Read the book: «Вспомнить подробно. Гибель «Г Берлиоза»», page 2

Глава 4

Сегодня у меня будет хороший день. Свежим утром приятно искупаться в море и устроить сиесту после обеда. Купаюсь я в стороне от причала. Там мелкая бухта, защищённая от волн древним бетонным судном. Это большой пароход, похожий на «Либерти». Он сел на мель ещё до войны. Однажды я не поленился забраться на каменный борт судна. Широкая палуба сквозила рваными дырами. Из проломов торчали ржавые прутья арматуры. На верхнем мостике, в рулевой и радиорубке не сохранилось никакого оборудования. Во многих местах из переборок торчали огрызки проводов. Машинное отделение затоплено и я не рискнул спуститься туда.

Капитан Тхонет сказал, что ночью на судне просыпаются души погибших моряков, бродят по палубам и воют в ненастную погоду.

Я люблю море и в море мне хорошо. Вода тёплая, я лежу на волнах кверху пузом пока не надоест. На берег приходит Эппл. Она машет рукой и приглашает зайти в бар. Бар ещё закрыт, но для меня всегда найдётся кружка холодного пива. Я выбираюсь на берег и иду вслед за женщиной. На неё приятно посмотреть даже сзади. Короткие шорты трещат на тугих бёдрах, грива тёмных волос падает на шоколадную спину. У женщины озорные глаза и мой приятель Сомбун говорит, что Эппл ко мне неравнодушна. Но я помню о помповом ружье Бармена, которое лежит у него под прилавком.

В баре Эппл приносит мне кружку пива и горсть сушёного кальмара. Касается моих волос пальцами. Инстинктивно провожу ладонью по её бедру.

– Ой! – восклицает Эппл и смеётся.

Я шлёпаю ладонью по своей шаловливой руке.

– Пожалуйста ещё раз, – шутливо просит Эппл. И добавляет: – Серж, вчера тебя видели с девушкой.

– Совсем не помню, Эппл. Наверное, это был не я.

Эппл смеётся:

– Тебя, парень, трудно с кем-то спутать.

– Се ля ви, – говорю я, – такова жизнь.

– Ты был в Париже?

– Был, но я родился в Гавре, – вру я. – Поэтому и стал моряком.

– Да, Самьел говорил, что ты понимаешь в радио. Умеешь многое…

Так я узнал, как зовут мистера Бармена.

– Я не умею только детей грудью кормить.

– Приходи, когда Он уедет в Багли, – легко говорит Эппл. – Мне бывает скучно одной…

– Как-нибудь, Эппл. Мне тоже бывает скучно…

Мне тоже бывает скучно. Развалившись в гамаке, я витаю в облаках, смотрю в бездонное небо и брожу по волнам своей памяти.

В мореходке я учился легко. Мне нравилось разбирать сложные схемы, вникать в логику реле и, наконец, добираться до мощного выходного каскада. В передатчике «Бриг», блоке питания и управления (БПУ), одних только реле было пятьдесят штук. И все они завязаны-перезавязаны между собой. И эту схему я знал наизусть.

«Бурсу» я закончил с отличием. Мне светил красный диплом, но он накрылся медным тазом из-за драки с сыном начальника специальности. Наша группа толпилась тогда перед входом в столовую. Ну и рыпнулся на меня один здоровяк из судоводов. Ни за что, просто так. Схватил меня за грудки. Со мной так нельзя. Я уложил его одним ударом. Короткий, прямой, в нос. Подскочил ещё один. Пока боец размахивался, я ткнул ему кулак в солнечное сплетение и, когда парень загнулся, добавил ребром ладони по шее. Он тоже лёг. Сынок потом размазывал сопли и вопил, что мне конец и меня ещё встретят в тёмном переулке.

Драться я умею. С детства. Двоих-троих не боюсь, главное, чтобы не зашли со спины. Сам, конечно, тоже получал. От этого появляется злость и обостряется реакция. Тогда я не знал, что это адреналин. Но, если на тебя прут с ножом, лучше убежать.

Потом меня выставили перед строем. Осудили и заклеймили. И выгнали бы из училища, если бы меня не отстоял командир роты, капитан-лейтенант Борейко. Век буду ему благодарен и поил бы водкой всю оставшуюся жизнь. Но через год Борейко умер. Играли в волейбол, он стукнул по мячику и упал. И всё…

В конце ноября нас, молодых радистов, раскидали по всему Дальнему востоку. Местные парни и отличники попали в престижное Дальневосточное пароходство. Остальных направили туда, где Макар телят не пас – на Камчатку, в Находку и на Сахалин.

Женя Клюкман сшил себе командирский китель с нашивками третьего помощника. Мне он сказал:

– Серёга, стану капитаном, возьму тебя под свои знамёна!

– К этому времени я уже буду министром связи.

Две недели я кантовался в гостинице «Моряк». Дёшево и сердито. Днём голодный, под вечер – пьяный. Утром отмечался в конторе и инспектор кадров, скользкий и жуликоватый тип, говорил: «Гуляй до завтра». Остро стоял вопрос пропитания. Стрельнуть у кого-нибудь полтинник— целое событие. На эти деньги можно было прожить два дня на пирожках.

Наконец, меня направили на океанский рефрижератор «Рифер Бэй», который в это время шлёпал из Штатов в Петербург.

Потом были сборы экипажа, знакомство со Службой связи, получение инструкций, журналов и запчастей. В экипаже было тридцать человек. Из них – пять женщин и… мой друг Женька Клюкман в качестве третьего помощника капитана. Это было здорово – на чужой сторонушке рад родной воронушке. А тут – целый Клюкман в подарок!

Мой непосредственный босс, начальник радиостанции Иванов Иван Игнатьевич, был серьёзный человек и, к тому же, бывший коммунист. Слуга царю, отец солдатам. Старик, ему было за сорок. Ко мне он относился хорошо и всячески опекал и наставлял. Но, конечно, начальник знал с кем имеет дело и какими «сырыми» радистами мы приходим из «бурсы». «Сам был таким», – бывало говорил он.

Всей толпой мы погрузились в самолёт и через девять часов приземлились в Шереметьево. Оттуда сразу на вокзал и на поезде добрались до Северной столицы.

Из всего имущества у меня была зубная щётка, курточка на рыбьем меху, двое казённых трусов, матросские штаны, тельник и рубашка.

С этим богатством я пришёл на пароход «Рифер Бэй», на должность второго радиста.

В Питере мы простояли больше месяца. Для этого были две причины. Судно использовали как плавучий холодильник и партиями выгружали куриные окорочка, которые в народе прозвали ножками Буша. Каждые три дня нас перешвартовывали на другой причал, поближе к получателю.

Вторая причина – нужно было предъявить судно Регистру и получить документы под ГМССБ. ГМССБ – это глобальная морская система связи при бедствии. Аппаратура ГМССБ была установлена, но при первом посещении инспектор регистра забраковал место установки УКВ-радиостанций, устройство сигнализации и ещё много чего. Дело было новым и я в этом мало соображал. Мы с начальником пахали, как рабы на плантациях. Тянули кабели, «звонили» и перепаивали фишки, вечером изучали схемы и, бывало, спорили.

Игнатьич утверждал, что монтаж надо сделать по технологии, я говорил – быстрее. В спорах рождалась истина. Истиной был компромисс. В результате мы сдались Регистру первыми и получили необходимые документы. Это был подвиг. Во Владивостоке вся Служба связи сдавала одно судно Регистру целую неделю. Мы справились своими силами и заслужили благодарность – через полгода получили Грамоту из Министерства транспорта, подписанную самим Франтом.

В компании с Клюкманом мне удалось побывать в городе. Женька говорил, что пароход – это застой. На судне не происходит ничего интересного, а скучные ходовые вахты – вообще тоска смертная. К тому же, молодого навигатора не устраивала зарплата и он сокрушался, что на судне нечего украсть. «Сколько бы не взял у государства, своего не вернёшь», – говорил Женя, цитируя Жванецкого.

Из порта мы ехали на трамвае, потом на метро до Невского проспекта. Я сразу узнал Аничков мост с лошадью и бронзовым атлетом. В детстве я рисовал эту скульптуру с открытки. На улице гуляла нарядная публика. Многие говорили на непонятном языке. Бородатые художники предлагали купить свои картины. Не от хорошей жизни интеллигентная дама продавала раритетные книги – Белинский, Гоголь, Пушкин. Все с буквой «Ять».

Встречные девушки были красивыми. Женька распушил хвост и пытался заговорить с ними. Но как-то у него не получалось. Красавицы вежливо обходили нас стороной.

– Я, как чувак в вату завёрнутый, – обиженно говорил Клюкман, – не могу никого склеить.

– Клюкман склеил модель в клубе, – здесь звучит по-другому, чем в Киржачах. – посмеивался я над другом.

Миновали арку, ведущую на Дворцовую площадь. Я видел её в кино. В кино здесь были кованые ворота. Их штурмовали революционные матросы, прорываясь к Зимнему дворцу. Теперь ворот не было, впереди открылась широкая площадь с голубым зданием Эрмитажа. Времени на посещение музея уже не было. По вкусному запаху мы нашли подвальчик с коротким названием «Гриль». Съели по крошечному резиновому шашлыку и запили его портвейном. Денег осталось только на обратный проезд.

В Питере я получил первую зарплату. Деньги хорошие, но мало. Купил себе пару рубашек и ботинки местной фабрики «Скороход». Тут же мы с Клюкманом совершили первую коммерческую сделку – толкнули заводским настройщикам двадцать метров кабеля, который остался после ремонта. Клиентов нашёл шустрый Клюкман.

– Нас ждут великие дела, – сказал Женька, когда мы обменяли деньги на водку.

Глава 5

Наконец, мы вышли в море. Балтика, это порядочное болото. Под проводкой лоцмана долго шлёпали меж кустов и кочек, направляясь в Кильский канал. Прошли под высоким мостом и бросили якорь вдали от берега. В конторе ещё не нашли нам фрахтователя с выгодным грузом.

Работа радиста – это моё. Морзянка звучала музыкой, я быстро поднаторел принимать её на слух и одновременно стучать на пишущей машинке. На электронном ключе работал левой, «тёщиной» рукой, а на обычном, «паровике», правой. Иван Игнатьевич только качал головой:

– Зачем тебе это?

– Когда любишь, поцелуев не считаешь…

– Извращенец, – сказал начальник

Всё свободное время я проводил в радиорубке и с удовольствием прихватывал вахту начальника. Сознаюсь, я изрядный копуша. Любую проблему я долго обдумываю, пробую разные варианты, а потом, любуясь сделанной работой, говорю себе: «Серёжа, ты – молодец!». Сам себя не похвалишь…

Другое дело – мой друг, Женя Клюкман. Он заходил в радиорубку, падал на диван и говорил похоронным голосом:

– Опять мастер раздолбал за корректуру. Я в трансе!

Через минуту Женя уже забывал об этом и рассказывал очередную байку. Клюкман знал множество анекдотов и умел их рассказывать.

– Женя, запали анекдот, – бывало, просил я.

– Про что?

– Вернулся муж…

– О’кэй! Вернулся муж из командировки. Открывает шкаф, а там голый мужик стоит, держится за вешалку. «Ты что тут делаешь?» – орёт муж. «В трамвае еду!» – отвечает гость. «Ну ты сказал!» «Ну ты спросил!»

И так на любую тему.

Народ на судне кучкуется по работе, возрасту или по интересам. Механики пьют чай и что покрепче в своей компании. Из машины (ямы) редко на поверхность выплывает какой-нибудь конфликт.

Штурмана более на виду и капитан их чаще притирает.

Матросы дружат с матросами, мотористы (маслопупы) с мотористами.

Капитан общается со старшим механиком и старпомом. Поскольку мой босс, Иван Игнатьевич, в отцы мне годился, я попал в компанию второго и третьего помощника.

Вторым помощником был Ермаков Александр Николаевич. Высокий, с круглым лицом и некоторым избытком веса. Ему было двадцать шесть лет и Ермаков не обижался, когда его называли Шурой. Ревизор был дальним родственником капитана. Мастер был женат на его сестре. Это было кстати. Шура мог зайти к родственнику и по большой нужде выпросить бутылку из представительского фонда.

В Кильском канале мы простояли две недели. Это был подарок судьбы. Навели порядок в своём хозяйстве и, как сказал начальник, убрали сопли и зализали раны.

– Хорошо вам, радистам, – говорил матрос Гриша Залыгин, – всё время в тепле. И мухи не кусают.

– Кто на кого учился, – отвечал я.

Капитан, Леонид Павлович Нестеров, заглядывал в радиорубку только по делу – подписать вахтенный журнал, отдать РДО для передачи или позвонить в пароходство групповому диспетчеру.

Для телефонии у нас была станция космической связи. Её звали «Волна-С». Начальник прозвал её капризной стервой, проституткой и вообще бич.

Будь она моей женщиной, я бы убил её через три дня. Или выгнал из дома. Без денег, кредитки и босую. Обычно молчаливая, она внезапно выдавала загадочные реплики. Причём, на двух языках – на русском, и на английском. Я благодарил бога, что она не знает китайского.

Словарный запас был не больше, чем у Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова.

Мы хотели добиться от неё того же, чего и Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц. Мы добивались любви.

У моего начальника не хватало терпения беспрерывно давить на кнопку «Запрос», чтобы зацепиться за спутник.

Я подначивал его:

– Игнатьич, вы нажимаете кнопу не тем пальцем. Она любит, когда средним.

Босс раздражённо фыркал и уступал мне кресло у пульта.

«GA?» – говорила Волна на-английском с ощутимым украинским акцентом.

Короткое слово «GA» означало готовность выполнять команды. Мы не сразу полюбили друг друга. Я подлизывался к ней как мог – баловал контакты медицинским спиртом, смазывал гироскопы баварским маслом, а в блоке питания установил персональный кулер.

Мистика, но существует эффект присутствия. Пока я был рядом, моя подруга вела себя прилично. Стоило мне отойти, она начинала капризничать и ехидно подмигивать красным глазом.

Не всё так просто у радистов…

Через две недели «Волна» и выдала длинную РДО – следовать в район Фолклендских островов под погрузку мороженого кальмара. Фрахтователь – грек, менеджер – некто Фабрикезис.

– Вира якорь, ура, вперёд! – обрадовался Клюкман. – Заработаем кучу бабок!

– Или станем горбатыми, – сказал я.

Шура Ермаков ответил на это:

– Куда мы попали?! Пропадём мы там все…

В Бискайском заливе нас прихватил жестокий шторм. Короткие злые волны швыряли судно, как цветок в проруби. Ветер свистел в снастях и на палубе валил с ног. Зимой это место называют ревущими сороковыми. Толком ни поесть, ни поспать. Однажды обед выдали сухим пайком, потому что горячее невозможно было приготовить. Потом повернули на юг и за Канарами наступила весна, а к Гибралтару – лето. Запустили кондиционер, наполнили бассейн забортной водой и экипаж переоделся в шорты.

Глава 6

Мы рассчитывали побывать на Канарских островах и пополнить запасы воды и топлива. Санта-Крус-де-Тенерифе – звучит романтично. Капитан сказал, что в Тенерифе есть пляж с золотым песком. А песок привезли из пустыни южной Африки.

Но человек предполагает, а Господь располагает. Для бункеровки нам определили порт Сеута в Испанском Марокко.

В Гибралтаре очень плотное движение судов. Как на перекрёстке большого города. Не хватает только светофоров. Танкеры, контейнеровозы, рыбацкая мелюзга спешат в Средиземное море и обратно. Наш курс часто пересекали быстроходные пассажирские фэрри.

Высокая острая скала Гибралтара осталась слева и наш лайнер повернул на юг. Мимо проплыли синие стёкла башни Port Control и мы сходу встали к причалу. Причал был пуст, без кранов и прочих излишеств. Вдали, над городом, тянулись серые камни крепостной стены.

На судно явилась целая делегация афро-испанцев: представители властей, агенты и шипчандлер. Приятная новость – стоянка будет не меньше двух дней.

На плавательской практике я побывал в Японии и в братской Корее. Япония мне понравилась, в Корее нас не пустили на берег. «Курица не птица, Корея – не заграница», – говорили моряки.

Вместо денег выдали какие-то бумажки, боны, которые мы пропили в интерклубе. Ещё там был биллиард и тир с нашими ижевскими воздушками. Мишенями служили чучела с американскими флагами на груди. Мы разнесли эти мишени в пух и прах. Корейцы при каждом попадании хлопали в ладоши и млели от восторга.

У каждого корейца на груди был значок с портретом великого учителя Ким Ир Сена. Нас предупредили, что личность товарища Кима на картине или значке нельзя хвалить и называть вождя молодым. Молодой, по-ихнему, значит глупый.

После обеда мы оформились властями и собрались в город.

Клюкман выдал валюту в американских долларах, содрав восемь процентов за конвертацию.

– Клюкман, ты хапуга! – сказал я ему.

– Я ж не себе, – оправдывался третьяк.

Втроём мы отважно ступили на африканский континент. Земля оказалась твёрдой и ещё покачивалась под ногами. Прошли через небольшой парк с застывшими каруселями, длинную тенистую улицу с двухэтажными зданиями в стиле барокко и повернули в горы. Везде росли пальмы и блестящие фикусы. Встречались редкие прохожие разного цвета кожи и одетые во что попало.

По тропинке, уложенной круглыми голышами, мы поднялись к высокой арке у входа в крепость. Стены были сложены из рыжего известняка с вкраплениями современного цемента. Мы забрались на самый верх самой высокой башни. Далеко внизу лежал город, в порту торчали мачты нашего парохода. Низкое солнце отражалось в стёклах сторожевой башни Port Control.

– Надо было затариться пивом, – сказал Клюкман.

– И бутербродами, – добавил толстый Ермаков.

– Хорошая мысля приходит опосля, – сказал я, – без этого экскурсия теряет всякий смысл.

Древние камни, развалины или архитектурные изыски меня не волнуют. Я даже не стану их фотографировать. Проще купить глянцевые открытки. Мне нравится побродить на улице, в баре перекинуться словом с местным аборигеном, поймать взгляд и улыбку красивой девушки.

По периметру мы прошли вдоль зубцов крепостной стены и, не сговариваясь, повернули обратно.

После Сеуты началась тропическая жара. Кондиционер тут же сломался и мы в радиорубке обставились вентиляторами. Незаметно перешагнули экватор. Праздника по этому случаю не было. Ночью над мачтами сиял Южный Крест, а обе Медведицы, Большая и Малая, исчезли за горизонтом. Самым популярным местом на судне стал бассейн. Вода в нём была прозрачная и тёплая, но всё-таки охлаждала. Вечером там купались загорелые матросы, днём – бледнолицые машинёры и девушки.

Я перевернул ещё одну страницу в своей тетради. Дальнейшие приключения можно описать пунктиром. Далёкие Фолклендские острова, холодное дыхание Антарктиды, изматывающая работа на погрузке кальмара. В трюме минус двадцать, с джиггеров каждую минуту приходил строп, который нужно было аккуратно переложить в трюме. Работали двумя бригадами, шесть через шесть часов. Норма в день – триста пятьдесят тонн. Из Греции прилетел Фабрикезис, с секундомером и недовольной мордой пытался руководить погрузкой. Мы озверели и, наконец, послали его подальше. Послали по-русски, но грек всё понял и в трюме больше не появлялся.

Ермаков похудел на десять кило и был этому рад. Стройный Клюкман стал ещё легче и мог спрятаться за шваброй.

– Жека, ты худой, как велосипед! – подначивал я друга.

– На себя посмотри, – парировал он.

За месяц мы погрузили восемь тысяч тонн. Четыреста тонн перекидал я, вот этими нежными руками радиста. На всю жизнь запомнил тысячи выпученных глаз убитых кальмаров. Теперь я не могу переваривать кальмаров под любым соусом.

Потом был переход до китайского Циндао. Китайцы любят кальмаров и готовят их них тысячу блюд.

Второй помощник, Шура Ермаков, руководил выгрузкой. Он сказал:

– С нашего улова каждому китайцу достанется по восемь граммов кальмара.

– Всего-то? – засомневался я.

– Не больше. Китайцев сейчас больше миллиарда.

Клюкман на это ответил анекдотом:

– Одна баба спрашивает другую:

– Сколько у вас детей?

– Двое.

– Третьего не хотите?

– Ни в коем случае! Я где-то читала, что каждый третий на земле рождается китайцем.

Клюкман в нашей троице был самым практичным.

– На флоте сплошной застой, разброд и шатание, – говорил он. – Если доживёшь до капитана, станешь горбатым. Надо идти в бизнес. Мне нужен начальный капитал, тысячи три баксов, а там…

– И чего там? – спрашивал Шура.

– Купить, мутить, продать. Что угодно.

– Ты, Жека, как Паниковский – всех продаст, купит и снова продаст. Но уже дороже.

– Это и есть формула успеха! – сказал Клюкман.

Мою любовь к профессии Клюкман не понимал и не одобрял:

– Если уж ты зациклился за своё радио, надо строить карьеру. Твой шеф делает ту же работу, а получает в два раза больше.

– Теперь сдать аттестацию – целая проблема, – говорил я. – Пароходство скукожилось, радистов вообще гонят с флота.

– Фигня! Раздай в Службе презенты – календарики, ручки, карандаши. Водка – самый пробивной товар. Инспектору в кадрах – коньяк, его бабе – цветы и «Шанель».

– Не умею давать взятки.

– Ты, как ребёнок! Все берут! – уверенно заявил Клюкман.

Тут же Женя рассказал китайскую байку: «Две лягушки попали в кринку с молоком. Одна говорит: «Всё, кранты!» И утонула. Вторая стала трепыхаться, сбила лапками молоко в масло и выбралась из кринки.

– Учись, пока я живой, – сказал в заключение Клюкман.

Слова и мысли материализуются. Я учился жить, а жить Клюкману было отмеряно не так уж много…

Выгрузка в Циндао затянулась на месяц. Вечерами мы отдыхали в баре, знакомились с красивыми девушками. Это было легко и недорого. «Плохая стоянка лучше хорошего перехода», – говорили моряки.

После Циндао наш лайнер зафрахтовала рыболовная компания и лето мы провели в Охотоморской экспедиции. Грузили минтай, палтус и селёдку. Мороженую рыбу отвезли в Корейский Ульсан. Там закончился наш контракт и через Сеул мы улетели домой, во Владивосток. «Рифер Бэй» – тяжёлый пароход. Работы много, удовольствия и денег мало. «Никогда на него я больше не попаду», – сказал я себе.