Quotes from the audiobook «Казаки», page 3
Верить - верь, а без ружья спать не ложись. © дядя Ерошка
- Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
- Ну, спасибо! Прощай, дядя! Бог даст, увидимся, - сказал Оленин, вставая и направляясь к сеням.
Старик сидел на полу и не вставал.
- Так разве прощаются? Дурак! дурак! - заговорил он. - Эхма, какой народ стал! Компанию водили, водили год целый: прощай да и ушел. Ведь я тебя люблю, я как тебя жалею! Такой ты горький, всё один, всё один. Нелюбимый ты какой-то! Другой раз не сплю подумаю о тебе, так-то жалею. Как песня поется:
Мудрено, родимый братец,
На чужой сторонке жить!
Счастье в том, чтобы жить для других.
кончено! – сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. – Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить. Тот, который был
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет под голову и легла под арбой на примятую сочную траву. На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха;
"Вы не знаете, что такое счастие и что такое жизнь! Надо раз испытать жизнь во всей ее безыскусственной красоте. Надо видеть и понимать, что я каждый день вижу пред собой: вечные неприступные снега гор и величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего творца, и тогда ясно станет, кто себя губит, кто живет в правде или во лжи -- вы или я. Коли бы вы знали, как мне мерзки и жалки вы в вашем обольщении! Как только представятся мне вместо моей хаты, моего леса и моей любви эти гостиные, эти женщины с припомаженными волосами над подсунутыми чужими буклями, эти неестественно шевелящиеся губки, эти спрятанные и изуродованные слабые члены и этот лепет гостиных, обязанный быть разговором и не имеющий никаких прав на это, -- мне становится невыносимо гадко."
— А любишь ли ты меня? Скажи, ради Бога!
— Отчего же тебя не любить, ты не кривой!
Чувствовалось в воздухе, что солнце встало. Туман расходился, но еще закрывал вершины леса. Лес казался странно высоким. При каждом шаге вперед местность изменялась. Что казалось деревом, то оказывалось кустом; камышинка казалась деревом.
Как всегда бывает в дальней дороге, на первых двух-трех станциях воображение остается в том месте, откуда едешь, и потом вдруг, с первым утром, встреченным в дороге, переносится к цели путешествия и там уже строит замки будущего.
