Read the book: «Казнь королевы Анны», page 12

Но повелитель Англии отнесся далеко не сочувственно к разыгравшейся сцене; он считал унизительными для своего достоинства эти восторженные овации Норрису; им овладело беспредельное бешенство: внезапно он встал с места.

– Кончить эту комедию! – произнес он отрывисто, указав Кромвелю глазами на ристалище, и отправился из своей ложи в отдельную, смежную с ней комнату.

– Куда ушел король? Не заболел ли он? – стали шептаться в ложах и на галереях.

Анна Болейн, все время смотревшая на арену, случайно оглянулась и, заметив отсутствие своего повелителя, тоже вышла из ложи; но не успела она подойти к смежной комнате, как ловкий граф Эссекский запер ее на ключ.

– Король, мой повелитель, просит вас сейчас же вернуться во дворец! – объявил он спокойно и отчетливо.

– Вернуться во дворец… и одной… без него?.. – проговорила Анна с глубоким удивлением.

– Да, – подтвердил Кромвель.

– Разве я не могу войти к его величеству?

– Нет, король объявил, что желает остаться на некоторое время в полном уединении.

– Граф Эссекский! – воскликнула с тревогой королева, устремив на него свои ясные глаза. – Скажите откровенно, что стоит за этой странной выходкой: болезнь короля или просто каприз?

– Вы просите меня быть откровенным, – отвечал граф Эссекский с улыбкой, исполненной глубокого злорадства, – и я скажу вам правду: потрудитесь взглянуть на прелестную девушку, которая стоит и ждет вас около ложи! Полюбуйтесь ее жемчужным ожерельем и ее обольстительной, роскошной красотой!.. Не пройдет и двух-трех месяцев, как на этой прекрасной и грациозной головке будет сиять английская корона!

Глава ХХIII
Падение с высоты

Ночь окутала землю непроходимым мраком; по темным водам Темзы медленно плыла барка.

Гринвич давно исчез из виду; одинокий фонарь на самом верху барки светил, как маяк, в полной темноте; небольшой белый парус помогал усилиям шестнадцати богато и причудливо одетых гребцов; на его плотной ткани красовались гербы королевской фамилии. Убранство барки показывало ясно, что владелец ее любит комфорт и роскошь.

На барке была прелестная небольшая каюта, озаренная светом великолепной люстры из горного хрусталя: она была задрапирована голубой материей, на которой сияли звезды из белого шелка; на низенькой кушетке, стоявшей в углублении, сидела Анна Болейн, погруженная, очевидно, в печальное раздумье.

Она была в том же роскошном платье и в той же ослепительной бриллиантовой короне, только накинула в этот влажный и прохладный вечер черную газовую вуаль на свои шелковистые золотистые кудри и заменила королевскую мантию другой, более легкой и более удобной. Личико молодой королевы выражало покорность судьбе и глубокую грусть, что придавало ее нежным чертам чарующую прелесть. Выходка короля и разговор с Кромвелем заставили ее в первый раз, может быть, задуматься о будущем и заглянуть в прошлое; но в последнем она нашла только длинный ряд легкомысленных и безрассудных поступков; ей вспомнились невольно эшафот среди площади и на нем обезглавленные трупы Рочестера и Мора.

Напротив Анны Болейн сидела восхитительная Джейн Сеймур с безмятежной улыбкой на розовых устах. Справа от нее утопал в глубоком кресле надменный граф Рочфорд, а слева устроилась его жена. Графа мучила, видимо, неотвязная и мучительная мысль: боясь гнева отца и зная, что сестра не в состоянии дать ему разумный совет, он скрыл от них свою ссору с Кромвелем, и это обстоятельство не давало ему покоя.

Если Рочфорд и боялся мести графа Эссекского, то боялся, конечно, не за себя, а за свое семейство; внутренний голос твердил ему, что к ним приближается великое несчастье.

Корысть и честолюбие графа Уилширского заставили его после долгой борьбы вступить в брак с нелюбимой, антипатичной ему женщиной. Не находя в семейной жизни ни покоя, ни счастья, он искал утешения в дружбе сестры и в тех блестящих почестях, которые ему оказывали после брака ее с королем. Под гордой и красивой наружностью Рочфорда таилась благородная и пылкая душа, чуждая низких и порочных стремлений; заносчивость, в которой его обвиняли, и честолюбие отражали лишь общий настрой окружавшей его распущенной придворной молодежи. -

Четыре путешественника уже давно находились в прелестной каюте, но мысли их витали далеко; они сидели молча, обмениваясь изредка пустыми фразами.

– Тебе жарко, сестра, – проговорил Рочфорд, чтобы сказать что-нибудь.

– Не подать ли вам книгу? – предложила наивная Джейн Сеймур молодой королеве.

– Да, вы ужасно бледны и заметно расстроены, – процедила графиня, злобно сверкнув глазами на мужа и невестку.

А Темза катила свои глубокие и спокойные воды в беспредельное море; глубокое безмолвие, царившее над ее берегами, нарушалось по-прежнему только шумом весел шестнадцати гребцов.

Прошло некоторое время, и наверху, на палубе, началось движение; барка остановилась, но только на секунду. Джордж Рочфорд привстал с места и посмотрел в окно: перед ним промелькнул фонарь парусной лодки, прошедшей мимо барки и умчавшейся вдаль с быстротой стрелы.

Почти в ту же минуту дверь каюты открылась, и старый герцог Норфолк вошел в сопровождении лорда-канцлера Одли и первого министра.

Граф Рочфорд вздрогнул при виде своего смертельного врага, а лицо королевы покрылось страшной бледностью при таком неожиданном появлении дяди; прекрасные глаза ее устремились невольно на прелестное личико Джейн Сеймур.

– Леди Анна! – сказал без всяких предисловий старый герцог Норфолк. – Вы опозорили королевское ложе, и я явился сюда, чтобы арестовать вас и заключить в Тауэр. Вы опозорили мои седины, но я не пощажу ничего… ничего… даже вашу жизнь, чтобы отомстить за свою запятнанную честь!..

Старый герцог Норфолк задыхался от бешенства. Анна встала, холодная и бледная как мрамор: ее словно парализовало; язык отказался повиноваться ей.

– Милорд! – произнесла она с мольбой. – Вы же сами не верите в то, что сказали… Я не виновата в том, в чем меня обвиняют!.. Презренная Сеймур! Это вы меня предали!.. Бог видит, я не в силах хранить дальше тайну!.. Вы даже не постыдились прибегнуть к клевете для достижения своих неблаговидных целей… Я должна умереть, чтобы вы удовлетворили свое гнусное честолюбие…

– Не вините других! – перебил герцог повелительным тоном. – Вините во всем только себя, свою неблагодарность святому провидению, свое неуважение к обязанностям матери, жены и королевы. Помните, леди Анна, что если закон присудит вас к пожизненному заключению, то это наказание было бы слишком мягким для вас. Что же касается вас, – продолжал непреклонный и суровый Норфолк, обращаясь к Рочфорду, – то честный человек не позволит себе произнести ваше имя…

– Милорд! Ни слова более! – воскликнул граф Рочфорд, схватившись за рукоять шпаги и обратив на Кромвеля прекрасные глаза с гордым и гневным презрением. – Мне бросают в лицо обвинение в бесчестии именно потому, что я не потерпел даже тени сомнения в моей честности; против меня сплетена самая возмутительная и низкая интрига по внушению личности, хорошо мне известной, я стал жертвой этого человека, а вы, герцог Норфолк, – его слепым орудием. Но есть Бог, и Его неподкупный и справедливый суд разоблачит все происки низкого интригана, который имел дерзость явиться сюда с вами и лордом Одли; я вверяю себя Его святой защите!

– Милорд, ваша запальчивость не изменит положения дел, – проговорил спокойно и холодно Кромвель. – Я исполняю волю моего государя и покорнейше прошу вас вручить мне вашу шпагу.

– Да, отдайте ее! – заревел старый герцог. – Граф Эссекский обязан исполнить приказание своего короля. Отдайте же ему шпагу, и если вы действительно окажетесь виновным, то я молю Всевышнего, чтобы вас постигло наказание, которым закон карает всех предателей.

– Вот она, моя шпага, но я не допущу, чтобы вы загрязнили ее своим прикосновением! – воскликнул Джордж Рочфорд, отводя от нее руку графа Эссекского.

Клинок сверкнул как молния и, вонзившись в паркет, разлетелся на части.

– Возьмите! – произнес молодой человек, подавая Норфолку рукоять изуродованного дорогого оружия. – Но горе тем, кто сгубил мою молодость и покрыл позором мое доброе имя!

Эти слова вызвали в душе леди Рочфорд до сих пор незнакомое ей чувство горького и жгучего страдания. Трепет ужаса пробежал по всему ее телу, и лицо ее стало белее полотна. Прошлое внезапно предстало перед ней, и графиня поняла, что ее подозрительный и ревнивый характер помог графу Эссекскому достичь своей цели и обесславить Рочфорда и все его семейство. Эта гордая и своевольная женщина смиренно и печально опустила голову на грудь; убитая сознанием своей вины, графиня не решалась обратиться ни к мужу, ни к своей молодой и ни в чем не повинной невестке.

Волнение королевы росло с каждой минутой.

– Лорд Кромвель!.. Граф Эссекский! – воскликнула она, судорожно рыдая. – Почему же вы, наш верный и давний союзник, не отвергли такую клевету и не оправдали меня в глазах его величества?.. Ведь вы отлично знаете, что я невиновна в том, в чем меня обвиняют!.. Я была легкомысленна, любила удовольствия… но я не позволила себе ни одного поступка, за который могла бы краснеть перед людьми и собственной совестью… Вы же сами сказали мне сегодня на турнире, что король решил вступить в брачный союз с этой молодой девушкой, – добавила она, указав на свою миловидную фрейлину.

– В брачный союз со мной? – произнесла с испугом Джейн Сеймур, и без того взволнованная и сильно опечаленная слезами королевы.

– Ну да, конечно, с вами! Не притворяйтесь, что вы не знали этого! – сказала Анна Болейн, окинув ее гордым и презрительным взглядом.

– Уверяю вас, что не знала, – отвечала спокойно и твердо Джейн.

Но молодая девушка не успела договорить, как вспомнила о подарках короля и обещаниях хитрого интригана Кромвеля; сознание того, что она участвовала в заговоре против Анны Болейн, хоть и не ведая об этом, смутило ее, и бледное лицо Джейн покрылось лихорадочным, пылающим румянцем.

– Джейн Сеймур! – сказала королева после минутной паузы. – Джейн Сеймур, – повторила она, и в голосе ее слышалась угроза, – несчастье, на которое вы обрекли меня, падет на вашу голову. Вспомните, ведь я всегда искренне желала вам добра; я пожалела вас и поспешила вызвать из уединенного и дальнего поместья ко двору; я обеспечила вам почетное положение в обществе и относилась к вам с искренней заботой. Что же могло побудить вас отплатить мне за это предательством?..

– Нет, я вас не предавала, – отвечала печально кроткая Джейн. – Я даже не произносила вашего имени во время свидания с королем.

– Довольно и того, что вы позволили себе явиться на свидание, но я не требую от вас никаких объяснений… Я не унижу себя даже словом упрека.

Негодование, мрачные предчувствия истощили физические и нравственные силы несчастной королевы; колени ее подкосились.

– Джордж, дорогой мой брат… единственный друг, подойди ко мне! – воскликнула она с мольбой. – Один ты не обманешь и не предашь меня; все, кого ты видишь, мои непримиримые, смертельные враги!..

– Может быть, – отвечал хладнокровно Рочфорд. – Но, так или иначе, а я главный виновник и своего бесславия, и твоего несчастья…

Глава XXIV
Роковое известие

Ночь окутала непроглядной тьмой улицы и переулки Лондона, и стрелки на часах церкви Святого Павла указывали ровно половину двенадцатого.

В мрачном длинном строении, в глубине обширного двора, в комнате, освещаемой светом канделябров, сидела у окна женщина благородной наружности и прислушивалась к каждому звуку, каждому шороху, раздававшимся изредка на опустевших улицах. Но звуки доносились и замирали в воздухе, и нравственные муки этой бледной, встревоженной и утомленной женщины становились все сильнее и сильнее.

– Ему уже давно пора ко мне приехать, а его еще нет! – повторяла она, всматриваясь в густую, непроглядную тьму. – Я даже не могу утешить себя мыслью, что Артур забыл о своем обещании. Если его здесь нет, здесь, на этом самом месте, где он вчера сидел, так это потому, что с ним случилось что-нибудь чрезвычайно серьезное… Мой сын, мое дитя! Мое сердце предчувствовало, что к нему приближается великое несчастье. Где же ты, мой Артур! Что с тобой, ненаглядный?

Она вдруг встрепенулась и стала чутко прислушиваться, но прошло полминуты, и бледное лицо ее стало еще бледнее. Это не был желанный, ожидаемый гость; нет, какой-то прохожий брел по пустынной улице, напевая веселую песню. Один Бог только знал, какую жгучую боль вызвала эта песня в душе леди Уотстон.

– Не он! – произнесла почти угасшим голосом огорченная мать.

В нижнем этаже дома, как раз под той комнатой, где леди ожидала запоздавшего сына, пожилая служанка, с чрезвычайно добрым и приятным лицом, сидела за легкой прялкой; однообразный шум, производимый быстрым движением колеса, заставлял леди Уотстон уже несколько раз в продолжение вечера вставать с места с сильно бьющимся сердцем, но луч надежды гас очень быстро и сменялся томительной тревогой и тоской.

Часы пробили полночь.

– Теперь ждать нечего: он уже не придет, – сказала леди Уотстон, закрыв лицо руками.

За длинным мрачным домом, молчаливым свидетелем ее былого счастья и пережитых ею тяжелых испытаний, находился большой, тоже старинный, сад, выходивший на большую и пустынную улицу, тоже прилегавшую к церкви Святого Павла. Как-то раз на этой улице произошла кража, и Уотстон с этих пор обзавелся двумя прекрасными собаками, чтобы оградить дом от подобных случайностей.

Эти верные, преданные и умные животные любили своего молодого хозяина. Его служба при свите молодой королевы заставляла его жить отдельно от матери, ему даже не удавалось бывать у нее каждый день; но в те редкие дни, когда эта возможность появлялась, обе собаки знали уже за несколько часов о его посещении: их никак не могли отогнать от ворот; они рвались на улицу с громким радостным лаем или вбегали в дом, в комнаты леди Уотстон, терлись о ее ноги и лизали ей руки, как будто говоря: «Он сегодня придет, мы тебя не обманываем!»

В вечер после турнира, когда мать ждала своего сына, лай бдительных животных раздавался не раз посреди тишины и вызывал у бедной леди Уотстон радостное волнение; но оказывалось, что лай этот не извещал о приезде Артура; раза два ей показалось даже, что она слышит глухое завывание – предвестник несчастья.

Леди Уотстон считала подобную примету бессмысленной, и если бы ее сын находился сейчас дома, она не придала бы никакого значения завыванию собак; но страх за него, вызванный его непонятным отсутствием, сделал и ее суеверной: ей казалось, что тополи в саду, на берегах пруда, шумят как-то странно и таинственно и что даже во мраке и безмолвии ночи кроется что-то грозное и зловещее.

Внезапный стук в ворота отвлек леди Уотстон от этих мрачных мыслей; забыв о своих летах и своей усталости, она взяла массивный серебряный подсвечник с горящей свечой и, спустившись по высокой и неудобной лестнице, выбежала стремительно к парадному подъезду.

Почти в ту же минуту во двор въехал отряд вооруженных всадников, составлявших свиту Уотстона на турнире, но его самого среди них не было.

Из груди леди Уотстон вырвался дикий крик.

– Где мой сын, мой Артур? – воскликнула она. – Ранен он или умер?

– Успокойтесь, миледи: он жив и здоров, – ответили ей разом несколько человек.

– Так почему же он не приехал ко мне?

На вопрос не последовало никакого ответа.

– Говорите, Гектор! – сказала леди Уотстон, обратившись повелительно к начальнику отряда, смуглому человеку солидной и приятной наружности.

Но старый воин не решался, по-видимому, исполнить приказание.

– Не томите меня… скажите мне скорее, почему мой Артур не приехал с вами? – повторила с мольбой и отчаянием леди.

– Молодой господин мой арестован сегодня и заключен в Тауэр! – ответил старый воин, закрыв лицо руками. – Признаюсь, я не ждал подобного удара!..

– Вы говорите – в Тауэр?! Что же сделал Артур?

– Его арестовали и отвезли туда вместе с сэром Генри Норисом и еще джентльменом, фамилию которого я позабыл. Все толкуют о заговоре, и королева Анна… ну да что говорить! Я ничего не знаю! – добавил он отрывисто.

Последние слова леди Уотстон уже не слышала. Весть об аресте сына сломила ее. Она упала в обморок, и ее отнесли на руках в спальню.

– Живее, Джордж и Джеймс, расседлайте коней! – скомандовал Гектор.

И как ни грустно было у него на душе, он не тронулся с места, пока не убедился, что конюхи исполнили его распоряжение.

Глава XXV
Королевский приказ

Трудно передать словами, какое волнение охватило все население Лондона при вести об аресте молодой королевы, графа Джорджа Рочфорда и четырех дворян, занимавших высокое положение в свете.

Страсти разгорались. Раздраженные казнью Мора и муками других не менее известных и благородных жертв, католики считали арест королевы наказанием Божьим за пролитую кровь; но приверженцы Лютера были сильно встревожены падением ее власти, так как в лице Анны Болейн они теряли чрезвычайно могущественного и верного союзника.

Та и другая партии поспешили созвать своих приверженцев, чтобы лучше противодействовать друг другу.

События развивались с такой быстротой, что сначала партии лавировали меж двух берегов, не зная, у какого им лучше бросить якорь; но вскоре все увидели, что королева Анна погибла безвозвратно, что король любит пламенно Джейн Сеймур, а Кромвель, граф Эссекский, всемогущ при дворе.

Правильно рассчитав, что королева будет осуждена на смерть, так как Генрих VIII не мог при ее жизни вступить в законный брак с Джейн Сеймур, протестанты отправили депутацию к Кромвелю, прося его принять их под свое покровительство. Католики примкнули к национальной партии, во главе которой стоял влиятельный герцог Норфолк.

Вскоре пронесся слух, что король повелел созвать совет судей для ведения процесса Анны Болейн и что в его состав войдут самые знатные и самые влиятельные из лордов королевства.

Заточение несчастной молодой королевы и все подробности ее жизни стали с этого времени главной темой разговоров. Но и людское любопытство, и столкновение мнений, и беспорядки, которые устраивались под шумок в этой неразберихе, были, в сущности, лишь обычным результатом событий, вносящих неожиданно перемены в общественную жизнь.

Однако тем не менее все происходящее усиливало пытку, от которой изнывала со дня ареста Анны душа Нортумберленда.

Когда Генрих VIII неожиданно приказал остановить турнир и гордые леди и лорды начали выходить из галерей и лож, Перси вздумал отправиться в Лондон, где он имел дом, как и все знатные и богатые люди той давней эпохи, считавшие унизительным для своего достоинства не иметь жилья в столице. Дворянин, на которого возложили обязанность охранять ложу графа, без дальнейших инструкций не посмел возражать против его намерений, тем более что король уже уехал в Уайтхолл.

По приезде в свой дом лорд Перси решил, что ему придется нанести визиты, но он был так разбит физически и нравственно, что отложил на время свое свидание со знатными и влиятельными людьми, на поддержку которых мог рассчитывать.

Он прожил двое суток один со своими думами в многолюдном, огромном городе; он ждал ежеминутно гонца от короля, но гонец не являлся; он считал невозможным явиться ко двору, не узнав предварительно о намерениях своего повелителя; его тянуло прочь от этих шумных улиц и прокопченных зданий, но мысль оставить Лондон, где в Тауэре была заключена его единственная любовь, была для него тяжелее смерти.

Это неопределенное странное положение лишало Перси энергии и выводило из терпения.

Наступил третий день. Граф сидел в кабинете, когда к нему вошел тот самый дворянин, который охранял его ложу в Гринвиче; молодой человек подал ему пакет, запечатанный выпуклой королевской печатью.

Нортумберленд осторожно вскрыл конверт; рука его дрожала от сильного волнения.

Он прочел дважды содержание указа, и его выразительное прекрасное лицо страшно побледнело: король Генрих VIII предписывал ему состоять в числе лордов, созванных для суда над Анной Болейн.

– Он судит по себе, – прошептал пораженный граф, с трудом сдерживая негодование. – Он, верно, воображает, что ревность, вызванная во мне благоволением к сэру Генри Норису, выказанным перед целым собранием, заставит меня действовать против нее, погибшей. Нет, король ошибается!.. Я действительно пережил нестерпимые муки, когда она, забыв данные мне обеты, стала женой другого. Но теперь королевский венец снят с ее головы… Она брошена всеми, ненавидима всеми, и будь она еще более виновна, чем считают все, я стал бы защищать ее перед целым светом!.. Анна… О, если все, что я слышал, не клевета… если в тебе действительно умерло чувство долга, то пусть Господь будет тебе судьей… а я сделаю все, что от меня зависит, чтобы скрыть твой позор от земного суда.

– Да, позор! – повторил с содроганием Перси. – Творец земли и неба, зачем Ты допустил, чтобы она была отмечена роковым клеймом? Зачем Ты приковал мою жизнь к ее жизни и позволил ей отравить мою светлую молодость? Чем я заслужил такое испытание? – Он задумался и продолжал с пламенным увлечением: – О, мой Отец небесный, прости мне этот грешный и безрассудный ропот, возьми, отдай ей все – мою честь, мою будущность, и да будет над нами Твоя святая воля!

Бумага и конверт давно соскользнули с колен Нортумберленда на пушистый ковер, но мысли его витали далеко; он провел целый день, не выходя из комнаты, не зная, на что ему решиться. Но с наступлением вечера к нему вернулись энергия и сила.

– Решено, я поеду на заседание суда! – воскликнул он, вставая из глубокого кресла. – Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы спасти ее, и принесу ей в жертву, если это понадобится, не совесть, но жизнь. Я дам ей незапятнанное, знаменитое имя моих доблестных предков!.. Запомни эту клятву, старый отцовский дом! Ты давно опустел, но я люблю тебя как безмолвного свидетеля моего невозвратного и блаженного детства; в расцвете молодости я лелеял в твоих потемневших стенах золотые мечты… потом настали бури… Я давно схоронил все надежды на счастье… у меня ничего не осталось на земле… Но эти испытания не сделали меня холодным эгоистом, и если мне удастся стереть хоть одну из ее горьких слез, то я благословлю Создателя Вселенной за свою одинокую и бесцельную жизнь.