Read the book: «Мое советское детство», page 4

23. Принц танкодрома

– Танком управлять делать неча, – говорил дед Гоша. – Вот у тебя два рычага. Правый вперед, левый на себя – сворачиваешь налево.

И показывал жилистыми кулаками: вот так. В правом у него была зажата рукоять сечки. Дед рубил в деревянном корыте мясо на пельмени – мелко-мелко. Любил это дело.

– Теперь наоборот. Сворачиваешь направо. Теперь оба рычага вперед – и ходу! Понял, Димулька?

Я кивал. Понял, деда.

Управлять танком казалось удивительно легко. Я не знал, что дед умолчал о сущей мелочи – усилие на рычаг в Т-34 под семьдесят килограмм. В два раза больше моего веса. Так что моя тайная мечта – угнать Т-34 с постамента у Гостинки, проехать по Кунгуру, лязгая траками, а затем уйти через сылвенский мост на гору и там вволю покататься, выбрасывая куски земли из-под гусениц, – опасно зависла на грани провала. Но я этого не знал.

Я подобрал экипаж. Мой лучший друг Димка Жданов, Жданчик должен был сидеть в башне и стрелять из пушки. Мне тоже хотелось стрелять из пушки, поэтому мы уговорились, что будем иногда меняться. Пока на Жданчика не находил бзик, он был золотым человеком. Юрка Рюмин, второй мой лучший друг, согласился стать радистом-пулеметчиком. Юрка – широкоплечий, флегматичный, обещал вымахать в своего отца, двухметрового богатыря дядю Гену. Дядя Гена был лучшим другом моего отца. Я посулил Юрке, что иногда он тоже будет стрелять и рулить. Интуитивно я понял главное правило политика: обещать, обещать и обещать.

Дед говорил, что в экипаже танка четыре человека, поэтому четвертым мы взяли моего сродного (двоюродного* – уральский диалект) брата Максю. Его все называли Симонычем. Брат младше меня на пять лет, мелкий, круглолицый, с ямочками на щеках. Когда Симоныч взрывался, он багровел, ярился и очень смешно бегал вокруг. Впрочем, в драке на него можно было положиться, бился он до последнего, как спартанец.

Симонычу я уже цинично пообещал порулить-пострелять. Брат согласился.

В то время был популярен польский сериал "Четыре танкиста и собака". Когда я привел Симоныча, кто-то, подозреваю, что Жданчик, пошутил, что все у нас есть, осталось достать четвертого танкиста. Симоныч вспыхнул и бросился на обидчика с кулаками…

– Деда, а ты на танке через дом проезжал? – спрашивал я с надеждой. Я видел в военных фильмах, что танки постоянно так делают. Бух, пыль и бревна во все стороны. И тяжело ворочаются в развалинах, словно от усталости.

– Было дело, – нехотя отвечал дед. Видимо, об этом он не любил вспоминать. – Прислали мне одного растыку полоротого на мехвода… Он рычаги не удержал и…

– И че?

– Да ниче. Ходили потом всем экипажем, извинялись.

Пока дед рулил танками в Бадене, Австрия, дыша целебным горным воздухом с легким танковым выхлопом, его родной брат Сашка служил пехотой на Дальнем Востоке, на границе с китайцами, и дышал комарами. Мы тогда с Китаем были друзья навек, не разлей вода. В 1950 году началась война в Корее, и через границу потоком шли эшелоны с нашими танками, самоходками, ППШ и кирзовыми сапогами для китайских "добровольцев". Впрочем, история не об этом.

А о красоте.

Случилось так, что два родных брата – с расстояния в десять тысяч километров – одновременно получили отпуск домой. И прибыли в деревню Полетаево день в день. Оба сержанты.

Отпуск дается на определенный срок. И сколько из этих дней займет дорога – дело твое.

Так что, в сущности, сержантам как раз хватало времени взглянуть на родной дом, уронить слезу и ехать обратно.

Братья увидели друг друга и замерли.

Дед Гоша – одет с иголочки, форма новая, полушестяная, сапоги яловые, офицерские, бляха огнем играет, сам молодцеватый и подтянутый. У заграничных частей снабжение – дай боже. Европа.

Дед Сашка – тощий, бледный, форму словно с попрошайки на вокзале снял – заношенная, ветхая. Под ним "белуга" до дыр стертая. Сапоги кирза. Ремень брезентовый. Азия.

А лица – почти один в один. Принц и нищий.

Братья обнялись на радостях, выпили чуть-чуть. С родными поцеловались, пора прощаться. Дед Гоша посмотрел на брата, почесал в затылке, потом говорит:

– Скидывай свое барахло.

– Че?

– Да ниче. Скидывай, говорю.

Отдал брату всю свою нарядную форму и хорошие сапоги, а сам в его одежу нарядился. И словно подменили сержантов. Дед Сашка – подтянутый красавец военный, дед Гоша – бабки копеечку подадут, из жалости. Или комендантский патруль подберет.

– А ты как? – спрашивает Сашка.

– Огородами пройду, – отвечает дед. – Мне бы до своей части добраться, а там ребята помогут.

И поехали сержанты в разные стороны. Долго ли, коротко ли, огородами, да задворками добрался дед Гоша до Бадена. В свою часть через забор перебрался, стыдно в таком виде через главные ворота переть. Сразу к старшине – так мол, и так. Обокрали нехристи. Старшина его даже не узнал… шарахнулся сначала.

В общем, приоделся дед, перелез обратно через забор. Обежал часть кругом и зашел как положено, с парадного входа, печатая шаг.

Красота.

Явился, мол, из отпуска. Принимайте танкиста.

…А танк мы так и не угнали. Люки оказались заварены.

===

На фото справа – дед Гоша. г.Баден, Австрия.

24. Беги, кораблик

Мое советское детство. И я так делал. До сих пор помню это ощущение. Морозец, солнце, весенняя ледяная вода бежит. Бумажный кораблик начинает путь к морю.

Жизнь ощущалась так сильно и ярко, что приходилось закрывать глаза, чтобы перевести дыхание – и жить дальше.

25. Мой верный товарищ «наган»

Это случилось в те времена, когда "кровавый советский режим ТМ" заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников – на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.

В те годы я не любил детские фильмы – потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.

Зато я очень любил взрослые фильмы. Особенно про гражданскую войну.

Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку… И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.

Выглядело эффектно.

И уровень эмпатии приемлемый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.

Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.

Игрушки хранились в большом ящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.

"Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за блинский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках – настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.

Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.

С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.

Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду.

Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.

И он был мой друг.

Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.

Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.

С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! – вопили мы во все горло. – Бей гадов!

А потом началась свалка.

То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой…

Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.

Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело – меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница…

В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага – врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.

Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки… и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.

Вот оно! Озарение.

На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.

И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку… оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.

Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.

Бум!

Лешка упал.

Как в фильме. Красные победили.

Потом я услышал крик. Кричала воспитательница – медленно, точно во сне, открывая рот… И это было страшно и непонятно.

Столпотворение.

Капли крови, падающие в белый снег… круглые дырочки…

И тут я понял, что сделал что-то неправильно.

Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь – антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.

И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы…

Конечно, это было ЧП.

Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.

…

Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.

Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.

И все мальчишки ему завидовали. Даже я.

А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.

26. Кунг-фу Советского Союза

Ко мне прозвища не пристают. С детского сада меня называют по имени: Дима, Диман, Димон, Шимун. Иногда как производное: Димыч.

Но однажды у меня было прозвище. И я им очень гордился.

Советский Союз.

Ярик, сын нашего соседа по лестничной площадке и мой друг – он был на два года старше и в полтора раза крупнее – фанат боевых искусств. Его комната была увешана плакатами с Брюсом Ли, Чак Норрисом и девушками из Плейбоя (не спрашивайте). У Ярика были самодельные нунчаки, макивара и штаны, как у Брюса Ли. Утяжелители, для которых он выплавил свинец из аккумуляторов, и повязка с иероглифами. И целый ворох ксерокопий с различных руководств – от Уэсибы на французском до школы Чой из "Техники молодежи".

Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.

Ярик тренировался семь дней в неделю.

Он был настоящая боевая машина.

Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.

В тот вечер мы тренировались. Ярик держал самодельную "лапу" на уровне своей головы, я бил ногами. Я был боец в весе пера, но техничный и с прекрасной растяжкой.

– Комбинацию работай, – говорил Ярик. – Резче! Ну!

И тут мы поняли, что в дверях спортивного зала давно кто-то стоит и смотрит на нас.

Незнакомец прошел в зал, мягко шлепая. Невысокого роста, лет сорока. В майке, в растянутых штанах-трико и в тапочках на босу ногу. Темные волосы у пришельца были до плеч, как у белорусских "Песняров". Лицо помятое, но доброе. Глаза стального цвета. Под мышкой свернутая в трубку газета.

Больше всего он напоминал актера Дэвида Кэррадайна из "Убить Билла". Это я сейчас понимаю. Такой советский ассасин Билл. Тогда я подумал, что он бичует или любит выпить.

– Вы что-то хотели? – спросил Ярик и выпрямился. В Ярике метр восемьдесят, пятнадцать лет, мышцы, рефлексы, скорость и ведро тестостерона. Ярик резкий, Ярик мог и с маваши зайти.

– Хорошо работаете, ребята, – сказал Билл мягко. – А как насчет акробатики?

Страха в нем не было. Совсем.

Так в нашу с Яриком жизнь, как в настоящем фильме кунг-фу, вошел мастер, сенсей или, как говорят истинные знатоки видеосалона и бледных фотокопий "36 стоек Шаолиня" – шифу.

Позже Ярик спросил, какой стиль практикует Билл, тот ответил, что стиль "вин-чунь" и "пьяницы". Ярик заявил – с юношеским максимализмом: я бы в твоем возрасте, Степаныч, практиковал классическое каратэ шотокан. Как Чак Норрис. Это красиво.

Билл мягко улыбнулся и ничего не ответил. Он давно выбрал свой путь.

Оказалось, Килл Билл – тренер по акробатике (тогда никто не говорил "спортивная", просто акробатика), теперь будет вести секцию в нашей школе. А еще он ночной сторож по совместительству, потому что сторожу положена комната. И фанатик боевых искусств.

Они с Яриком устроили легкий спарринг, причем Килл Билл даже тапочки не снял. Двигался он плавно и быстро. Странно, но его маваши в тапочках совсем не казалось смешным.

Когда Степаныч ушел, я спросил у Ярика:

– Ну что?

– Будем с тобой делать парный номер.

– По кунг-фу? – удивился я.

– По акробатике.

Так и получилось. Мы делали номер по вечерам, а по утрам три раза в неделю я ходил на секцию акробатики. И частенько просыпал начало. На вечерних занятиях мы с Яриком повторяли тао кунг-фу и каратэ-до, отжимались на кулаках и пальцах, бегали с утяжелителями и спарринговали до посинения, а потом приходил Килл Билл, и я прыгал заднее сальто с яриковых плеч и с камеры, вставал ему на руки, а Ярик поднимал меня под потолок на вытянутых руках. Он был зверски сильный, но мне все равно было страшно.

Я приходил домой и падал. Всю ночь мне снилось, как меня медленно и мучительно растягивают между слонами. Я просыпался от боли в спине и коленях. До слез. А утром вставал на секцию акробатики.

После разминки мы шли на дорожку. Разбегаешься и прыгаешь. После занятий с Яриком это было отдыхом.

– Дмитрий Овчинников, Советский Союз, – объявлял Билл торжественно. Такой чести удостаивался только я. Кажется, он видел во мне будущую гордость советского спорта. – Поехали!

Я поднимал руки, выпрямлялся.

Вперед!

На акробатике пацанов было только двое, я и один мальчишка. Девчонки иронично называли меня "Советский Союз" и завидовали моей растяжке. "Советский Союз", думал я. Вот это прозвище! Великий, могучий, добрый и всегда на страже справедливости и защиты природы.

А потом Советского Союза не стало.

У китайцев есть старинное проклятие. "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Мы, подростки, жили в эпоху перемен, и это было невероятно интересное время. Возможно, потому что мы менялись вместе с ним. Стремительно, бурно, яростно и необратимо. На разрыв.

Время было – как взрыв петарды в руках. Грохот, вспышка, искры в глазах, лужа крови и оторванные пальцы. А тебе все еще весело.

Прыгая заднее сальто, я разбил колено. И потом еще много лет хромал в сырую погоду. Номера не получилось. Ярик занимался в секции рукопашного боя и ездил на подпольные соревнования. Килл Билл ушел из школы, акробатику закрыли. Больше я его не видел.

Через два года Ярик ушел в армию и попал в морскую пехоту. Говорят, вырубил проверяльщика с одного удара. Разведка морской пехоты, Дальний Восток. Позже, вернувшись, рассказывал, как к ним приезжал сенсей "джиу-джитсу" из Японии и давал мастер-классы.

После ухода Ярика в армию я потерял интерес к кунг-фу и записался в секцию каратэ шотокан.

Просто это была классика.

Время кошачьих криков Брюса Ли сменилось временем прямого удара в нос.

27. Одна, но пламенная страсть

В гости приехала тетя из Парижа. То есть, живет она в Перми, но сейчас проездом из Франции на Урал.

Разговорились. Зашел разговор о сладостях, и я заявил, что в детстве очень любил шоколад.

В ответ тетя недоверчиво посмотрела на меня сквозь очки и сказала:

– Да ладно. Мне помнится, ты в детстве кроме книг ничего не любил.

Я даже не нашелся, что ответить.

28. Сэр Жданчик и Грааль

Кунгур, лето. Забегает в гости Димка Жданов.

– Почапали в "Сладкоежку"? – кричит Жданчик с порога. – А?! Да брось ты свою дурацкую книгу!

В этом весь Жданов. Всегда на движухе. Лето проходит, а тысячи интересных вещей еще не опробованы, сотни не исследованы, десятки не сломаны. Наверное, у каждого есть такой друг барагоз, у которого всегда миллион идей, как прикончить вас обоих самым изощренным способом. В смысле, увлекательно и необычно провести время. Но идеи у них, а организацией занимается кто-то вроде меня.

Я отложил зеленую "Графиню де Монсоро". Я эту книгу уже читал, конечно. Вообще, удобно. Бабушка подписалась на полное собрание сочинений Дюма, книга приходит раз в несколько месяцев. Летом я приезжал к деду с бабкой и перечитывал все зеленое собрание, начиная с первого тома – и по последний пришедший. Так что "Королеву Марго" я мог цитировать с любого места наизусть, а "Графиню де Монсоро" – пока только выборочно.

– Так чо насчет "Сладкоежки"? – не унимался Жданчик.

Вообще, заманчивая идея. Я на мгновение прикрыл глаза.

Кафе "Сладкоежка". Сияющий замок на склоне заката. За сто метров от него стоит запах толстых сладких оладий и меда. Мед я терпеть не мог, но остальное…

"Париж стоит мессы", как сказал бы Генрих Наваррский.

Белый крем и черный крем. На самом деле, конечно, "ванильный" и "Шоколадный". Еще можно было взять желе – желтое и прозрачное. Оно смешно колыхалось на тарелке. Цены не помню, но копейки.

Но желе – это ерунда. Желе можно и дома сделать, сварить из пакетиков. Потом разлить по формочкам – и в холодильник. Правда, мне никогда не хватало терпения дождаться, пока желе полностью застынет. И я ел его полузастывшим, истекающим слезой. А вот "крем" – другое дело. Особенно шоколадный. Такой дома точно не сделаешь. Он назывался у нас "черный крем".

На самом деле это было молочное желе с какао. Скорее всего на агаре, потому что у него не было специфического запаха и привкуса желатина.

Или, по современному, панна котта. Мы были гурманы и хипстеры, хотя ни фига об этом тогда не знали.

– Чо ты морозишься? – Жданчик уже рядом. На месте ему не сидится. – Ну?

– Ладно. Пошли, – вздохнул я.

– Баско!

– Да замучил ты со своим "баско".

Я был книжный человек и боролся за правильную речь. Вернувшись в конце лета в Нижневартовск, я потом этой "книжной речью" людей месяц пугал. Уральский говор неистребим. Особенно эта уральская интонация – ласковая, напевная, с нежным наездом.

Мы собрались за Граалем. Я, Жданчик, Юрка, мой второй лучший друг, мой сродный брат Макся по прозвищу Симоныч. Еще с нами увязалась сродная сестра Юлька, крупная и бойкая девица двенадцати лет, и ее подружка Танька Бочкарева. Ну, та была вообще мелкая, младше Макси. Мелкая блондинка ради выхода в город накрутила яркие хвостики. "Начепурилась, фифа", фыркнул Макся. Он был женоненавистник восьми лет.

Мы скинулись. Собрали копейки в один кошелек. Кошелек вручили мне – он был тяжелый, как камень. Мне же выпала честь возглавить сей поход.

Я оглядел свое воинство. Рыцари круглого стола и исцарапанных коленок. И в пятнах зеленки. У кого были замазаны локти и ноги, а у Макси – даже лоб.

– Ну чо, почапали? – спросила Юлька. Ласково и напевно, с нежным наездом.

И мы почапали.

Автобус, рыжая "двойка", должен был ходить от остановки "Пещера" раз в час. Но как обычно в советское время, час прошел, а автобуса как не было. Сломался, решили мы. И пошли пешком.

Испытания закаляют рыцарей. Мы топали по дневной жаре в гору – центр Кунгура располагается на возвышенности. Сандалии стучали и выбивали пыль.

Другой бы сломался и плюнул. Но мы были молоды и мотивированы.

В "Сладкоежке" всегда была огромная очередь. Труден путь к Граалю. Кафе битком набито – родители с детьми, чада гомонили и бегали, измученные родители истекали потом в духоте и оре, юная парочка, стесняясь, смотрела в разные стороны – словно пришли не вместе. Хотя все знали: кавалер привел даму на мороженое. После, наверное, будут целоваться липкими от сладкого губами, подумал я. "Тили-тили-тесто, жених да невеста!" – закричал кто-то из юных каннибалов. Остальные взревели. Парень насупился, а девчонка покраснела.

Я отправил девчонок занять столик, а пацаны встали в очередь. Дородная продавщица в халате и в белом колпаке обслуживала посетителей в советском стиле. "Клиент всегда неправ". Когда я через много лет увидел эту надпись в фильме Родригеса "Отчаянный", я очень порадовался. Времени на сантименты у тетки не было. Говори, плати, бери поднос и проваливай. Временами она рычала и выдыхала пламя. Ну, конечно, какой Грааль без охраняющих его драконов…

Наконец, мы вернулись к столику – он был круглый и алюминиевый – с горой подносов. Один черный крем, самый вкусный. Каждому по три порции. Мы не собирались размениваться на мелочи.

Крем исчез как по волшебству.

– Ничотак, – сказала Юлька, отдуваясь, и положила ложку. Мы помолчали, отдыхая от трудов. Хорошо. Но все-таки полного счастья не наступило. Такого, чтобы – щелк, и благодать, и мягкий блаженный свет струится.

– Может, еще? – я оглядел рыцарей.

– Всяко, – сказал Макся.

"Конечно", по-уральски.

Мы повторили подвиг на бис. Теперь, кроме черного крема, я заказал еще несколько порций белого – на пробу, и желе – для эстетов. Гулять так гулять. Расплатился копейками. В кошельке оставалось еще много.

Больше всех съел Жданов.

Последние пару тарелок мы уже не доели. Наступил предел. В электротехнике, которую я изучал в Керосинке спустя много лет, это называется просто и четко: насыщение. Я бы даже сказал – пресыщение. С трудом мы вышли из "Сладкоежки". От горячего запаха толстых оладий нас теперь мутило.

В наших поисках Грааля мы достигли всего. Желаний больше не осталось. Желудки были полны так, что казалось, лопнут.

– Пошли домой, – сказал я и икнул.

Солнце все еще палило. Мы медленно шли назад под белым раскаленным диском, как крестоносцы возвращались обратно из Палестины. Награбленное добро жгло диафрагму. Ноги заплетались, языки распухли.

Удивительно, но в гору спускаться оказалось намного тяжелее, чем до этого – подниматься. Мы обливались потом. Мы умирали. Нам было так плохо, как до этого было хорошо. Альпинисты говорят, самое трудное – не подняться в гору, а – спуститься с нее.

Впрочем, через некоторое время нам стало получше. Всем, кроме Жданова.

– Меня сейчас вырвет, – сообщил Жданчик. Юрка кивнул. Он был рослый и добрый.

– Зря мы ели этот черный крем, – сказал Юрка.

– Нет! – закричал вдруг Жданчик. Мы от удивления остановились. Лицо Димки перекосилось, побагровело. – Не говори это слово…

– Черный крем? – Юрка озадаченно смотрел на муки Жданчика.

– Нет! Не надо!

Он с трудом справился с тошнотой и сел на обочину, держась за живот. Вокруг него вяло покачивались пыльные заросли лопухов и травы.

И тут мы начали смеяться. Я хохотал так, что у меня выступили слезы на глазах. От смеха нам становилось лучше.

– Черный крем! – кричал Макся внезапно. Жданчик спотыкался, убегал в кусты. Оттуда раздавались странные звуки. Жданчик мучительно пытался удержать в себе обретенное в походе богатство.

Через несколько минут он возвращался, и мы продолжали путь. Жданов ненавидел нас и ругался, но шел. Мы же развлекались. То один, то другой из нас кричал "белый крем" или "черный крем", или уж совсем садистки "черный крем с медом!".

– Белый крем! – закричал Юрка. Даже он не выдержал, а ведь он всегда был самым добрым из нас.

– Желе! Много желе! – радостно поддержали девчонки.

Жданов бросился к кустам, постоял, согнувшись. Он почти рыдал.

– Гады! – закричал Жданчик из кустов. – Ненавижу вас всех!

И неровной походкой, придерживая живот ладонями, убежал в сторону Лесозавода. Мы переглянулись.

– Дураки, – сказала Юлька. – Чо его мучать-то?

– Может, за ним? – сказал Макся. Даже его пробило.

– Да, ладно, – сказал я неуверенно. – Побегает и вернется. Жданчик отходчивый.

Хотя я уже не был в этом уверен. Грааль – штука жестокая. Обладание им меняет человека. Мы убедились в этом на собственном опыте.

Молча и как-то понуро мы дошли до дома. Вечерело. Мы сидели во дворе на лавочке и уныло валяли дурака. Делать ничего не хотелось. Мы все чувствовали неясную, но отчетливую вину. "Да провались она, эта Сладкоежка", подумал я. "Зачем мы вообще туда ходили?"

– Димка! – позвал меня вдруг Макся. – Зырь, кто идет!

Я повернулся. Жданов вернулся. Он шел к лавочке – спокойный и умиротворенный. Его лицо было лицом человека, который услышал небесный "щелк" и почувствовал себя счастливым.

Кажется, от него даже шло легкое сияние.

Мы оторопели. Переглянулись и начали подниматься.

– Жданчик, ты чего? – спросил я наконец.

Жданчик шел к нам, ступая легко, как Будда по лепесткам роз.

– Жданчик?

– Я был на речке, искупался, – кротко сказал Жданов. – Баско так.

Кажется, он обрел свой Грааль.