Read the book: «Жизневорот», page 5

Другая зима. Снега нет. Иду, песцами обметая плевки на асфальте.

– Ты? – монетка звякнула, отскочив.

Хрустнула, узнавая, засохшая апельсиновая корочка.

Глаза поднимаю – взгляд. Не мимолетно-случайный – в упор.. На меня, МНЕ предназначенный!

Цвета осеннего неба бездны, черные дыры тянут, засасывают обратно в прошлое…

Стоп! Кончился День Христовый. Обесценилось яйцо.

Весенняя хандра

Нет сна.

Свободы нет дыханию.

Я подчиняюсь мирозданию

и растворяюсь в ожидании

любви твоей, как подаяния…

Весна…

Мир в отражения шифруется.

Непредсказуемо тоскуется.

И с безысходностью рифмуется

промозгло-слякотная улица.

Нет сна…

Не уходите, стихи…

Не уходите, стихи, пожалуйста!…

– Сама просила, теперь не жалуйся!

Растреплем сердце на чувств молекулы,

Живи до века с душой-калекою!

Как ветры скалы на строчки выщербим!

Как лист кленовый разлукой высушим,

разрушим разум – до донца высосем.

Чтоб ни словечка, ни буквы в голосе!

Осень

Вечер. Грустно. Я смотрю в окно.

Одинокая монашка-осень,

растянув экраном неба просинь,

крутит черно-белое кино.

За моим заплаканным окном

огороды в траурном уборе,

как священник, ворон на заборе

молится о здравии моем.

И играет ветер фуги Баха

на органе водосточных труб…

Раз еще твоих коснуться губ,

а потом – хоть голову на плаху!

Зимние танцы

Ветер Вьюгу в ритме танго

страстно вывел на проспект.

Влево – резко! Жарко! Ярко!

Шаг направо! Пируэт!

Возбуждает, опьяняет,

обжигающе остра

грань приличия ломает

виртуальных тел игра.

Ошарашенный прохожий,

беспределом упоён,

обнажаемый до дрожи

в танец жгучий вовлечён.

Щёки – в пламя! Дух – навылет!

Ноги ритм знакомый бьют

(не бывает в Аргентине

ни зимы, ни русских вьюг)

И не танго неродное

вышел Ветер танцевать,

Вьюгу, чёртом вскинув брови,

вывел "Барыню" плясать!

Мамины варежки

Разметалась зима за околицей.

Белоснежно, бесстыдно легла.

Где-то мама опять беспокоится:

"Достаёт ли дочурке тепла?"

Вяжет тёплые мягкие варежки,

слеповато сощурив глаза.

и волнуется, вдруг не управится?

Вдруг замёрзнет её егоза?

Как тебе объяснить, моя милая,

что в метро не пугает мороз.

Равнодушие глаз застудило мне

душу. Город не ведает слёз.

И всё вяжешь… Наверное, знаешь ты,-

жизнь недаром учила терпеть, -

могут мамины тёплые варежки

мне не руки, а сердце согреть.

Порог БелИ

Струйки-струнки звенели

к валунам прижимаясь,

тела обнажая

восторженно млела река.

Волны-арфы стонали, не пели,

тихо изнемогая,

истомлённо растаяв,

отражали размокшие облака.

Оглушая в порогах

сознанье экстазом,

разрушающим разум,

сердце взбрызгивало до звёзд.

И не нужно мне много

для безумного счастья:

водно-пенные страсти

лишь бы кто-то в ладошках принес

И почём у нас нынче лето?

И почём у нас нынче лето?

По садам и по спелым вишням,

по ромашкам и по рассветам,

по котами исхоженным крышам.

По дождям, по росистым каплям,

по безумствам, по пульсу в венах…

Вот такая простая правда:

настоящее лето бесценно!

Февраль. Зарисовочка

Этот город под утро тих, застенчиво-снежен,

Добродушный кондуктор полусонно разнежен,

в полудрёме салона отрывает билеты,

и в ладонь отрешённо ссыпает монеты.

Предрассветно-нечётки за окнами лица,

в остановке девчонка, мечтая влюбиться,

взгляд прохожих встречает улыбкой несмелой,

в речку Мсту утекает февраль чёрно-белый…