Read the book: «Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти», page 2

От автора

Посвящается

светлой памяти

моих родителей

Долгое время я вынашивал идею написать книгу о своем отце – протоиерее Александре Мене. Мысль об этом возникала вновь и вновь, но всякий раз что-то останавливало: казалось, что уже сказано много, что воспоминаний его духовных чад более чем достаточно. А я в своих интервью, статьях и беседах много рассказывал о том, какой была наша семья, как воспитывались мы с сестрой, о внутренней жизни нашего дома, о педагогическом таланте отца, его мягкости, строгости, вере и любви. Но мысль эта все равно не покидала меня, и я долгие годы искал формат будущей книги.

Первые наброски прообраза этого произведения появились еще в 2011 году. Тогда я замышлял сценарий для художественного сериала о жизни и служении отца. Тогда мы с журналистом Сергеем Клюхиным, имеющим опыт в написании сценариев, собирались по выходным на берегу Волги, в старинном городе Плесе. Эти встречи стали для меня особым временем – мы обсуждали будущий сценарий, делали зарисовки, воссоздавали эпизоды, а заодно делились воспоминаниями об ушедшей эпохе. Это был своего рода «мозговой штурм» – попытка собраться духом и словом, чтобы зафиксировать главное. Так нас учили на режиссерском факультете МГИКа.

В те годы в России как раз стали появляться сериалы о выдающихся людях XX века, и я надеялся, что и отец заслуживает того, чтобы о нем рассказали широко, популярным языком кино. Но со временем я понял, что сценарий – это формат будущего. А настоящее пока требует другого – живого художественного слова. Так возник замысел этой книги – не мемуаров и не воспоминаний, а повести или романа, в котором факты, атмосфера эпохи и вымысел переплетаются, чтобы приблизиться к раскрытию личности отца.

Мне кажется, именно такой художественный подход поможет привлечь к наследию протоиерея Александра Меня новое поколение – тех, кто раньше не знал о нем, не читал его книг, не слышал его голос. И, может быть, кто-то впервые откроет для себя, что вера – это не догма, не просто традиция и обряд, а путь и выбор сердца. Что Евангелие – это не просто древняя книга, а живое слово, обращенное к каждому.

Для того чтобы показать внутреннюю борьбу, которую вел отец, мне пришлось ввести в повествование собирательный образ высокопоставленного сотрудника Пятого управления КГБ СССР. Этот персонаж – вымышленный, но у него был свой прообраз. Как-то раз, в начале двухтысячных, когда я уже работал в органах государственной власти, ко мне на чашку чая зашел один коллега, с которым мы часто пересекались по службе. Он был значительно старше меня и неожиданно признался: в 1970-1980-х годах он служил в КГБ и занимался разработкой моего отца. Этот разговор потряс меня, но стал драгоценным источником деталей, настроений, логики мышления того времени. Так собирательный образ получил реальные черты – и стал не просто художественным приемом, а частью подлинной истории.

Почему я решил написать эту книгу именно сейчас?

• Потому что в эпоху информационного шума, идеологического разобщения и духовной амнезии нам как никогда нужны ориентиры.

• Потому что история отца Александра Меня – это не просто биография. Это мост между эпохами: от серого безбожия к жажде смысла, от страха к свободе, от догмы к вере.

• Потому что его личность вновь становится актуальной – как пример несгибаемой духовной воли, открытости миру и любви к человеку.

Я не исключаю, что когда-нибудь эта книга станет основой для художественного фильма или сериала, что привлечет к наследию отца еще больше людей. Будем считать эти мои слова предложением к кинопродюсерам. Возможно, благодаря этому кто-то впервые заинтересуется его трудами, а кто-то – впервые возьмет в руки Евангелие.

Хочу выразить глубокую благодарность всем, кто поддержал меня на этом пути:

Сергею Клюхину,

Елене Мень,

Наталии Большаковой-Минченко,

Анне Клятис,

Дарье Маслениковой,

Павлу Меню,

Марине Драпкиной,

Сергею Бычкову,

Юрию Пастернаку —

и многим другим, кто словом, делом, добрым советом и молитвой помогал этой книге родиться.

С благодарностью,

Михаил Мень

Пролог

В немецком Гамбурге, среди аккуратных улиц и краснокирпичных домов, стоит храм. Необычный – не только по архитектуре, но и по своей судьбе. Начинался он как армянская церковь, потом стал лютеранской кирхой, а теперь – русским православным храмом. Посвятили его святому праведнику Иоанну Кронштадтскому.

В храме тихо, пахнет ладаном. Взгляд любого заглянувшего в храм человека сам собой притягивается к иконостасу. Справа от Царских врат – храмовая икона Иоанна Кронштадтского. На образе – он, в белых одеждах, с ясными глазами, а вокруг – сцены из его жития. В нижнем левом углу изображено одно из чудес: святой благословляет молодую женщину семитской внешности с заметно раздутым животом. Подпись гласит: «Святой Иоанн исцелил иноверную жену от недуга чрева».

Эта история произошла в Харькове в 1890 году. Улица, по которой шла Нюра, была пыльной и шумной. Нюра, в своем стареньком платке, шагала быстро, лицо ее выражало решимость. Она распахнула дверь дома, поднялась по лестнице и постучала в дверь.

Комната, в которую она вошла, была скромной, но очень ухоженной и чистой. На кровати лежала женщина – Анна Осиповна. Живот у нее был раздут, лицо – землистого цвета. Нюра опустилась на стул рядом с Анной.

– Ну, как вы, Анна Осиповна? – спросила она, взяв больную за руку.

– Плохо, Нюра. Профессор Красновский приходил, говорит – водянка печени. Медицина бессильна.

– Нашли кого слушать, – фыркнула Нюра. – Эти профессора только деньги брать горазды.

– Нет, Нюра, Красновский – известный врач, ему верю. Умираю я.

Нюра отвернулась, зажала рот рукой. Потом резко сказала:

– Бросьте вы, Анна Осиповна, это свое «умираю». Жить надо! Детей у вас – семь душ. На кого их оставите? Поднимайтесь. Батюшка Иоанн приехал из Кронштадта, молебен будет на площади. Попросите – он за вас помолится. Он не только за православных, за иноверцев тоже молится. Говорят, татарин один приходил: «Жена, – мол, – больна, никто помочь не может. Говорят, твой Бог выше Аллаха». А батюшка ему: «Становись на колени, будем вместе молиться». Только закончили – жена татарина живая-здоровая бежит.

Анна с трудом приподнялась, вздохнула:

– Не поможет он мне, Нюра. Я же еврейка, а поговаривают, что отец Иоанн к евреям не очень расположен.

– Не верьте слухам, он и за иудеев молится! – сказала Нюра твердо.

Соборная площадь в тот день гудела, как улей. Люди стекались со всех концов города – старики, женщины с детьми, рабочие в замасленных телогрейках, гимназисты. Нюра пробиралась сквозь толпу, волоча за собой Анну, укутанную в теплый платок. Анна еле держалась на ногах, в ее глазах были страх и отчаяние, в глазах Нюры – упрямство и вера.

– Что я ему скажу? – спросила Анна вполголоса, оглядывая толпу.

– Ничего не скажете. Он сам все знает, – отрезала Нюра. – Он людей насквозь видит.

Толпа бурлила разговорами. Все ждали батюшку отца Иоанна. Двое прилично одетых господ обменивались впечатлениями.

– Жена моя, – говорил один, – при смерти была. Доктора махнули рукой. Я телеграмму отцу Иоанну послал. А он: «Молитесь. Я тоже молюсь». И – представьте! – болезнь вдруг повернула вспять. Теперь – здорова. Врачи только плечами пожимают…

Рядом две торговки делились своими историями.

– Подвели бесноватую к причастию, шесть мужиков держат – не справляются! А батюшка: «Именем Иисуса Христа приказываю – выйди!» Три раза сказал. А потом – пф-ф! – пар изо рта у нее клубами. Упала. Батюшка: «Перекрестись». И перекрестилась, вот как!

Нюра все решительнее пробивалась вперед, расталкивая людей локтями. Анна, изможденная болезнью, плелась за ней как на суд.

Толпа вдруг зашумела, волнение прокатилось по рядам. Из здания, окруженный важными фигурами, – генерал-губернатором, полицмейстером, военными, – вышел сам отец Иоанн. Толпа двинулась к нему, и полицейские с трудом удерживали ее. Воздух звенел от напряжения.

– Батюшка! Благословите! – кричали отовсюду.

Анна опустила глаза. Нюра прорвалась вперед и закричала:

– Батюшка! Благословите больную!

Словно расслышав в гуле тысяч голосов ее страстный призыв, Иоанн повернулся. Его взгляд сразу остановился на двух женщинах – на Нюре и Анне. Он пошел к ним, толпа расступалась, пропуская его.

Нюре он не сказал ни слова и сразу обратился к Анне. Она хотела что-то произнести, но губы дрожали, язык не повиновался, она молча склонила голову.

Священник положил ей на голову свою ладонь – просто и мягко, как отец ребенку.

– Вижу боль твою, – сказал он. – Не бойся. Молись и верь. Господь поможет – как помогает всем верующим.

Анна подняла на него глаза:

– Я ведь еврейка…

– И что? – сказал отец Иоанн, и в голосе его не было ни удивления, ни укора. – Апостол Павел писал: нет ни еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного – есть только Христос и вера в Него. Я помолюсь за тебя, и ты молись, а я чувствую, что вера твоя сильна. Господь пошлет исцеление. Через месяц – все пройдет. Вот увидишь. Храни Господь!

Через неделю Анна была совершенно здорова.

* * *

В Москве, осенью 1935 года в старом дореволюционном доме с облупившимся фасадом на Серпуховской улице, в просторной, но скромно обставленной комнате сидела пожилая женщина в кресле-качалке. На руках у нее младенец спал и улыбался во сне. На стене среди старых черно-белых фотографий выделялась одна, молодая женщина в красивом длинном платье, в шляпе с вуалью и выразительным взглядом – она самая, Анна Осиповна.

– Какой же все-таки у тебя светлый мальчик, Лена, – сказала она, покачивая младенца. – Как возьму его на руки – покой в душе, будто все на своих местах.

Лена, ее внучка, улыбнулась. Она сидела рядом за столом, перебирая письма и бумаги.

– Может, устали, бабушка? Давайте я заберу.

– Ну что ты, Лена. Он такой смирный. Никакого беспокойства от него.

В комнату, легко ступая, вошла Вера – двоюродная сестра Лены. С виду спокойная, но с тем внутренним напряжением, которое бывает у людей, привыкших держать многое в себе. С ней подруга, Маруся. Вера подошла к ребенку, улыбнулась.

– Здравствуй, Алик. Нарядный сегодня, не иначе как в гости собрался.

– В гости, так и есть! – откликнулась Маруся.

– Не поверите, кого я сегодня встретила! – продолжала Вера. – Нашу харьковскую соседку Нюру.

Анна подняла голову.

– Нюру?.. Как же она здесь оказалась?

– К дочке приехала внука нянчить. Внук у нее – ровесник нашего Алика.

– Ну и как она, сильно изменилась?

– Постарела, конечно. Но все такая же бойкая, ругается с зятем. Он – комсомолец, ребенка крестить не дает. Октябрины, говорит, устроим.

– Октябрины? – переспросила Анна.

– Это такие «красные крестины», – пояснила Маруся. – Без креста и без батюшки.

– Чего только не выдумают, – тихо сказала Анна и замолчала.

Маруся встала, и Лена взглянула на часы.

– Пора?

Маруся кивнула. Ее движения были быстрыми и уверенными, но без суеты, словно она всегда точно знала, что делает и зачем. Она наклонилась к Вере, что-то тихо прошептала ей, они вместе вышли из комнаты.

Лена подошла к бабушке.

– Давайте я его возьму.

Анна поцеловала Алика в лоб и аккуратно, как священный сосуд, передала на руки внучке.

– Знаешь, Лена… У меня какое-то радостное предчувствие. Будто должно случиться что-то хорошее.

– Ну и слава Богу! До воскресенья, бабушка.

Лена поцеловала ее на прощанье.

Двойные крестины

Поезд, отправившийся с Ярославского вокзала в сторону подмосковного Загорска, мерно стучал колесами, за окнами мелькали привычные подмосковные пейзажи. В вагоне сидели Маруся и Лена, прижимавшая к груди маленького Алика, завернутого в светлое одеяльце.

– Жалко, что Вера с нами не поехала, – сказала она.

– Уговаривала ее, но ни в какую. Видно, еще не готова.

– Мне и самой страшновато…

– Посмотри на Алика, – сказала Маруся. – Он ведь уже все понимает и чувствует, а спокоен. Значит, все будет хорошо.

– Расскажи мне… – Лена помолчала. – Как он выглядит?

– Обычный – невысокий, седой. Но глаза у него! Голубые-голубые, и будто насквозь тебя видят.

Вечерело. Через полтора часа поезд добрался до Загорска. Женщины перешли через железнодорожное полотно на пустынную улицу и через двадцать минут были у небольшого домика с плотно закрытыми ставнями, Маруся постучала в дверь условным стуком, известным только катакомбникам – так называли членов Катакомбной православной церкви².

Дверь приоткрылась. Из темноты раздался женский голос:

– Мир вам!

– И духу твоему, – ответила Маруся.

Внутри было тепло и светло. Сразу чувствовалась ладная, глубокая жизнь. Все на своих местах: образа, чистый стол, запах воска и трав.

Из кухни вышел седовласый мужчина в светлой рясе – отец Серафим. Он улыбнулся, благословил сначала Лену, затем Марусю, потом – Алика.

И сказал:

– Вот вы и пришли. Какое великое дело нас завтра ждет!

Утром в доме отца Серафима было тихо, горели свечи, комната была залита мягким светом, воздух наполнен запахом ладана и сосновых досок. В центре – купель, вокруг несколько женщин, Маруся, Лена с покрытой головой, и сам отец Серафим в облачении. Он поднял на руках Алика.

– Крестится раб Божий Александр во имя Отца… и Сына… и Святаго Духа… – глухо звучал его голос, когда он трижды погрузил малыша в воду.

Алик не плакал. Смотрел на батюшку своими ясными глазами и словно все понимал.

Женщины стройно, негромко запели:

– Блажен, кому отпущены беззакония… и чьи грехи покрыты…

Отец Серафим поднял Алика над собой. В этот момент в его облике промелькнуло что-то древнее, как будто соединились воедино ветхозаветный пророк, апостол и русский старец. Он облачил малыша в крестильную рубашку, надел на него крестик, поцеловал в лоб.

– Возлагается на раба Божия Александра Крест – хранитель всей вселенной…

* * *

В то же самое утро в другом конце Москвы, у фабричной проходной, стоял молодой человек по имени Степан с младенцем на руках. С ним – круглолицая, щекастая жена Аглая и стареющая, но несломленная Нюра.

– Шире шаг, товарищ бабушка! – весело бросил Степан. – Отставать не положено!

– Господи, прости их… – только и успевала приговаривать Нюра.

– Мама, хватит! – оборвала ее Аглая. – Не в церковь идем, а в люди!

Фабричная проходная, замазанные стены, духовая музыка. Внутри цех – бывшая церковь. Алтаря нет, фрески скрыты плакатами с изображением Ленина и Сталина. Однако из-под масляной краски кое-где все же проступает лик святого – не вытравить бесследно.

Младенец на руках у Степана плакал безутешно.

Начальник завода поднял его над собой.

– Нарекаем его Извилом, что означает: Исполняющий Заветы Владимира Ильича Ленина! – торжественно провозгласил он.

Толпа закричала: «Ура!»

Нюра, принявшая младенца, плотно закутала его в одеяло, как будто хотела спрятать от этого мира. Но ей это было не под силу. Мир был слишком властным и уверенным в своей правоте.

* * *

Тем временем в доме Серафима горела лампада, Маруся подносила полотенце. Женщины вновь запели:

– Ризу мне подаждь светлу…

А отец Серафим поправил на маленьком Алике крестильную рубашку.

– Облачается раб Божий Александр в ризу правды…

Алик улыбался, играл крестиком. И все женщины вдруг почувствовали: происходит что-то важное, что определит его жизнь.

– Крест – утверждение верующих, – говорил отец Серафим. – Крест – слава ангелов и поражение демонов…

Вслед за младенцем отец Серафим покрестил и его мать, рабу Божию Елену.

* * *

В цеху тоже шел свой обряд. Под духовой оркестр и пляски комсомольцы выкрикивали частушки. Девушка в красной рубашке пела:

 
Меня маменька ругала,
что я Богу не молюсь.
А я маменьке сказала:
в комсомолки запишусь!
 

Парни подхватывали:

 
Наша церковь завалилась,
и часовня на боку!
Поп наш дьякона запродал
за осьмушку табаку!
 

Нюра закрыла глаза. На ее лице застыла тоска. Извил, малыш на руках Степана, кричал и не мог успокоиться.

– Ура Извилу Селиверстову! – орали комсомольцы.

* * *

– Благословен человек, которому Господь не вменит греха… – пели в доме Серафима.

И казалось, что между двумя этими мирами, двумя обрядами, двумя судьбами – стена. Нет, не кирпичная, – стена невидимая, духовная. И каждый из младенцев уносил с собой свой крест. Позже отец Серафим сказал Елене:

– Благодаря вашему Алику тысячи людей придут ко Христу…

Он впервые исповедал мальчика, когда тому еще не было и семи. Алик потом говорил:

– Я чувствовал себя с дедушкой так, будто я был на небе у Бога…