ботинки для трекинга, солнечные очки, плюс пара походных брюк. Я еще взял один приличный костюм. Зеленый, с пиджаком на двух пуговицах, от Brooks Brothers.

Таким образом, моя Безумная Идея начала воплощаться.

Седьмого сентября 1962 года Картер и я загрузились в его убитый старый «Шевроле» и рванули на сверхзвуковой скорости по трассе I‑5, через долину Уилламетт, прочь из заросшего лесом Орегона. Мы будто спустились по корням дерева.

Мы ворвались в покрытую соснами Калифорнию, пролетели через высокие зеленые горные перевалы, затем вниз, вниз, и вот уже глубоко за полночь мы были в Сан-Франциско, укрытом туманом, словно плащом. Несколько дней мы гостили у друзей, спали на полу в их доме, затем проскочили сквозь Стэнфорд, по пути забрав несколько вещей Картера из камеры хранения. В итоге мы купили два билета со скидкой до Гонолулу на самолет Standard Airlines. Восемьдесят баксов в один конец. И, как нам почудилось, несколькими минутами позже мы с Картером ступили на занесенную песком посадочную полосу аэропорта Оаху. Мы оглядывались, смотрели в небо и думали: оно здесь не такое, как дома.

Мы взяли кеб до пляжа Вайкики и заселились в мотель прямо через дорогу от пляжа. Одним движением мы скинули сумки и натянули наши трико для плавания. Погнали, кто первый в воду! Как только мои ноги коснулись песка, я принялся вопить и смеяться, скинул кеды и вбежал в волны. Я не останавливался, пока не оказался по шею в пене. Я нырнул, достал до самого дна и затем всплыл, задыхаясь, смеясь, и перевернулся на спину. Наконец я выбрался на берег и повалился на песок, улыбаясь птицам и облакам. Наверное, я выглядел, как сбежавший пациент психушки. Картер, присевший рядом со мной, был в похожем состоянии.

– Мы должны здесь остаться, – сказал я. – К чему нам спешить уезжать?

– А как же наш План? – спросил Картер.

– Объехать вокруг света? Планы имеют свойство меняться.

Картер усмехнулся.

– Крутая идея, Бак.

И вот мы устроились на работу. Такая была работа – ходить по домам и продавать энциклопедии. Не шикарно, но хоть что-то. Мы не начинали работу раньше семи вечера, что давало нам много времени на серфинг. Научиться серфить стало для меня внезапно самым важным делом на свете. Всего несколько попыток спустя после первой попытки я смог стоять на доске, а через несколько недель у меня начало получаться, причем получалось хорошо. Благодаря оплачиваемой работе мы смогли съехать из мотеля в съемную квартиру, меблированную студию с двумя кроватями, одной настоящей и одной раскладушкой – это было нечто, похожее на гладильную доску, которую можно было сложить и прислонить к стене.

Так как Картер был выше меня и тяжелее, ему досталась нормальная кровать, а мне гладильная доска. Но мне было все равно. После дня серфинга и продаж энциклопедий я мог спать хоть на мангале. Аренда стоила сотню баксов в месяц, мы делили эту сумму пополам.

Жизнь была хороша. Жизнь была почти раем. Все портила одна маленькая деталь. Я не мог продавать энциклопедии даже под дулом пистолета. Казалось, что чем я становлюсь старше, тем жестче я делаюсь, и мой дискомфорт был столь очевиден, что я часто заставлял незнакомых людей почувствовать себя неловко.

Продажи – в принципе дело нелегкое. А уж продавать энциклопедии на Гавайях, где они были столь же популярны, как комары для жителей континентальной Америки, было просто мучительно. Не важно, насколько страстно и пламенно произносил я ключевые фразы, которые в нас вдалбливали во время обучающей сессии («Парни, говорите покупателям, что вы продаете не энциклопедии – вы продаете Великое Собрание Знаний Человечества, Ответы на главные жизненные вопросы!»), я всегда получал один и тот же ответ: «Убери это, чувак».

Моя застенчивость сводила на нет мои способности к продажам энциклопедий, и я от души возненавидел это занятие. Я не был приспособлен для высоких доз отвержения. Я знал это о себе со времен старшей школы, когда меня не приняли в баскетбольную команду.

Это была вроде бы мелочь, но тогда она здорово выбила меня из строя. Этот эпизод впервые позволил мне осознать, что не все в мире будут любить нас или принимать нас, что часто нас отбрасывают в сторону именно тогда, когда нам больше всего нужно приятие. Никогда не забуду этот день. Я дотащился по обочине до дома, забился в свою комнату и рыдал и грустил там недели две, пока на край моей кровати не присела мама и не сказала мне: «Хватит». Она уговаривала меня попробовать что-то другое.

– Что, например? – проворчал я из-под подушки.

– Как насчет бега? – спросила она.

– Бега? – удивился я.

– Ты же можешь быстро бегать, Бак.

– Я могу? – произнес я и сел. И потом я отправился на бег.

Так я выяснил, что могу бегать. И никто не мог отнять это у меня.

Поэтому я бросил продавать энциклопедии и все так хорошо знакомое мне отвержение вместе с ними и обратился к объявлениям, где говорилось, что кто-то куда-то требуется. Довольно скоро я обнаружил маленькое объявление, выделенное в газете широкой черной рамкой: ТРЕБУЕТСЯ: ТРЕЙДЕР, ПРОДАВЕЦ ЦЕННЫХ БУМАГ. Для этого я подходил гораздо лучше. В конце-то концов у меня была степень MBA. И перед отъездом из дома я успешно прошел собеседование с Дином Виттером.

Проведя небольшое исследование, я выяснил пару вещей об этой работе. Во-первых, мне предстояло трудиться в компании Investors Overseas Services, которую возглавлял Бернард Корнфилд, один из самых известных бизнесменов 1960-х годов.