Read the book: «В поисках войны. Пять лет в Крыму»

Редактор Тата Гутмахер

Корректор Галина Культиасова

Фотография на обложке Тарас Ибрагимов

Фотографии Вадим Лурье

© Александра Крыленкова, 2019

ISBN 978-5-4496-6039-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Я не хотела писать никакого введения. Введение похоже на медленный вход в ледяную воду: а стоит ли вообще писать, кому всё это надо, кто ты такая, чтобы рассуждать на эту тему, и тому подобные мурашки. Намного проще с разбегу и солдатиком. Но редактор строго сказала, что это необходимо. Ну, раз необходимо, пишу.

Меня зовут Саша Крыленкова. Я занимаюсь общественной деятельностью, обычно связанной с задержаниями людей на акциях, поддержкой политзаключенных, развитием групп солидарности. Вот уже скоро пять лет я среди прочего провожу много времени в Крыму. Стараюсь собирать там информацию о разных нарушениях прав человека, о жизни людей. Пытаюсь как-то помочь да и просто дружу с теми, кого преследуют, сажают, бьют и травят на полуострове. Все пять лет я записывала интервью с разными людьми, вела полевые дневники, разговаривала в машинах, автобусах, на рынках и в магазинах, и мне захотелось сделать что-то более живое, чем обзоры о нарушениях прав человека. Я хочу показать Крым после 2014 года таким, каким его вижу я: объемным, разнообразным, солидарным, не похожим на предмет, который делят политики. Это не символ, по которому определяют политическую принадлежность, он живой, действующий и полный самых разных людей с их собственными взглядами, надеждами и поступками. Я не пыталась провести социологическое исследование и написать научную работу на основе изучения общественного мнения. У меня для этого нет ни квалификации, ни выборки, ни возможностей для унификации. Я зову вас в путешествие по Крыму длиной в пять лет. Вместе со мной. Моими глазами и моими ушами. Конечно, у меня есть свои представления и свои убеждения. Но тем не менее я старалась говорить со всеми: и с теми, чьи взгляды на жизнь ближе к моим, и с теми, чьи немного отличаются, и с теми, чьи полностью противоположны. На протяжении пяти лет (и этой книги) моё отношение к происходящему меняется, дополняется и, надеюсь, добавит новых красок и в вашу картину жизни в Крыму. Часть тех людей, с которыми я разговаривала, позже была были вынуждены уехать из Крыма, спасаясь от преследований, некоторые продолжают жить там. Кто-то более публичен, кто-то менее. Поэтому большая часть имен людей, с которыми я разговариваю, изменена по их просьбе и в целях их безопасности.

Я не могу опубликовать по самым разным причинам все интервью полностью. Поэтому цитаты по тексту – это лишь иллюстрации тех мнений с разных сторон, которые позволили мне построить мою картину Крыма. Я не претендую на полный охват. Моя задача – показать некоторые точки столкновения мнений, те, которые заметила я. И те, про которые я, как мне кажется, что-то поняла.

Крым сегодня – это такое место, представление о котором есть почти у каждого, а то, на что похожа персональная картинка Крыма, определяет политические взгляды, круг общения и отношение к миру. Ответ на вопрос «чей Крым?» – это своеобразный маркер принадлежности. И все слова, существующие в русском языке, которыми можно пользоваться для описания жизни в Крыму, особенно политической, по большей части уже используются для «определения позиции по Крыму». Я стараюсь писать максимально нейтрально, но это выходит не всегда. Иногда для простоты коммуникации приходится обобщать. Например, часто для характеристики людей, о которых идет речь, я оперирую словами «проукраинский», «пророссийский» или «с нейтральными взглядами». Чтобы понимать текст максимально близко к тому, что я хотела сказать, полезно помнить о том, что такие дефиниции 1) очень условны и 2) являются исключительно вопросом самоопределения. То есть я не делаю собственных выводов о степени активизма или его направленности. Если человек мне говорит: «Я украинский активист», я называю его украинским активистом. Если он или она говорит мне: «Я русский активист», я считаю его или её таковой. В части самоопределений – никакой отсебятины. В отличие от всего остального. Я не пытаюсь играть в беспристрастного судью. И при всех моих стараниях «услышать всех» этот текст – это моё мнение, цитаты, отчасти вырванные из контекста, и я сознаю, что чужие слова я беру постольку, поскольку они подтверждают мои мысли и выводы из моих мыслей. Но так же, как мне было очень полезно видеть и слышать людей, у которых отличная от моей картина мира, возможно, и вам будет интересна и полезна моя.

Моя война. Где она?

Киев, март 2014 г.

В этой главе в попытках разобраться, что происходит в Крыму, я туда еду посмотреть на происходящее своими глазами и, совершенно не планируя того, становлюсь «российской правозащитницей в Крыму».

С тех пор как мне было семнадцать, я хотела работать на войне. На войне были все Настоящие Правозащитники. Этих людей я видела только в Москве в коридорах «Мемориала», как правило, уставших, невыспавшихся, с горящими глазами. Казалось, они заглянули в бездну. Я ничего не понимала из того, что они говорили. Тем более что говорили они на непонятном мне языке и полунамеками. И ненавидели вопрос: «Ну, как там в Чечне?» Но говорить больше не могли ни о чем. Одна фраза звучала как мантра: «Наша ответственность – наши военные. И нас волнует, что творят они».

Если мне хотелось поразить воображение молодых людей, я, загадочно улыбаясь, говорила, что работаю в правозащитной организации, позволяя им домысливать всё, что им хотелось и представлялось исходя из новостей о чеченских войнах.

Девушкой я была буйной, не очень управляемой и катастрофически полуголой. И меня в Чечню не брали. Справедливости ради, я, кажется, даже не просила, но без войны в общественном секторе найти себе места не смогла. Частная жизнь затянула: бизнес, семья, дети.

А в Петербурге с 2011 года неожиданно для себя я занялась общественной деятельностью. Меня захватил водоворот быстро меняющихся событий, огромное количество людей, готовых делать хоть что-то для изменения реальности вокруг себя: митинги, выборы, местная активность, помощь задержанным.

И тут – 2014 год.

Какие-то военные, какие-то захваты, какая-то война на носу. Помню, как ехала в Вологду читать лекцию по наблюдению на выборах. И в поезде (связь всё время терялась) пыталась ухватить хоть какие-то кусочки информации: кто, куда, какие военные, какая форма, какой захват территорий… Двадцать первый век. Международные договоры. Всё это никак не укладывалось в голове.

Споры в сообществе наблюдателей на выборах не умолкали уже неделю.

– Это исторический момент! Мы должны быть там! Это же РЕФЕРЕНДУМ. Мы никогда не видели живого референдума.

– Электоральные мероприятия – это процедура! Все начинается с закона! Мы являемся частью международной правовой системы! Это мероприятие электорального типа не имеет ничего общего общего с РЕФЕРЕНДУМОМ!

– Но как интересно!

– Ни за что! С нами никто из приличных людей не будет разговаривать. Нам руки не подадут.

– Мы всем расскажем, как есть. Ведь для этого мы и существуем.

Но вот всё случилось.

Это случившееся в голову не помещалось. Казалось, что все врут, что крымчане совсем не «стремились в Россию в едином порыве», что их заставили силой. Желание поехать и во всём разобраться становилось всё сильнее. Хотелось найти тех, кто был в Самообороне, тех, кто «боролся за Русский мир», хотелось потрясти их за плечи и спросить: «Эй! За что вы боролись? О чем мечтали? Зачем?»

Голова шла кругом.

Я написала ВКонтакте:

«Друзья, в ночь с воскресенья на понедельник я еду в Крым. В условиях информационного хаоса и тотальной пропаганды мне кажется очень важным увидеть своими глазами, что сейчас происходит в Крыму. А получить достоверную информацию можно только у очевидцев, у тех, кого по-настоящему затронули происходящие события. <…> Задавайте, пожалуйста, вопросы под постом. Какие проблемы вас интересуют, какие факты вы хотели бы проверить, с кем мне стоит поговорить».

Нажала на кнопку «Отправить» и купила билет.

Интересно, что полученные мной «наказы» от питерских активистов были очень взвешенны и соответствовали реальности. Казалось, что издалека можно спокойно проанализировать и поставить интересующие по-настоящему вопросы. Ровно те, которых так не хватало крымчанам для принятия ответственного решения на «референдуме». В Питере – несмотря на острые дискуссии и битье морд на тему, «чей Крым», – не было того ажиотажа и того невроза, от которого лихорадило Крым с конца февраля до середины марта:

– Как люди сейчас взаимодействуют с органами власти?

– Что думают те люди, которые жили без прописки в Крыму и им не получить украинское гражданство?

– Что будет с археологическим наследием? Какие возникают проблемы и как они решаются?

– Как в этих условиях живут больницы? Кто поставляет лекарства?

– Делают ли пометки на границе с Крымом, не будет ли проблем у тех граждан России, кто поедет сейчас в Крым отдыхать?

Конечно, и интересующихся наболевшим вопросом, «чей Крым?», было предостаточно. Так же, как и желающих объяснить, что трудно придумать более идиотскую идею. Но именно этот перечень вопросов (хоть я и забыла о нем, если честно, начисто) оказался списком проблем, с которыми пришлось столкнуться крымчанам по крайней мере в первый год. На многие вопросы удалось ответить только через несколько лет. А некоторые и сформулировать получилось только значительно позже, чем они были заданы.

Это был конец марта 2014 года. Я приехала в Крым в первый раз. Так уж сложилась моя жизнь: ни детского отдыха на море, ни подростковых лагерей в «Артеке», ни юношеских раскопок в Херсонесе. Моими местами была Карелия, известняки, реки с порогами и огромные сосны. А всякие курортные юга казались редкостной попсой. Но посмотреть своими глазами на то, как рушится хрупкий порядок мировых договоренностей, понять, где границы мифов и реальностей, и попробовать об этом рассказать, казалось важнее не только устоявшихся предрассудков, но и возможных рисков.

Поездку я никак не готовила. Слово «поле» знала только из книжек и рассказов коллег, а слово «планирование» и вовсе в мой лексикон не входило. Я спустилась с трапа самолёта в дорожной шляпе, привезенной свекром с мыса Доброй Надежды, с большим красным туристическим рюкзаком, по которому потом долго меня узнавали в Крыму. Тут же села в машину к первому попавшемуся таксисту в аэропорту: «Девушка, куда вас отвезти?» В теории я, конечно, знала, что это курорт и так делать не надо, но возбуждение от собственной авантюрности запихнуло это полезное знание куда-то далеко. Понимание стоило мне 2000 рублей от аэропорта до центра Симферополя.

Куда ехать в незнакомом городе, как искать тех, кто расскажет что-то интересное. На обед меня занесло в какой-то очень странный ресторан с кожаными диванами, розетками, живым шансоном, возможностью курить прямо в зале и полным впечатлением, что тут бухают попеременно бандиты с политиками. Впрочем, в обед в ресторане не было никого. Беглый поиск по социальным сетям и новостям нашел Сашу Дворецкую, с которой у нас оказалось очень много общих коллег и знакомых, которые могли меня порекомендовать. Саша – правозащитница из Крыма. Девятого марта она вынуждена была выехать из Крыма, незадолго до этого социальные сети облетела листовка, которая висела на её доме (на двери, в подъезде, на доске объявлений):

Ваша соседка Александра Дворецкая – предательница Крыма, поддерживает преступный Майдан. На её совести кровь и жизни убитых людей. Получает деньги в общественной организации, финансируемой американскими спецслужбами. Прошла обучение экстремизму в США.

Подобные листовки тогда появились и в домах других активистов. Но Саша была «своя», она уже выехала и была в безопасности в Киеве. И я позвонила ей. Я до сих пор не очень твердо знаю, как это работает. Но работает всегда. К вечеру я знала уже очень многих: здесь были активисты организации «Крым.SOS», которые собирали информацию об украинских активистах и украинских военных, здесь были независимые правозащитные наблюдатели. В том числе из России. Студенты, которые в ужасе от происходящего не понимали, куда бежать, представители самых разных общественных организаций, у которых на глазах не только рушилась налаженная жизнь, но и сама реальность.

До первой поездки в Крым я гордилась отсутствием самоидентификации. Мне нравилось, что нет ни одной организации, которая могла бы назвать меня своей. Я не историк, не юрист, не наблюдатель. Я – Саша Крыленкова. И этого мне было более чем достаточно. Но в Крыму, стоя на проспекте Кирова с красным рюкзаком и стаканчиком кофе, мне надо было срочно отвечать на вопрос: кто ты и зачем сюда приехала? И отвечать так, чтобы было понятно. Чтобы хотелось со мной после этого разговаривать, а не размышлять о смыслах и брать время на погуглить. Причем ответ должен был быть только правдой.

Так я стала «российской правозащитницей в Крыму». И родилась формула про «ответственность за преступления российской власти, где бы они ни совершались». Времени на рефлексию не было. И, кажется, я даже не осознавала, насколько эта формула была близка объяснениям Настоящих Правозащитников моей юности.

И где эта ваша война?

Киев, март 2014 г.

В этой главе, приехав в Крым, вместо ответов на вопросы я нахожу только путаницу и кашу в головах и вдруг понимаю, что в этих условиях неопределенности и отсутствия опор для многих единственной понятной реальностью (пусть и ненадолго) становится Закон.

Самое частое слово, которое встречается в моих полевых заметках из первой поездки, – это «каша». У всех в головах именно она: манная, геркулесовая, если очень повезет – гречневая. Вылеты из Шереметьево пока через международный терминал, пограничники бегают с криками: «Чей Крым?!», не понимая, что штамповать, куда и зачем.

В симферопольском аэропорту таможенницы с нашивками украинской погранслужбы пропускают всех из России без штампа. Самолеты летают только в Москву. Большой международный аэропорт, а на табло вылета только один город: Москва – Москва – Москва…

В это время в Крыму было такое ощущение, что всем в головы встроили калькуляторы. С кем ни заговоришь, все разговоры о цифрах: сколько процентов хотели присоединения, сколько что стоит, какие будут пенсии и зарплаты, что можно будет на это купить или сделать. Все цены – двойные. Платить можно в любой валюте. Пересчитывают на текущий курс. Вот только в рублях сдачи всё ещё нет – мелочь не завезли.

Захожу в магазин, покупаю колбаску там, немного сыра. Продавец суммирует покупку. Считают всегда в гривнах. Спрашиваю: «Можно заплатить рублями?» – «Да, конечно», – отвечает девушка и достает шпаргалку. Там две формулы: как пересчитывать гривны на рубли и как пересчитывать рубли на гривны. Естественно, с первого раза барышня перепутала. И эта ошибка уменьшила стоимость покупки в 8 раз. Надо было, конечно, уйти, но совесть и любопытство меня остановили. Подсказала ошибку. Девушка пересчитала. Тут уже ей стало страшно: такие огромные цифры (коэффициент – около четырех). Она собиралась бежать за старшей, но я ее успокоила, сказав, что так примерно и должно быть. Дальше началась эпопея со сдачей. Рублей на сдачу нет. Девушка опять растерялась. Предложила пересчитать сдачу на гривны. Еще минут пять – и мы с ней вместе с этой задачей справились. Разошлись довольные друг другом! Мы молодцы!

Через полтора года, в 2016 году, мне об этом времени и впечатлениях расскажет молодой преподаватель одного из крымских университетов:

Обещали, что будет гривна ходить до 1 января 2016 года. Сейчас рубль и гривна поднимаются синхронно. На одну гривню можно купить столько же, сколько в рублях по курсу. Но тогда случилось неожиданное: покупательская способность гривны была выше. Соответственно, когда люди стали получать зарплату в рублях, они переводили ее в гривну по курсу 3,8, потому что на гривны тогда можно было купить больше, и сумма в гривне получалась больше, чем ты получил в рублях. Курс играл свою роль, и, соответственно, люди стали менять рубли на гривны.

Татьяна, преподаватель техникума, в 2017 году вспоминает этот период намного более эмоционально:

Все думали, что гривна будет ходить долго, а то, что ее взяли – и херакс с первого июня [сообщили], что она не ходит… Когда со ста рублями садишься в маршрутку и тебе не могут дать сдачи. И все заходят такие же. Надо было как-то прикидывать. Были крупные магазины (типа Ашана) – у них, по-моему, была мелочь. Я не умела считать в рублях. Сейчас я не мыслю в гривнах, а тогда я мыслила в гривнах. Это полная жесть.

Первый год, казалось, все пытались что-нибудь продавать и покупать. Покупать в Херсоне, продавать в Крыму, просто продавать ненужное или покупать то, что может потом продаться. Кажется, у всех жителей было два предмета при себе: калькулятор и книжки с российскими законами. Интерпретация и округления, конечно, соответствуют политическим взглядам. Никаких других взглядов, кроме «ты чьих будешь?», не наблюдалось. Мне казалось очень ценным зафиксировать этот момент. Он крайне мимолетный. Сегодня ты ещё находишься в состоянии неуверенности, невесомости, непоняток, а завтра – уже другая реальность, и всё забылось. Зимой 2015—2016 я разговаривала с одной парой средних лет:

Допустим, человек хорошо живет, позволяет себе ездить туда [в Херсонскую область]. Просто выезжали отсюда на своей машине. Было время, когда ходили и гривны, и рубли одновременно. Вот они, допустим, поедут и гривны с собой брали или, там допустим, дома один раз поменяют. Вот заходили в тот же самый «Фуршет». Покупали там прямо тележкой все, что нужно было, в багажник, в машину и приезжали сюда. Та же самая водка стоила – здесь она стоила примерно в 5 раз дороже, чем там.

Интересно, что, когда я ездила в Крым в первые пару раз, то, конечно, считала, сколько мне надо было денег на транспорт, чтобы добраться, сколько на гостиницу, сколько на транспорт по самому Крыму. Но вообще не брала в расчёт затраты на еду. Это было крайне дёшево. Настолько, что для жительницы Питера совершенно незаметно. Сейчас еда и продукты – самая большая статья расходов. Самый бурный рост цен был тогда же. И произвело это на крымчан неизгладимое впечатление. Особенно на фоне смены валют, когда толком разобраться, что сколько стоит, очень трудно. Рассказывает двадцатипятилетний учитель истории:

Сначала в 2014 году, когда были ценники и в гривнах, и в рублях, можно было выбирать, в какой валюте ты хочешь платить. Там цены менялись каждые два дня, день. Приходишь, там сникерс стоит 7 гривен, через день приходишь – уже 12 гривен. Интересно. То есть было такое. И когда весной (летом) отменили хождение гривны в Крыму, стало тяжело как-то. Привык уже, что она 12 гривен, а тут стала 30. Сначала подумаешь, 30 гривен – это дорого. Потом понимаешь, что это рубли.

Деньги, конечно, всеобщий эквивалент, но каша в головах касалась далеко не только денег. Как вызвать скорую? Что такое ОМС? Как переоформить документы на собственность? Можно ли ездить с украинскими правами? Легко было российской Думе внести в свой конституционный закон строку о том, что все жители Крыма автоматически становятся гражданами России. Но, оказывается, жизнь намного разнообразнее строчек в законе, который принимается за три дня. Люди, жившие без регистрации, семьи, годами живущие вместе, ведущие хозяйство, растящие детей, но так и не дошедшие до загса, огромное количество людей с видом на жительство, которое продлялось автоматически, вдруг оказались в ситуации, когда необходимо доказывать, что они тут жили и имеют право жить и дальше вместе на том же месте. Большинство людей в мире, родившись с родным языком и культурой впитывают правила игры. Большинство никогда в жизни ни одного закона не читали и не испытывали в этом потребности. Об ограничении времени продажи алкоголя или увеличении пенсионного возраста мы узнаем, не изучая законопроекты или уже принятые законы, а из объявления на занавеске в магазине, закрывающей вожделенные полки, или ленты в Фейсбуке.

Например, вот такая проблема встала у одной крымскотатарской предпринимательницы:

Я арендовала помещение, и надо было знать, что меня ждет. А вдруг меня завтра придут и выгонят? А какая организация должна заключить договор аренды? Как я должна отсюда, по какому правовому полю должна существовать?»

Как за несколько месяцев изучить новую реальность? Никого же не спросишь. Соседи, родные и близкие – в той же ситуации. Друзья из России, во-первых, живут все-таки в другом контексте, а во-вторых, непонятно, от какой печки начинать рассказывать. Вот так и читали два миллиона человек законы.

В обычной жизни нам не надо читать сборники законов, мы и так примерно понимаем, как устроена наша жизнь. В этом первый открывшийся мне парадокс Крыма: нарушив все принципы международного права и поставив под удар само существование и хрупкое равновесие международных правовых систем, российское государство за несколько месяцев добилось того, за что бьются самые прогрессивные просветители Европы, – резкого роста правосознания. Попав в совершенно другую реальность за несколько дней, люди вынуждены были срочно изучать эту реальность, пытаясь в ней разобраться. Добиться исполнения буквы закона в первый год российского бытования Крыма было сравнительно (с Россией) легко. Надо было найти закон и ткнуть в него пальчиком. Оказалось, времени на то, чтобы придумать обхождение закона, нужно намного больше, чем на то, чтобы выучить закон.